Станислав Лем - Эротика и секс в фантастике и футурологии

У рассказика есть не одно скрытое жало: во-первых, главные усилия Министерства обороны направляются на то, чтобы смягчить враждебность между разными родами войск, а известно, что в США это реальная проблема (флот и армия долгое время соперничали в разработке ракет; тенденции такого соперничества проявляются в самых разных сферах и затронули даже космические программы); далее, острие насмешки направлено на «научные методы снятия напряжения»: перед нами карикатура на готовность американцев согласиться со всем, что им преподнесут в упаковке научной рекомендации — признак еще не универсального, но уже заметного размывания ценностей культуры, легко уступающих натиску каждого нового социального или технического изобретения. Это не что иное, как полная победа прагматизма над здравым рассудком.

Даже самой молодой женщине рекомендации «хаксли» представляются безумными, но тот, от кого они исходят, облечен служебно-научным авторитетом, и значит, его указаниям надлежит подчиняться (сегодня устаревающая военная дисциплина и требования повиновения заменяются «шантажом научностью»: приказы «науки» не обжалуешь). Изображение полной инструментализации всех возможных ценностей, а конкретнее, превращение половых связей в орудие поддержания «армейского гомеостаза» — это фантастика, но вместе с тем и реализм как гротескное преувеличение реальных тенденций. Нам рисуют мир, в котором нет больше самостоятельных, автономных ценностей, ничего самоценного, где «ничего зря не пропадает». Сексуальное влечение может на время «склеить» людей — и вот его используют для «склейки» треснувшей военной структуры. Так возникает кошмарно-юмористическое видение огосударствленной милитаризированной и бюрократизированной проституции под надзором специалистов-психологов. Этой сюжетной ситуации соответствует и язык патриотической риторики: все делается для блага Службы.

Тенденция эта вовсе необязательно проявляется именно в сфере секса, но именно здесь она наиболее несовместима с нашим стихийным чувством и шокирует сильнее всего. Однако стремительная инструментализация любых возможностей и способностей может воплощаться и в другие формы. В рассказе Фрэнка Херберта[10] могущественный рекламный консорциум (он рекламирует все, что пожелает продавать клиент), готовится развернуть широкую рекламную кампанию, оплаченную опять же Министерством обороны. Цель кампании — сделать службу в космических частях привлекательной для женщин (сюжет и в этом рассказе отнюдь не сводится к описанию вымышленного мира — интрига у Херберта не замыкается в рекламной кампании, а захватывает отношения в самом рекламном предприятии). Привлекательный образ ЖЕК'ов (ЖЕнщин Космоса) тоже обеспечивается научно-психологически. Девушки, оказывается, не желают служить в космосе из-за того, что скафандры безобразны на вид и к тому же скрывают их прелести. И вот решено делать женские скафандры прозрачными до пояса и снабжать космонавтов и космонавток ключами от их скафандров, воспринимающимися как символы женственности или мужественности. Обмен такими ключами в пустоте Космоса может иметь далеко идущее продолжение на Земле.

Как видим, Херберт не столь изобретателен, как Сибрайт, по крайней мере в основном замысле (хотя рекламные призывы, над которыми работают служащие агентства, очень забавны: например, реклама различных «метафизик», «Религий Ежемесячного Клуба»- призывы вроде: «Абонируйся, чтобы получать эти религии БЕСПЛАТНО! Полный текст Черной Мессы и „Мистицизм в Сокращении“ впридачу!», «Не оставайся спасенным наполовину! ВЕРЬ ВО ВСЕ! Можешь ли ты быть уверен, что африканская магия банту не есть ПУТЬ ИСТИНЫ?!» и т. п.).

Но кошмары распоясавшейся рекламы — тема многих произведений фантастики (среди них, например, «Туннель под миром» Ф. Пола[11]). Как видим, в цивилизации, которая не только держится на механизмах, но и сама почитает себя за механизм, любые ценности культуры, в том числе и эротические, могут оказаться лишь смазкой для шестеренок великого целого. Так интеграция структур, навязываемая социальными институтами, окончательно дезинтегрирует человека. Все его телесные и духовные функции адаптируются и ставятся на службу механизму, который должен действовать все исправнее. Проблемы секса — лишь наиболее яркий пример, позволяющий иллюстрировать это направление эволюции. В одном рассказе связующим звеном между флотом и авиацией оказывается оргазм, в другом — лишь символическо-романтический намек на него. Но операциональная основа в обоих случаях одна.

Использование секса как инструмента рекламы — это уже не фантазия. Фантастично у Херберта лишь перенесение этой рекламной кампании в сферу военизированной космонавтики. Сибрайт делает следующий шаг в том же направлении. Но везде перед нами одна и та же тенденция — инструментализация секса, изымаемого из культуры и включаемого в круг технико-цивилизационной деятельности. В этом качестве секс призван стабилизировать ее структуры. Спонтанная реакция на такое развитие — противопоставление институционализированному, принудительному сексу «чисто человеческого». В этой крайности секс освобождается от всех обязательств и ограничений, как биологических (коль скоро он больше не служит продолжению рода), так и социальных (поскольку он не связан рамками супружества, требованиями верности, постоянства и т. п.). Похоже, что эта оппозиция ставит нас перед необходимостью делать выбор из двух зол. Первая крайность воплощает тенденцию к деиндивидуализации, она использует сферу самых интимных контактов как «сцепку» для нужд целого, противостоящего личности; вторая представляет собой чисто негативную реакцию на эту тенденцию. Такую ситуацию порождают типично прагматические манипуляции изолированными «кусочками» биологии человека.

Примечательно, что при всей своей противоположности обе тенденции опираются на «научное сознание»: биология чисто прагматически доводит до нашего сведения, что можно сделать с сексом, — точно так же, как физика сообщает, что можно сделать с тем или иным видом энергии. Остается только найти конкретный механизм, который позволит это сделать, а уж дальше к нему можно относиться только как к механизму и никак иначе. Сегодня его пускают в ход для одной цели, завтра — для другой. А когда человек, проникшийся «научным сознанием», узнал, что секс — это механизм и только механизм, противостоять этому откровению как-то рационально он уже не способен: ведь перед ним истина, освященная гарантиями самой науки! А это означает ликвидацию культуры. Чудовищное недопонимание здесь заключается в том, что, с чисто физикалистской точки зрения, секс действительно, не что иное, как один из механизмов, вмонтированных в нас эволюцией, — но ведь с той же самой точки зрения точно таким же механизмом, только сложнейшим, системным, является и культура.

Если подходить к культуре строго эмпирически, прежде всего бросается в глаза необязательность, условность норм, которые она предписывает своим носителям. Ну, в самом деле, разве не могли бы мы приветствовать друг друга, выражать одобрение или осуждение, принимать пищу, обращаться с детьми совсем по-другому? Ведь наша форма культуры вовсе не обязательна в том смысле, в каком обязательно, например, падение тела в гравитационном поле.

Естественный, казалось бы, вывод: раз данная форма культуры необязательна, ее можно заменить любой другой.

Такое утверждение звучит достаточно абсурдно, и вслух его пока никто не провозглашал. Но выводы, которые из него можно сделать, молчаливо проводят в жизнь, когда произвольно манипулируют отдельными элементами культуры, и, в частности, вырывают секс из его извечного культурного окружения. Тасовать подобным образом фрагменты культурного поведения, вырванные из общего контекста культуры, действительно, может быть делом на удивление легким. И вот уже то, что в своей целостности стояло вне каких бы то ни было вопросов и сомнений и само было фундаментом, ценностным тылом любых мотиваций и решений, теряет силу и рассыпается.

Там, где мы не располагаем властью, — там для нас нет и проблемы решения. Соотношение числа девочек и мальчиков среди новорожденных, связь между половым актом и появлением потомства, типы чувствования, связанные с половой сферой, — все это не ставит перед нами никаких вопросов и само составляет опору житейского здравого смысла. Но лишь до тех пор, пока в дело не вступает эмпирический подход. Как только это произошло, нам самим приходится решать, кого рожать больше, мальчиков или девочек; что практиковать: эндогенез или эктогенез; превращать ли секс в инструмент направленной социализации, или позволить ему и дальше «идти порожняком» и т. п. Что «должно» быть?

В принципе либо любое решение определяется общим аксиологическим ядром культуры, либо для каждого отдельного действия неизбежно принимается стратегия, максимизирующая его возможные эффекты. На практике, однако, все происходит не так. Возможности, открывающиеся с вторжением эмпирического подхода, ловко перехватываются капиталом, нуждающимся в новых инструментах рекламы, разными политическими, военными, парламентскими группами давления. Естественная реакция на такой коммерциализированный и ритуализированный секс — секс анархический, практикуемый контрабандой. Как уже говорилось, и тот, и другой берут себе в союзники науку, но оба — неправомерно. Ибо совокупный эффект этих двух разнонаправленных тенденций, их равнодействующая всегда разрушительна, они с разных сторон разрушают то, что могло оставаться ценностью лишь до тех пор, пока оставалось автономным. А секс «бунтовщиков» тоже ни в коей мере не является автономным, ибо осуществляется всегда в противостояние кому-то или чему-то: социальным институтам, тенденциям цивилизации и т. п.