Журнал Русская жизнь - Август (август 2008)

До конечного пункта мы как-то доехали. На вечеринку я попала, но все было омрачено совершающимися событиями. Было уже не до веселья. В замоскворецкой квартире вся наша компания, 5-6 человек, отсиживалась несколько дней, так как стрельба все усиливалась. Телефон не действовал, я была без силы дать о себе знать моим домашним, которые даже не подозревали о моем намерении ехать в Замоскворечье. Я была в отчаянии.

Наконец, стрельба прекратилась. Я возвращалась пешком домой в противоположную часть города. Трамваи не ходили. Улицы были завалены грудами кирпича, стекла, одни дома были искалечены артиллерийскими снарядами, другие продырявлены пулями. Окон почти не было. Отвалившаяся штукатурка загромождала дорогу. На душе была тоска.

Когда я вернулась домой и мама увидала меня живой и невредимой, она упала в обморок. Все в доме были уверены, что я была убита.

В Москве началась новая эра. Большевистская власть энергично принялась за ломку старого строя. Появились какие-то учреждения с нелепыми названиями, закрылись наглухо магазины, продовольствие из лавок исчезло безвозвратно. Испуганные граждане сидели в своих нетопленых комнатах и боялись высунуть нос на улицу. Начался голод. Похудевшие обыватели с ночи становились в очереди за хлебом с плесенью или мороженой картошкой и часто уходили утром домой с пустыми руками, так как до них не доходила очередь. Иногда, в виде утешения, выдавали какие-то никому не нужные вещи, вроде крючков для удочек или банок для варенья.

Началось преследование нежелательных элементов - буржуев, интеллигентов, торговцев. Доносчики не дремали. Работа по вылавливанию врагов революции была поручена верным людям, составляющим чрезвычайную комиссию, или попросту ЧК. Пошли аресты, расстрелы, ссылки.

А ваша семья не пострадала?

- Как это ни странно, но никто из моей семьи не пострадал ни тогда, ни после. То есть страдали только от голода. Потом, будучи уже за границей, я узнала, что один мой брат был в тюрьме. Мне написали открытку, что Коля в больнице. Это был такой условный знак. И я перестала писать домой. До сих пор не знаю, что с ними - живы ли они?

Одно слово «ЧК» приводило в дрожь запуганных обывателей. Никто не знал, ложась спать, что с ним будет утром, так как ЧК в своем усердии переходили всякие границы. Голод вызвал появление мешочников, которые продавали по баснословным ценам продукты питания и топливо обезумевшим от голода и страха гражданам. Впрочем, пока еще вопрос топлива не стоял так остро. Топили мебелью, снятыми с петель дверями, деревянными перегородками. В большом ходу была также меновая торговля, причем самой ценной обменной монетой была соль, которая исчезла из продажи сразу и окончательно. Крестьяне нуждались в соли, чтобы делать мясные запасы. Товарищи солдаты и матросы, почувствовав себя хозяевами положения, безнаказанно безобразничали по городам и деревням. Начиналась гражданская война.

Наладив наскоро административный аппарат, правительство обратило особое внимание на культурно-просветительные события, главным образом, политического характера - митинги. Там с эстрады полуграмотные люди вдалбливали в голову обывателей ненавистную политграмоту, в которой лекторы сами были не очень тверды. За посещаемостью митингов следил пронырливый глаз чекистов. Декоративным оформлением этих культурных центров служили три элемента - кумач, еловые ветки и портрет Ильича.

- А в то время портреты других вождей тоже были?

- Были, конечно, но Ильич занимал самое главное место. Были и Троцкий, и Каменев, и Зиновьев, Антонов-Овсеенко и всякие революционные вожди.

- А портреты Сталина вы помните?

- Тогда я и фамилии-то его не знала. Он был совершенно в тени. Митинги происходили по большей части в парадных залах реквизированных особняков, где роскошь лепных стен, хрустальных люстр, зеркальных окон резала глаз в соседстве с кумачом и наскоро сколоченной эстрадой.

С новым декоративным стилем мне пришлось познакомиться позже очень близко. В то время Москву наводнил новый элемент - солдаты во вшивых шинелях, вернувшиеся с фронта и из плена, и беженцы со всех концов России с изможденными лицами, с котомками и с узелками за спиной. Откуда и куда они шли, никому не известно. Гражданская война гнала их с ребятишками из насиженных мест с жалким скарбом. Новый элемент был настолько многолюден, что правительству пришлось организовать учреждение под названием Центропленбеж. Центропленбеж сыграл в моей жизни некоторую роль.

Получая в театре гроши, да и то с опозданием, мы, актеры, буквально голодали, так как на мешочников у нас не хватало средств. Один наш коллега по театру, человек предприимчивый и энергичный, свел близкое знакомство с нужными людьми, которые поручили ему составить труппу, чтобы обслуживать культурные запросы пленных и беженцев. Труппа была составлена без промедления из нас и актеров бывшего театра Комиссаржевской. Приготовив наскоро несколько пьес, мы приступили к делу. О качестве спектаклей говорить не приходится. Но там было несколько актеров, впоследствии ставших знаменитыми.

- Кто же эти актеры?

- Я их помню совсем мальчиками, они пришли в студию все в студенческих фуражках. Игорь Ильинский, например, который сейчас занимает почти первое положение в советской России, - я его видела здесь в Шатле в «Плодах просвещения» во время гастролей, спектакль был довольно средний, но он просто выделялся из всех актеров, потом Кторов, теперь артист Художественного театра. Мне даже странно было видеть этого мальчика, которого я не видела с 20-х годов. Уже взрослый мужчина с седыми волосами, почтенной внешности. Но встретились мы (в Париже. - Ив. Т.) очень хорошо, вспоминали старые спектакли, старые встречи.

Спектакли нашей труппы, конечно, были очень плохие, но они имели успех у неискушенных зрителей. Эти спектакли справедливо назывались халтурными, но не мешали нам работать всерьез в нашем основном театре. Они занимали у нас только дневные часы, да и то далеко не ежедневно, а в театре мы играли по вечерам. Халтура разрослась пышным цветом и по другим театрам, так как давала дополнительный заработок, а иногда даже и паек. Только один раз халтура сыграла с нами злую шутку в одном из важнейших этапов нашего театра и поставила нас под угрозу увольнения.

- Ваш театр назывался тогда как?

- Он продолжал называться Театром Комиссаржевской, руководил нами Василий Григорьевич Сахновский. Но помещение было все то же, актеры были все те же и, так сказать, направление театра было все то же.

Так вот, помещение было слишком мало и интимно для громоздких революционных пьес, больших народных сцен. Наш режиссер Василий Григорьевич Сахновский подал в Наркомпрос заявление с просьбой о предоставлении ему более обширного и более оборудованного технически театра. Наркомпрос пошел Сахновскому навстречу, но сказал, чтобы был показан спектакль, подходящий требованиям революционного зрителя. Была выбрана пьеса Каменского «Стенька Разин». Не теряя времени, приступили к репетиции.

Чтобы не ударить лицом в грязь перед Наркомпросом, были приглашены на главные роли известные артисты из других театров - Николай Знаменский из Художественного на роль Стеньки и Алиса Коонен, премьерша Камерного театра, на роль персидской княжны. В качестве постановщика народных сцен в театр вошел знаменитый мастер этого дела Александр Акимович Санин. Работа закипела. К назначенному сроку спектакль был готов.

На беду в этот же самый день Центропленбеж назначил спектакль где-то за 20 верст от Москвы на какой-то фабрике. Как ни убедительны были наши доводы, наша просьба отменить спектакль осталась напрасной. Но нам было обещано, что лошади будут поданы вовремя, и к 6 часам вечера мы будем доставлены в Москву. Спектакль окончился к сроку, но мы с ужасом узнали, что лошади уехали в другой центр с другой труппой. Мы очутились в отчаянном положении. Все мы были заняты в показательном спектакле, на котором должна была присутствовать вся знать Наркомпроса во главе с комиссаром театра товарищем Каменевой, сестрой Троцкого. Ожидание было невыносимым и казалось бесконечным.

Наконец лошади приехали и мы, давши кучерам на чай, понеслись в Москву. Приехав в театр, мы узнали, что первый акт уже начался с опозданием из-за нашего отсутствия. Мы, как воры, прошмыгнули в общую уборную. Когда первый акт кончился, мы с ужасом увидели, что все лица, причастные к театру, от режиссера Сахновского и Санина вплоть до сценических рабочих и даже пожарных были выпущены на сцену. К счастью, первый акт состоял из народной сцены, и наше отсутствие не было катастрофическим. Быстро загримировавшись и одевшись, мы приступили ко второй картине. Спектакль прошел с большим подъемом. Экзамен был выдержан. Сахновский получил в свое распоряжение театр «Эрмитаж», который отныне стал называться Показательным.