Газета Завтра - Газета Завтра 251 (90 1998)

И вот эти два петуха становятся посреди коридора в стойку и начинают бой - словесный, политический.

Прекраснодушный, хорошо сохранившийся старичок высказывает легкую надежду на поворот к лучшему после прихода нового правительства. Скорее всего, он то же самое говорил и с появлением Кириенко. И в связи с очередным выпрошенным у Запада займом. А уж в гайдаровскую-то пору и вовсе соловьем разливался о прекрасных перспективах. Он живет надеждой, потому, наверно, сохранился так хорошо.

Его противник - скептик по натуре, въедливый правдоискатель. Этот крест и согнул его прежде времени. Он беспощадный, самодеятельный политолог, видит все насквозь. Нехорошо хохочет, вспоминая жизненный путь нового премьер-министра. Пророчит конец света. Но поразительно преображается, как только спрашивают о его детях. Сразу видно, семейство у него благополучное, и он любит своих близких так же сильно, как ненавидит правителей. Скорее всего, он и к людям вообще - к соседям, к ездокам метро, покупателям в магазине - относится жестко. Сила его сердца всю жизнь была узко направлена на семью - как при социализме, так и при капитализме. На миг он становится милейшим, слезливым дедушкой, когда докладывает пижонистому старичку, в каком банке работает у него сын, и как он устроил хорошие квартиры своим дочерям. Вот тебе и работяга, думаешь. Классовый отщепенец, не иначе. Какая-то вечная животворная мощь чувствуется в нем. Хватка. Мудрость.

А другой петушок - декоративный, изящный, хотя и тоже долгожитель, но бездетен, как выясняется косвенно из его реплик, и, кажется, даже холост. Он - книгочей, его однокомнатная квартира, можно с уверенностью сказать, хорошо обставлена и полна подписными изданиями…

Вообще хилых и немощных, подавленных и голодных нет в поликлинике. Такие давно спились или померли от семейных невзгод. Только люди волевые, желающие и жаждущие жить как можно дольше, жить, если не счастливо, то хорошо, радуясь небу и солнцу, ходили и ходят, и будут ходить в поликлинику.

Даже похожая на нищенку “комсомолка тридцатых” полна избытком энергии. Успокоившись и, оказывается, (как следует из запаха) покурив в туалете, она нашла себе ровню - такую же невзрачную и крайне бедно одетую бабушку с палкой-подтыкалкой, сделанной из обыкновенной алюминиевой лыжной. Конец у палки острый - оставил заметные дырки на линолиуме, что свидетельствует, к тому же, о крепости руки бабушки.

- В Новогиреево поезжай, - советует ей “комсомолка”, - как выйдешь из метро - налево. Через два дома во дворике увидишь бальшой павильон из алюминия. На склад похож. Заходи смело. Накормят первый раз безо всяких справок, по пенсионному. Возьмешь там у них бумагу специальную. Попроси кого-нибудь заполнить ее, в собесе или на почте. Внук с тобой живет? Ну вот напиши там, что он у тебя пенсию пропил. И пускай соседи заверят. Или в собесе. И тогда целый месяц будешь бесплатно питаться.

Бабушка с лыжной палкой про внука не желает плохо писать, он ей помогает иногда, да и боится врать старая. Соглашается на то, чтобы написать о пропаже пенсии. Украли мол. Очень уж хочется попользоваться даровой столовой, подкопить денег на какую-нибудь покупку. Или просто отложить сотню на черный день!

Интересуется новоиспеченная нищенка, каково меню в приюте.

- Дадут тебе суп - обязательно. Правда, постный. Но все равно горячего похлебаешь. Кашу - обязательно. Чай и два куска белого хлеба. А хочешь - сухим пайком. Плохо ли?..

Наконец, сквозь эту догорающую жизнь по коридору проходит молодая “врачиха” - загорелая, белокурая, на каблучках.

- С возвращением, Тамара Леонидовна! Как отдохнули? - заискивающе спрашивают из очереди.

- Спасибо, хорошо, - улыбчиво отвечает женщина и подходит к окошку аптечного киоска.

Судя по громкости и нежности восклицаний, встретились подруги. И тот же вопрос: “Как отдохнула, Тамарочка?”

Больных “Тамарочка” не стесняется. Или ей приятна публичность? Она рассказывает, как отдыхала в Малаге. “Всего восемьдесят километров до Африки!” И никаких там тебе скачков долларов. “А что же там у них?” - “Кругом одни песеты!” “А вечером что делали?” - “С двумя детьми - не до развлечений. По национальному парку гуляли - это просто рай!”

Конечно же, не на врачебную зарплату ездила бабонька в Испанию. “Володя”, ее муж “обеспеченный”, свозил. И вот вернулись они в горнило кризиса. И “Володина” коммерция просела неимоверно. Все впечатление от отпуска - насмарку. Уже три дня муж дома не ночевал. Куда-то срочно уехал.

Едва ощутимая волна злорадства исходит с того дивана, где разместились две нищенки. Что-то от бунтовщицы-анпиловки прорвалось в бабке с косынкой на голове. Не решилась она отбрить семидесятилетнего задаваку, так взяла и хоть в полголоса, но отреагировала хулиганской частушкой на монолог врачихи с испанским загаром. Продолжила концерт так: “Гуси-утки парами, а дела хреновые, хоть премьеры старые, хоть премьеры новые”… Последние слова проговаривала уже, встав и направившись снова куда-то в конец коридора, наверное, опять покурить.

Загорелая “терапевтша” озабоченно вошла в свой кабинет и начала прием.

Александр СИНЦОВ

НЕВОЗМОЖНО УБЕДИТЬ ЧЕЛОВЕКА, впервые попавшего на вещевой рынок, что беспорядочное действо, окружающее его, вовсе не есть пример всесветного надмирового хаоса, в который человечество рухнет в конце времен. Сумбурные языки гигантского рынка настигнут человека еще на дальних подступах, у метро, и, протиснувшись сквозь орущую и сметающую все на пути толпу закупившихся граждан, бомжей, нищих, таксистов, ему придется долго следовать по живой извилистой дороге, составленной из верениц торговцев с рук, мороженщиков, зазывал и цыганок. Торговки извиваются посреди людских потоков, уклоняются от коробов, улепетывают от милиции, но прочно держатся своего места, и все они, словно сирены, измождающие путника, на всем протяжении до входа на рынок сиротливо орут одним и тем же заунывным голосом: "Фломастеры-маркеры!" - будто сам призрак надмировой продавщицы спустился на землю, желая распродать все фломастеры мира.

Когда же этот человек достигнет, наконец, ворот рынка, просочится сквозь сито отдельных входов для торговцев и покупателей, перелезет, точно через пограничную засеку, турникеты и вольется в ревущую стихию рыночного моря, он будет сметен, растерзан, смят громадой торгового царства. Зрачки человека будут поражены непроглядной тьмой толчеи миллионов товаров и мешанины лиц. Слух перестанет повиноваться ему в оглушающей какофонии из надрывного крика тысяч торгующихся глоток, треска баулов, шелеста картонного хлама и сплошного гвалта про цены-курсы-цифры. А сознание его захлебнется в накатывающихся волнах древности, примитива, жажды золота, вражды, недоверия, гениальности, сметки, решительности держаться за свой хлеб зубами, торгового таланта, панибратщины и узости взглядов.

Человека обступит, затолкает сплошная человеческая масса из разносчиков еды, орущих вечное "Дорогу!" носильщиков, кавказцев с сотовыми, "лохотронов", снующих колымщиков и алкашей, желающих подработать, "братков", милиционеров и невнятных личностей из службы безопасности. Человек попадет в заколдованный круг из продавцов, несущихся прочь от своих палаток, покупателей, поправляющих чужой товар, чтобы лучше смотрелся, толкачей скотча и сигарет, двух самых нужных на рынке вещей, один из которых попадается под ноги каждые три минуты, сбытчиков эспандеров, пластилина и фальшивых долларов, агентов по информации о базаре: где, что, почем, - человек закружится в этой бесконечной карусели и сам превратится в часть ее, пробарахтается в ней час, два, пять, а когда наконец его выбросит на улицу, в покой и видимый порядок, он понесется, истомленный, прочь, к метро, в обратный путь, чтобы дома навсегда заречься приезжать сюда, окунаться в ад, в хаос.

Но человек этот неправ: его глаза от ценников и обилия товаров были слишком велики. Рынок - это вовсе не хаос - скорее это полная противоположность ему. Вещевой рынок - это упорядоченная множественность людей, вещей и форм, держащаяся в сиюминутном равновесии спроса и предложения, это тончайшая сфера, приводимая в грациозное движение, точно рассчитанное по законам людских судеб и аксиомам вещественного мира. Философия рынка - чтобы всем было хорошо, чтобы и покупатели были сыты, и торговцы остались целы. Толкучка, базар, вещевой рынок в "Лужниках" существует до тех пор, пока это правило работает, и тотчас распадается в момент его нарушения. Однажды возникшее на стадионах и площадях устойчивое сообщество из людей, товаров и денежных знаков обладает особой гармонией карточного домика и не распадается сутки, месяцы, годы исключительно потому, что ежесекундно находится в равновесии спроса, цен, закупок, чартеров и налогов.

Вещевое царство до последнего времени сохраняло этот порядок. И вдруг, когда в стране разразился кризис, это хрупкое образование в одну минуту пало с грохотом и истошными визгами, разбилось вдребезги. Рубль рухнул, и четырехэтажная клеть-лоток, возвышавшаяся над всем рынком: внизу сумки и сигареты, выше галстуки, обувь, кухонные комбайны, над ними шикарные свадебные платья, а на самом верху розовая детская коляска (на первый взгляд - насилие над логикой, но на самом деле, всех вещей здесь именно столько, сколько надо), - дрогнула, накренилась и, сложившись гармошкой, с лязгом повалилась в грязную лужу, похоронив под собой владельца. Рынок не выдержал валютного обвала, сложные сплетения нитей, питавших его со всех концов Земли, были безжалостны обрублены одним махом, словно Гордиев узел, равновесие было грубо нарушено, и шаткая конструкция опрокинулась, точно подстреленная, превратилась в хлам вещей, суету восточного базара, беспорядочное сражение дикарей.