Юн Чжан - Дикие лебеди

Особенно тяжкие обвинения выдвигались против мадам Мао. Ее часто видели с определенным актером китайской оперы, игроком в настольный теннис и артистом балета, которых она назначила заведовать соответствующими областями, и, поскольку все они были молодыми людьми приятной наружности, люди говорили, что она взяла их себе в «мужские наложницы», — ранее она открыто и непринужденно заявляла, что именно так должны вести себя женщины. Но все понимали, что к широким кругам населения это не относится. На самом деле именно при мадам Мао китайцы оказались наиболее подавленными в сексуальном отношении. За те почти десять лет, что она контролировала искусство и средства массовой информации, из них изгонялись любые упоминания о любви. Когда в Китай приехал вьетнамский армейский ансамбль песни и пляски, счастливчики, которым удалось попасть на концерт, услышали от ведущего, что любовная песня «описывает дружеские чувства между двумя товарищами». Из небольшого количества разрешенных европейских фильмов — в основном албанских и румынских — вырезались все сцены, где мужчины и женщины стояли близко друг к другу, не говоря уже о поцелуях.

Часто в набитых автобусах, поездах и магазинах я слышала, как женщины кричат на мужчин и дают им пощечины. Иногда мужчина кричал в ответ, и начинался обмен оскорблениями. Ко мне самой нередко приставали. В таких случаях я просто уворачивалась от дрожащих рук и коленей. Мне было жалко этих мужчин. В этом мире они не могли дать выхода своей сексуальности, если только не состояли в счастливом браке, что случалось редко. Заместителя партсекретаря моего университета, пожилого человека, застали в универмаге с сочащейся сквозь штаны спермой — толпа прижала его к женщине, стоявшей перед ним. Его потащили в полицию и в конце концов исключили из партии. Женщинам жилось не лучше. В каждой организации имелось две — три «разношенных туфли», уличенных во внебрачных связях.

Властителей эти правила не касались. Восьмидесятилетний Мао окружил себя красивыми девушками. Истории о нем рассказывались осторожным шепотом, но о мадам Мао и ее дружках — громко и откровенно. К концу 1975 года Китай бурлил гневными слухами. Во время мини — кампании «Наша социалистическая Родина — это рай» многие почти прямо задавали вопрос, который впервые пришел мне в голову восемь лет назад: «Если это рай, то что такое ад?»

8 января 1976 года умер премьер Чжоу Эньлай. Для меня и многих других китайцев Чжоу представлял более или менее вменяемое и либеральное правительство, желавшее поставить страну на ноги. В мрачные годы «культурной революции» мы могли возлагать зыбкую надежду только на него. Меня, как и всех моих друзей, его смерть глубоко опечалила. Наша скорбь по нему и ненависть к «культурной революции» и Мао с его камарильей были неразрывно связаны.

Но Чжоу помогал Мао устраивать «культурную революцию». Именно он объявил Лю Шаоци «американским шпионом». Он почти ежедневно встречался с «красными охранниками» и «бунтарями» и отдавал им приказы. Когда в феврале 1967 года большинство членов Политбюро и маршалов попытались положить конец «культурной революции», Чжоу их не поддержал. Он верно служил Мао. Однако, вероятно, он действовал так, чтобы предотвратить еще более чудовищную катастрофу, например, гражданскую войну, которую мог бы вызвать открытый протест против Мао. Держа Китай на плаву, он давал Мао возможность устраивать бесчинства, но одновременно спас страну от полного краха. Он защищал некоторых людей до тех пор, пока это казалось ему безопасным — в том числе и моего отца. То же относилось к ряду важнейших памятников китайской культуры. Он, видимо, оказался перед неразрешимым нравственным выбором, однако это не исключает возможности, что главной его задачей было выжить. Он знал, что если встанет поперек дороги, его раздавят.

Наш кампус превратился в море белых бумажных венков, траурных стенгазет и стихов. Все ходили с черной повязкой, белым бумажным цветком на груди и скорбным выражением лица. Оплакивание было частично спонтанным, частично организованным. Поскольку все знали, что на момент смерти Чжоу преследовала «банда четырех», и поскольку «банда» велела уменьшить масштабы скорби, проявление горя являлось и для обычных граждан и для властей способом показать неодобрение ее действий. Но многие оплакивали Чжоу по совершенно иным причинам. Мин и другие студенты — партработники с нашего курса воспевали предполагаемый ими вклад Чжоу в подавление контрреволюционного восстания в Венгрии в 1956 году, его роль в выдвижении Мао в лидеры мирового масштаба и абсолютную ему преданность.

За пределами кампуса диссидентские голоса звучали громче. На улицах Чэнду поля стенгазет украсили граффити. Люди толпились вокруг них и пытались, выгнув шею, прочитать крошечные иероглифы. Одна стенгазета гласила:

Небо покрыто мраком,

Закатилась великая звезда…

На полях было нацарапано: «Почему же небо покрыто мраком? А как же «красное, красное солнце»?» (подразумевался Мао). Другое граффити появилось на лозунге «Жарь преследователей премьера Чжоу!» Автор напоминал: «В твоем месячном пайке всего два ляна [100 граммов] растительного масла. На чем будешь жарить преследователей?» Впервые за десять лет я наблюдала публичное выражение иронии и юмора, и это приводило меня в восторг.

На место Чжоу Мао назначил бездарного Хуа Гофэна и запустил движение «Обличай Дэна и отбей возвращение правого крыла». «Банда четырех» печатала речи Дэн Сяопина как объект для ругани. В одной из речей 1975 года Дэн признал, что крестьяне в Яньане живут хуже, чем когда коммунисты пришли туда после «Великого похода» сорок лет назад. В другой он заявил, что партийный начальник должен говорить профессионалам: «Я следую, вы ведете». В третьей он обрисовал свои планы по повышению уровня жизни, либерализации и окончанию политических преследований. Сравнение этих документов с действиями самой «банды четырех» сделало Дэна народным героем и довело ненависть людей к «банде» до предела. Я не могла поверить своим глазам: они так презирают китайский народ, что надеются, что мы, прочитав эти речи, возненавидим его, а не восхитимся им, и более того, что мы полюбим их.

В университете нам велели обличать Дэна на бесконечных митингах. Но большинство людей оказывали пассивное сопротивление: ходили по аудитории, болтали, вязали, читали или даже спали во время ритуальных представлений.

Так как Дэн был сычуаньцем, бродили слухи, что его сослали обратно в Чэнду. Я часто видела, как вдоль дороги выстраивается толпа, услышавшая, что сейчас он пройдет мимо. Такие толпы могли насчитывать десятки тысяч человек.

В то же время по отношению к «банде четырех», известной также как «шанхайская банда», общество занимало все более враждебную позицию. Внезапно перестали покупать велосипеды и другие товары, сделанные в Шанхае. Когда в Чэнду приехала шанхайская футбольная команда, на них шикали в течение всего матча. Народ собрался у стадиона и выкрикивал оскорбления, когда они шли на стадион и выходили обратно.

Протесты разворачивались по всему Китаю и достигли апогея весной 1976 года, на Праздник подметания могил, когда китайцы по традиции вспоминают своих покойников. В Пекине сотни тысяч граждан дни напролет стояли на площади Тяньаньмэнь с особыми венками, страстно читали стихи и произносили речи. В их символике и закодированном, но всем понятном языке слышалась ненависть к «банде четырех» и даже к Мао. Протест подавили ночью 5 апреля, когда полиция налетела на демонстрантов и арестовала сотни людей. Мао с «бандой четырех» объявили события «контрреволюционным мятежом венгерского типа». Дэн Сяопина, лишенного сообщения с внешним миром, обвинили в постановке выступлений и назвали «китайским Надем» (Имре Надь был премьер — министром Венгрии в 1956 году). Мао официально снял Дэна с поста и усилил направленную против него кампанию.

Хотя демонстрацию подавили и ритуально заклеймили в средствах массовой информации, но сам тот факт, что она вообще состоялась, изменил настроение в Китае. Это был первый крупный вызов, брошенный режиму с тех пор, как он пришел к власти в 1949 году.

В июне 1976 года нашу группу отправили на месяц на горную фабрику — «учиться у рабочих». Затем мы с друзьями взошли на гору Эмэйшань — «Бровь красавицы» — к западу от Чэнду. По дороге вниз, 28 июля, мы услышали громкие звуки транзисторного радиоприемника, который нес какой — то турист. Меня всегда чрезвычайно раздражала ненасытная любовь людей определенного рода к этому агрегату пропаганды. Да еще среди прекрасной природы! Словно наши уши не пострадали достаточно от оглушительного бреда висящих всюду громкоговорителей. Но на сей раз кое — что привлекло мое внимание. В Таншане, шахтерском городке близ Пекина, произошло землетрясение. Я поняла, что это неслыханное бедствие, потому что обычно средства массовой информации не сообщали плохих новостей. Официальная цифра была 242 000 погибших и 164 000 тяжело раненых.