Александр Розов - Крест и спираль. Кляксы на хрониках

Основные формы поведения этих чудовищ — гнев божий и следующая за ним кара божья, которая настигает людей если не при жизни, то после неизбежной смерти. Человек — не более, чем раб божий, постоянно испытывающий страх божий и обязанный не только служить господину, но и любить его больше, чем всех своих родных и близких: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня, Кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня,» (Евангелие от Матфея. 10, 37). Любое другое поведение человека — суть грех, за которым неизбежно следует гнев и кара.

Homo Sapiens — человек разумный превращается в Homo Servus — человека служебного, человека, не просто обращенного в рабство, но предназначенного для рабства (как лопата предназначена для рытья грунта). Человек не распоряжается своей жизнью и не вправе даже по собственной воле покончить с собой, поскольку он суть чужое (господское) имущество, за самовольное уничтожение которого будет строго наказан после смерти.

Заметим: в том же христианстве очень детально описан ад (как выставка всего средневекового пыточного арсенала), рай же выглядит крайне убого (там мягкий климат, хорошее питание, не надо работать и никто никого не обижает — вот и все). Иначе говоря, наградой за служение является всего лишь право вечного существования в качестве разновидности декоративного домашнего животного (вроде хомячка или морской свинки).

Разумеется, с внутренним миром человека, исповедующего такие религии, ничего хорошего произойти просто не может. Мировоззрение и этика в таких условиях деградируют до совершенно бессмысленного состояния. Они трансформируются в нелепые умозрительные конструкции и правила, элементарно мешающие людям жить.

Человек, исповедующий имперскую религию, не живет, а служит (неважно кому — империи, церкви, корпорации, тоталитарной секте, партии и вообще любому подонку, у которого хватит наглости сесть человеку на шею).

Служение — это официальное церковное название жизненной практики образцового верующего.

Зачем человек это делает? Правильный вопрос не «зачем», а «почему». Служение — суть воспроизведение мифологического цикла мессианства, а мифологическая традиция (пусть и фальшивая) не признает здравого смысла и не требует разумной цели исполняемого действия.

«Рассказывают об одном ученике, которого спросили, как он представляет себе Бога. Тот ответил, что, насколько он понимает, Бог — это „такая личность, которая постоянно следит, не живет ли кто в свое удовольствие, и когда Он замечает такое, то вмешивается, чтобы это прекратить“. Боюсь, что именно в таком духе понимают многие люди слово „мораль“: то, что мешает нам получать удовольствие» (К. С. Льюис, «Просто христианство»).

Разумеется, Льюиса неприятно поразило такое восприятие ребенком основ религии и морали. Еще бы: уж очень это напоминает финал сказки про голого короля, когда ребенок со своей детской непосредственностью (ну не успели его научить врать или хотя бы молчать), одной фразой разрушил весьма дорогостоящий имперский миф. «Мама! А король-то…». В общем, дальше мы знаем.

Льюис (как многие добрые христиане «нового времени»), со всем рвением начинает объяснять, что нет, не так все это. Что мораль мешает совершать только вредные поступки. Что люди — такие тупые существа, что не запрети им подбирать с земли «бяку» или кушать «куличики» из песка, и он обязательно начнет это делать, причиняя непоправимый вред своему здоровью. Даже удивительно, как они прожили сто тысяч лет без таких полезных запретов (то ли «бяки» тогда еще не появились, то ли песок для «куличиков» не образовался в потенциально опасных количествах).

Обидно смотреть, как неплохой в общем-то человек мучается, пытаясь доказать абсурдное. Мальчик был прав: король действительно был голый, а современная мораль действительно существует для того, чтобы мешать людям получать удовольствие. И это вполне закономерно, если вспомнить, что мораль — это отнюдь не элемент мировоззрения индивида, а наоборот, форма насилия над его мировоззрением.

Мораль представляет собой не более, чем особый способ нормативного регулирования деятельности человека в интересах существующей социальной системы (это — общепринятое определение). Поскольку имперская социальная система устанавливает служение абстракциям как норму жизни, а собственное удовольствие индивида — как фактор, мешающий этому служению. Соответственно, удовольствие — это грех, а добровольный отказ от удовольствия (самопожертвование) — добродетель. В отличие от права (которое тоже особый способ нормативного регулирования), мораль не имеет ограничений собственного вмешательства в частную жизнь индивида. Проще говоря, право может залезть человеку в кошелек, но не в постель. Мораль же, претендуя на абсолютность своих норм (это — тоже из общепринятого определения) может лезть и в постель, и в мысли, и в душу. Для этого она, видимо, и придумана.

Как выразился знаменитый писатель С. Лем: «если бы теологи властью религиозного запрета могли покончить с оргазмом, — они непременно сделали бы это» (С. Лем «Эротика и секс в фантастике и футурологии»).

Морально-этический запрет на различные проявления эротики сохранился до сих пор даже в цивилизованных странах. Сохранился, заметим, несмотря на ограничение прав церкви и декларацию свободы совести. Издатель «клубнички» Л. Флинт недоумевает: «почему показывать войну прилично, а любовь — нет?». С. Лем констатирует: «Видимо, для общественного сознания описание убийства не выглядит столь безнравственным, как описание соития: так распорядились моральные кодексы, на которых мы воспитуемся целое тысячелетие» (С. Лем «Эротика и секс в фантастике и футурологии»).

Ну разумеется. Все имперские социальные институты (в первую очередь — религия, идеология и мораль) ведут себя исходя из простого правила: Война — это жизнь империи (поскольку позволяет потребовать от человека служения «по максимуму»). Любовь — наоборот, гибель империи (поскольку инициирует проявление индивидуальности человека также «по максимуму»). Смысл последнего утверждения мы поясним ниже.

История, как мы уже говорили, вообще имеет привычку «искусственно исключать» определенные события. Школьная история занимается этим в экстремальной форме.

«В школьных курсах сведения о древних культурах малоазиатского и средиземноморского круга, к которым восходит и наша собственная, наиболее смазаны и невнятны в той их части, где отличия этих культур от нашей проистекают из специфической эротической аксиологии, греховной с точки зрения христианства» (С. Лем «Эротика и секс в фантастике и футурологии»).

Такое «смазывание и невнятность» имеет четкую и порочную социальную цель, выявляемую исходя из основного постулата ретроники: «если историки упорно не замечают очевидное событие из прошлого, значит раскрытие этого события приведет к серьезным последствиям для настоящего». Здесь последствия определяются особенностями человеческого восприятия.

С восприятия красоты человеческого тела вообще начинается восприятие красоты. С нормального сексуального влечения вообще начинается восприятие любви. С восприятие любви и красоты начинается вообще восприятие чудесного. С восприятие чудесного начинается любое настоящее искусство. А с любого настоящего искусства начинается настоящая свобода любого разумного существа и человека — в частности. Потому что настоящее искусство — это в конечном итоге создание нового мира, в котором по определению нет чуждого принуждения в какой бы то ни было форме.

Там, где начинается настоящая свобода — кончается империя, поскольку любая империя — это всего-навсего мифологизированная традиция несвободы. Уточним: фальшивая традиция.

Там же кончается и смерть, которая принадлежит к мифологическим феноменам старого мира, а не тех новых миров, которые человек не то создает сам, не то находит в неограниченном количестве (что с философской точки зрения почти то же самое).

Это не оговорка: смерть (в ее современном культурологическом понимании) — такой же имперский миф, как грех. Смерть необходима любой имперской идеологии, чтобы представить любые индивидуальные цели, как бессмысленные в силу крайней ограниченности времени жизни человека, как биологического организма. Соответственно, служение предстает как единственно-осмысленная форма деятельности человека — со всеми вытекающими отсюда последствиями.