Валерий Шамбаров - День народного единства. Преодоление смуты

Впрочем, надо отметить, что и в целом проблемы «европеизации» перед страной не стояло, она была надумана впоследствии и раздута искусственно. Переехавшие в Россию иностранцы жили еще не обособленно, а среди русских, на тех же улицах, а иногда и в тех же домах, снимая помещения у местных хозяев. А наши предки, если считали что-либо чужое полезным для себя, перенимали и без «европеизации». Скажем, им понравился западный обычай высаживать перед домами декоративные цветы — и вскоре цветущими клумбами и палисадниками украсилась вся Москва. А боярин Морозов устроил свой дом по европейскому образцу, заказывал импортную мебель, обстановку, вешал на стенах картины. И никого это не смущало. Ну и что, если ему так нравится? И если он, как богатый владелец земель, промыслов и мануфактур, мог себе это позволить?

А сам царь решил выдать замуж старшую дочь, 17-летнюю Ирину, за иностранного принца. Почему бы и нет? Ему тоже отец искал невест в Бранденбурге и Дании, хотя и неудачно. Но ситуация была иной, чем в 1620-х. Та же Дания на предложение династического брака откликнулась с радостью. Ее шведы совершенно раскатали, а брак обеспечил бы союз с Россией. Согласились на все условия, даже на перекрещивание королевича Вольдемара в православие. (А без этого как же? Разве государь мог отдать родную дочь за еретика?) Принц со свитой прибыл в Москву, встреченный очень пышно. Но здесь Вольдемар вдруг заартачился и, вопреки достигнутым договоренностям, перекрещиваться отказался. То ли Ирина ему не приглянулась, а скорее сказалось изменение международной обстановки — примирение Швеции и Дании при посредничестве Мазарини. После чего помощь больше не требовалась, а вот дразнить Стокгольм альянсом с русскими было опасно.

И Михаил Федорович попал в дурацкое положение. Ведь о свадьбе-то уже было объявлено! А значит, отказ Вольдемара идти к венцу был прямым «бесчестьем» и для царя, и для Ирины! Принц требовал отпустить его домой, царь не соглашался. С королевичем вели переговоры, так и эдак уламывали, оказывали давление. Но он упорно стоял на своем и «творил бесчинства». Русские приставы, на которых его высочество пытался кулаками сорвать зло, в долгу не остались, дали сдачи. Словом, дело зашло в полный тупик…

Между тем кризис в Средней Азии продолжал углубляться. Шах-Джахан двинул на север свои огромные полчища, захватил Балх и Бадахшан. Но при этом в полной мере сказались особенности индийской армии. Боевые качества ее на деле были очень низкими, она состояла из корпусов вассалов-джагиридов, которые действовали вразнобой и привыкли вести себя как мини-монархи — брали в походы многочисленные свиты, гаремы, прислугу. Ударной силой по-прежнему оставались боевые слоны с установленными на них пушками. Конницы было мало — лошади в Индии не размножались, их привозили извне, и стоили они крайне дорого. Воевать на коне могли себе позволить лишь очень богатые люди. А основу войск составляли массы пехоты, не знавшие ни строя, ни обучения, ни маневрирования — давили количеством. Особо тратиться на своих солдат джагириды не считали нужным, пехота шлепала в походы босиком, все обмундирование составляли тюрбан и набедренная повязка плюс копье в руке.

В индийском климате и в сражениях с точно такими же толпами голой пехоты это сходило. Но на севере, в горах, громоздкая и неповоротливая армия застряла. Обозы и гаремы джагиридов закупоривали горные дороги, а слоны и солдаты в набедренниках чувствовали себя здесь не лучшим образом, да и прокормиться многотысячным массам тут было нечем. Ну а отряды горцев-таджиков, хоть и небольшие по численности, принялись клевать завоевателей, наносили чувствительные удары, и Шах-Джахану пришлось отступить. Бадахшан бросили совсем, а Балх передали союзным бухарцам. Хотя у них в это время вспыхнула смута. Надир-Мухаммеда сверг его сын Абдулхази. Сперва отправил отца в почетную ссылку, правителем подаренного Балха, потом передумал, начал против него поход и выдворил в изгнание.

А от Хорезма в ходе междоусобиц отпало самостоятельное Аральское княжество. Но и упрочив власть, хан Абулгази целиком переключился на войну против враждебных ему туркмен. Добавилось и природное бедствие. Стал меняться водный режим в дельте Амударьи, пересыхали протоки и каналы, снабжавшие водой главные хорезмииские города Ургенч и Вазир, и жители из них начали перебираться в Хиву.

И тем не менее, кто бы ни сидел на тронах Бухары и Хорезма, какие бы их ни лихорадили проблемы, для обоих государств оставалась весьма важной торговля с Россией. А после переселения на запад части калмыков дороги из Средней Азии находились под непрестанными ударами калмыцких, ногайских и башкирских грабителей. Собственных сил для обеспечения безопасной торговли местные монархи не имели, поэтому ханы и Бухары, и Хорезма обратились к Михаилу Федоровичу с предложениями взять на себя охрану караванных путей. Их просьбы согласовывались и с необходимостью обороны от набегов поселений яицких казаков и Нижнего Поволжья. И в 1645 г. царь издал указ богатому купцу и промышленнику Михаилу Гурьеву, повелев ему возвести «город каменный» в устье Яика. Строительство началось немедленно, и в том же году возник г. Гурьев, названный по имени своего основателя.

С турками русские дипломаты разговаривали теперь вежливо, но твердо. Царские послы заявляли визирю, что с Крымом поддерживаются сношения только благодаря «дружбе» с султаном. Но на все враждебные действия татар Россия будет отвечать адекватно. На Дон шли подкрепления. Из Астрахани сюда был направлен с отрядом князь Семен Пожарский, из Воронежа Кондырев привел 3 тыс. ратников и «новых казаков», навербованных из добровольцев, еще 1 тыс. собрал Петр Красников. Подмога оказалась нелишней. Стамбул и Бахчисарай еще не отказались от мысли сокрушить казачество. И в 1645 г. крымский царевич Девлет Гирей Нурадин предпринял попытку разгромить новую донскую столицу — с войском из 5 тыс. всадников скрытно вышел к казачьим землям и внезапно налетел на Черкасск. Но гарнизон и население городка оказались на высоте положения, не растерялись, мгновенно сорганизовались к обороне и татар отбили, нанеся им большие потери.

Царевич отступил на р. Кагальник, где остановился, приводя в порядок свое воинство. Атаманы Петров и Васильев и царские воеводы приняли решение покрепче наказать врага, и на татар отправилось объединенное войско из 1100 сабель и 6 тыс. пехоты. На стругах и берегом спустились по Дону, оставили суда, совершили марш-бросок через степь, атаковали стан неприятеля и побили его, захватив две сотни пленных и много трофеев. Девлет Гирея погнали, он откатывался к Азову, послав туда гонцов с просьбой о помощи. На выручку из города выступил паша с 6 тыс. янычар и спаги. И теперь в тяжелом положении очутилась наша рать, на нее навалились почти вдвое превосходящие силы. Часть «новых казаков» и стрельцов из только что навербованной вольницы ударилась в панику, побежала. Достигнув стоянки стругов, беглецы захватили их, а некоторые порубили, чтобы турки не смогли ими воспользоваться, и удрали вверх по Дону.

Но остальное войско устояло, успешно отбивало врага, и царевич предпочел прекратить атаки. Вышел из боя и повел потрепанную орду в Крым. Соответственно, и паше осталось только повернуть обратно в Азов. Казаки и воеводы бросили свою конницу на преследование татар и достойно «проводили» их, нападая на арьергарды. А пехота благополучно возвратилась в Черкасск Москва высоко оценила проведенную операцию, дезертировавших паникеров было велено бить кнутом, «чтоб такое воровство другим было не в повадку». Отличившихся наградили, и «Донскому Войску, атаманам и казакам» было прислано «царского величества знамя». А на будущее ставилась задача: «Крымцев и ногаев воевать, а с турскими людьми под Азовом жить мирно повелеваем». То есть требовалось Порту не провоцировать, но и ее немирным подданным не спускать.

Однако с весны 1645 г. царь Михаил Федорович не на шутку расхворался. После Пасхи почувствовал себя плохо. В общем-то еще не старый был, всего 48 лет исполнилось. И организм имел крепкий, вел здоровый образ жизни… К сожалению, еще с Василия III на Руси было принято, что великих князей лечили иностранные врачи, которые, разумеется, были точно такими же специалистами, как их коллеги, гробившие западных монархов. (Вот вам, кстати, пример истинной «европеизации» — может, из-за этого и царские дети быстро в могилу сходили?) А Михаилу Федоровичу высокоученые доктора Вейделин, Сибелисти, Белоу и Грамман поставили диагноз в лучших традициях тогдашней европейской медицины — мол, «желудок, печень, селезенка по причине накопившихся в них слизей лишены природной теплоты, и оттого понемногу кровь водянеет и холод бывает, оттого же цинга и другие мокроты родятся».

И принялись лечить царя… ну конечно же, слабительным, заодно предписав ему крайнее воздержание в еде и питье. Стоит ли удивляться, что ему становилось все хуже? Он жаловался на головную боль, а его снова и снова пичкали слабительными на голодный желудок. В день своих именин, 12 июля — на Михаила Малеина, ему вдруг полегчало. Михаил Федорович посетил службу в храме. Там объявил, что прощает всех своих обидчиков и согрешивших против него, освобождает всех преступников и стоящих на правеже, а служилым жалует полугодовые оклады. Но в конце службы ему стало дурно, царя унесли во дворец. Весь день он лежал тихо, только был очень слаб, а к вечеру его скрутило. Стонал и кричал, что его «внутренности терзают». И призвал ближних проститься. С женой попрощался «умиленно», а сына благословил на царство и поучал быть мудрым, твердым и благочестивым, «любить Бога и правду выше всего».