Павел Мельников-Печерский - Гроза

И несмотря на то, что вот уже три с половиною столетия, как мы свергнули с себя иго татарское, все еще существует на земле русской, в лице этих многочисленных Большовых, Диких, Торцовых и их забитых, безответных жертв — заимствованное из Сарая темное царство. Из всего наследства, оставленного нам прежними нашими ордынскими владыками, в три с половиною века мы избавлены, по воле мудрого, христианского правительства, только от страшных пыток, одно воспоминание о которых смущает душу современного человека — да от кнута. Лихоимство же, семейный деспотизм и затворничество женщин еще доселе существуют в области "темного царства". Они пережили и кнут, и пытки, потому что кнут и пытки могло уничтожить правительство разом — одним законодательным актом, но остальные статьи сарайского наследства — самодурство, семейный деспотизм, лихоимство, затворничество женщин нельзя уничтожить указами. Сколько писано было указов, указов самых грозных, против лихоимства и взяточничества, — но они существуют. Сколько издано постановлений, ограждающих подчиненных от произвола старших, но произвол не уничтожился. Петр I с барабанным боем вывел русскою женщину из татарского терема в европейскую ассамблею, но затворничество женщин еще не вывелось на Руси. Наконец, ни в одном из европейских законодательств нет такого широкого для свободы женщины закона, как у нас — закона, представляющего ей право самостоятельно, независимо от родителей или от мужа располагать своим имуществом, но несмотря на то, сами-то женщины у нас в темном царстве самодуров не больше, как движимое имущество. Для уничтожения этих диких сторон русского народа, для развеяния в прах и пыль последних остатков от наследства сарайского, нужны не указы, а общественное образование, которое приведет с собою и справедливость, и правосудие, и уважение к закону, и все, чего недостает еще народу русскому.

Но прежде решительных врачебных мер, всякий врач дает трудно больному, изнемогающему от застарелых недугов, предварительные острые средства, которые раздражают застывающий организм, с тем, чтоб он был в состоянии с пользой принять целебные средства. И сказочный богатырь наш Иван Царевич омертвелое, израненное тело матери кропит сначала "мертвой водой", и когда от действия ее срастутся раздробленные суставы разбитого темной силой тела ее, кропит ее "живою водой"… "И встает она краше прежнего". — Эту "мертвую воду" посылает Иван Царевич нашей матушке через Фонвизина, Грибоедова, Гоголя, а во дни наши посылает ее через Островского. Он теперь кропит мертвой водой на темное царство. Эта мертвая вода — сатира, комедия, представляющая темное царство на всенародное посмеяние.

Мы не станем разбирать прежних произведений даровитого нашего драматурга — они всем известны и об них много, очень много говорено в наших журналах. Скажем только одно, что все прежние произведения г. Островского представляют темное царство безвыходным, неприкосновенным, таким царством, которому не будет конца. Безответно, почти даже безропотно смотрят жертвы самодурства на свои страдания и так сильно легло на них влияние «Домостроя», что они не только не стараются свергнуть с себя давящее их иго, но даже ни делом, ни словом не заявляют протеста против семейного деспотизма и невежества. Все они, как мы заметили, проходят школу самодурства, и как бы сознавая законность его, учатся, как самодурничать, когда для них, украшенных серебристым волосом, придет черед самодурничать. Безвыходное состояние среднего общества из области темного царства, безвыходное и для грядущего поколения, производит на читателя самое тяжелое впечатление, вносит в душу его мрачное, отчаянное страдание, столь свойственное каждому человеку, находящемуся не только под гнетом, но даже под каким бы то ни было влиянием темного царства патриархально-семейного деспотизма и вместе с тем не имеющего ни сил, ни возможности разбить эти оковы, если не для себя, то хоть для детей, для внуков своих. В «Грозе» не то, в «Грозе» слышен протест против самодурства, слышен из уст каждой жертвы, даже разгульная Варвара протестует не только словом, но и делом: она бежит из дома матери, свергая с себя оковы патриархального деспотизма, несмотря на то, что ей позволялась свобода для грубых, но зато единственных в ее быту наслаждений. Но всего сильнее, по нашему мнению, протест Кулигина: это протест просвещения, уже проникающего в темные массы домостройного быта. Но обратимся к драме.

Вот ее содержание. Катерина (главное лицо в драме) выдана замуж в другой город за купеческого сына Тихона Кабанова. По патриархальному домостройному обычаю — она выдана замуж, а не вышла. Ее не спрашивали, любит ли она Тихона, ее выдали по благословению родителей за немилого, в той надежде, что, дескать, "стерпится — слюбится". В семье, в которую попала

Катерина, владычествует во всей силе самодурство ее свекрови, старой Кабанихи, перед которою в доме никто слова не может сказать. Молодая женщина, попав под гнет этой старухи, испытывает тысячи нравственных мучений и в то же время сознает, что бог вложил в нее сердце пылкое, что в молодой груди ее бушуют страсти, вовсе не совместимые с затворничеством замужних женщин, которое господствует в той среде, куда попала Катерина. Подвернулся ей на глаза молодой, красивый собою племянник богатого самодура Дикого Борис Григорьевич, воспитывавшийся в коммерческой академии, носящий костюм не русский, а европейский. Муж уезжает, и Катерина при помощи золовки своей Варвары, девки разгульной, видится в овраге с Борисом, с которым до того не перемолвила ни одного слова. Десять ночей она с ним виделась по ночам, и вдруг муж раньше срока возвращается домой. Испуганная грозой, Катерина, при стечении народа, укрывшегося от непогоды под своды древнего здания византийской архитектуры, увидев старинную стенопись, изображающую мучения грешников в геенне, падает на колени перед мужем и кается всенародно, что она десять ночей гуляла с Борисом Григорьевичем. Муж простил ее, хоть и поколотил, по приказу матери, но горькая судьба преследует бедную женщину. Самодурство старухи Кабанихи претворяет в ад дом ее, запертый теперь наглухо замками и затворами — родная дочь бежит из этого ада с любовником, сын спивается с кругу, а Катерина с горя и отчаяния бросается в Волгу. Вот слабый очерк разбираемой драмы.

Обратимся теперь к анализу действующих лиц "Грозы".

Представители самодурства и самодурного деспотизма в рассматриваемой драме — Кабаниха и Дикой. Верная служительница домостройного алтаря, Кабаниха воспитала сына своего в страхе божием, как думает она, но действительно в страхе перед властью родительской. В деле воспитания она неуклонно следовала премудрым правилам «Домостроя»: "казни сына своего от юности его и покоит тя на старости и даст красоту душе твоей. Аще бо жезлом бивши его — не умрет, но здравее будет, то бо бия его по телу, душу его избавляеши от смерти. Любя же сына своего, учащай ему раны, да последи о нем возвеселишися, казни сына своего измлада и порадуешься о нем в мужестве и посреди злых похвалишися и зависть приимут враги твои. Воспитай детище с прещением… не смейся к нему, игры творя: в мале бо ся ослабиши, в велице поболиши, скорбя. И не дажь ему власти в юности, но сокруши ему ребра, донележе растет".[19][20] У воспитанного по этой прекрасной программе Тихона ребра хотя и остались целы, но сам-то он вышел не человеком, а каким-то забитым, загнанным, обезличенным добряком, почти идиотом, неспособным ни на что, кроме горького пьянства. И в такую-то семью, за такого-то мужа выдали Катерину, женщину пылкую, мечтательную, в характере которой мало решительности.

Катерина, в которую бог вложил натуру пылкую, пытливую и много задатков добра и правды, родилась в старосветском домостройном купеческом доме, в таком городе, в таком кругу, где во всей суровости сохранился обычай держать взаперти замужних женщин и девиц, где существуют еще эти оковы, подаренные некогда свободной русской женщине темным Сараем и наложенные на нее милым супругом и нежным отцом, с соизволения умиравшей в невежестве Византии.

Была пора, несчастная пора, была невзгода на землю русскую, когда, по темному обычаю мусульманского Сарая, предки наши заперли жен и дочерей своих в неприступные терема и из свободно рожденной женщины сделали рабыню. Только вера во Христа Спасителя спасла русскую женщину от плачевной участи наглухо закупоренной одалиски.[21] Мусульманка не смеет переступить порога мечети, христианка свободно идет к самому алтарю и наряду с мужчинами принимает участие в божественной трапезе. Темная сила татарская не в силах была преградить русской женщине пути в храм божий, и он остался единственным ее выходом. Правда, татарская фата, не проницаемыми для постороннего взора складками, окутала свежее лицо русской красавицы, правда, отатарившиеся русские, с соизволения тоже отатарившейся Византии, настроили домовых церквей, часовен и моленных, чтобы не ходили женщины в храмы всенародные, но все-таки не в силах были совершенно преградить ей выхода в церкви и монастыри на богомолья… Катерина взросла под гнетом такого затворничества, не видя людей, она сосредоточивалась в себе самой и любила церковь — единственное место ее выхода из заперти, единственное место, где была ей хоть тень воли. Мистицизм, навеянный на впечатлительную душу ее рассказами, передаваемыми разного рода темными невежественными ханжами, тип которых весьма удачно представлен в «Грозе» в лице Феклуши — и порывы нежной, экзальтированной, мечтательной девушки обрели единственное место ее выхода в жилище чудес и видений. Эти девические видения были так дороги ее сердцу, что она, впоследствии, когда из-под гнета все еще сравнительно легкого родительского деспотизма попала под иго деспотизма злоехидной свекрови, хранит их, как святыню, как дорогое воспоминание о прежней плохой, но все-таки лучшей жизни.