Рольф Эдберг - Письма Колумбу

Когда человечество в целом осознает, что сырьевые источники планеты на исходе и что стоящая за каждым граном материальных благ энергия скудеет, вряд ли меньшинству будет и впредь разрешено присваивать львиную долю сырья и энергии. Чем меньше запасы, тем острее необходимость справедливого распределения. И темнокожие народы вполне способны использовать всемирную организацию на старом индейском острове и другие международные органы, чтобы усиливать нажим на индустриальные страны.

Возможно, господству Европы, чьи основы заложили Генрих Мореплаватель, Вы и Васко да Гама, не суждено продлиться больше полутысячи лет. В едином мире, что возник как следствие великих открытий, нет места для различных ценностных шкал.

Какой бы ни был избран путь к экологическому балансу, какие бы методы ни применялись для более равномерного глобального распределения, перестройка окажется труднее, чем сейчас представляется большинству.

И неизменно надо всеми прочими проблемами возвышается проблема бурного роста численности рода человеческого. Не сумей мы его остановить, любые другие усилия окажутся тщетными. Все определяется соотношениями: масса и ресурсы, масса и пространство, масса и человеческое достоинство.

В только что опубликованном докладе одного известного антрополога приводятся примеры бесчеловечности, на какую способен человек, когда рушится нормальный жизненный уклад. Он изучал маленький африканский народец — племя ик. До недавних пор они кочевали, занимаясь охотой, — в степи ловили дичь сетями, в лесу били ее копьями и стрелами. Как и все охотничьи племена, они были органической частью природной среды, такой же, как горы, ветры и животные. Дух коллективизма, щедрость, радушие и единство самосознания характеризовали общину ик. После того как их исконные охотничьи угодья вошли в национальный парк, племя загнали в гористый уголок между Угандой, Суданом и Кенией, где с пропитанием стало туго.

За полтора-два драматических десятилетия стерлось все, что выходило за рамки элементарного выживания. Распались племенные и семейные узы. Каждый, кому удавалось добыть какую-нибудь пищу, торопился съесть ее тайком, чтобы родичи не перехватили. Трехлетних детей бросали на произвол судьбы. Молодые научились отнимать еду у стариков. Смех звучал лишь в тех случаях, если кто-то из соплеменников оказывался в неприятном положении — скажем, падал в костер. Когда кто-то умирал, первый свидетель его смерти спешил присвоить жалкий скарб покойного, пока другие не опередили. Полнокровная община быстро превратилась в бесчувственное скопище индивидов.

Картина, нарисованная антропологом, особенно потрясает потому, что показывает в миниатюре, что нам грозит в глобальном масштабе, когда планета станет слишком тесной для рода человеческого.

В каждом из нас живет ик. Но в отличие от него у нас пока еще есть выбор, кардинальный выбор: либо мы покоримся такому развитию, которое приведет нас к распаду, так что голод, мор и насилие сократят численность вида, либо сами установим предельный уровень численности мирового населения и сдержим наше размножение. Второй вариант также влечет за собой необходимость выбора: либо положиться на просвещенную добровольность (что до сих пор не приносило успеха), либо вмешаться в личную жизнь людей принудительными методами, которых мы пока сторонились.

Эти последние строки, сеньор Альмиранте, пишу Вам в такую минуту, когда природа, затаив дыхание, ждет стремительного наступления темноты. Прибой чуть слышно перешептывается с берегом.

В тишине, что несколько мгновений кажется абсолютной и почти физически осязаемой, остро ощущаю немощность призывов перейти во имя выживания от растраты ресурсов к их экономии. Энергетическая администрация? Океаническая администрация? Безотходное производство, охрана окружающей среды, ограничение роста материального производства и численности рода человеческого? Почему-то мне не верится, что, как ни нужны тут разум, организация и технология, они одни позволят нам исправить положение. Не потребуется ли что-то еще?

Когда индейцы хопи не так давно приглашали президента великой страны на западе побеседовать о благе людей (как будто у замотанного государственного деятеля есть время заниматься таким вздором), они назвали технологический потенциал белого человека плодом неуважения к живому.

Убедить индейца в превосходстве образа жизни тех, кто отнял у него страну, было невозможно. В его мышлении и поступках прочно коренилось уважительное отношение к окружающей среде. Как и многие другие первобытные народы, индейцы были анимистами. Они слышали разговоры деревьев между собой. Деревья обращались к индейцу, когда он их слушал; белый человек никогда не слушал. Готовясь срубить дерево, индеец просил его понять, почему вынужден так поступить. Приступая к стирке на реке, жена индейца сперва хвалила воду за ее красоту и благодарила за то, что вода очищает одежду.

Индеец любил сидеть на земле, ощущая ее материнскую силу. Прикосновение земли помогало ему лучше думать, ярче чувствовать, укрепляло чувство родства с окружающей природой. Индеец описывал жизнь как «летучую тень, что скользит над травой, растворяясь в солнечном закате», не потому, что был романтиком: он так ее воспринимал на самом деле. Он глубоко верил в тишину. Тишина даровала душевное равновесие. Ее плодами были терпение, достоинство, уважение.

Быть почиталось важнее, чем иметь. У народа майя это воззрение воплотилось в моральном кодексе, отразившемся в преданиях и молитвах. Домогаться чего-то сверх своей справедливой доли означало посягать на принадлежащее другим. Считаться с другими было первой заповедью. Считаться со всем живым. Охотник убивал лишь столько дичи, сколько действительно было нужно; охота без удержу обернулась бы бедой для всего общества, ведь дичи стало бы меньше. Убив оленя, охотник извинялся: «оцилен» — «я был вынужден».

Народы, которые экспансионистская раса называла примитивными, нередко руководились в своей жизни естественной мудростью, утраченной нами во время наших бурных скитаний. Возможно, мы утратили ее в тот момент, когда перестали воспринимать оленей и деревья, облака и реки как одушевленные существа.

Разумеется, назад пути нет. Индеец может только мечтать о Вакан-танка — великом духе, с которым его предки встречались на каждой возвышенности. Но найти его вновь он не сможет. И уж тем более нам не дано соединить наш рационализм с миром представлений анимизма.

Но ведь мы не вписываемся и в созданную нами же искусственную среду. Когда мы складывались как вид, наша психика и наш организм формировались космическими силами. Когда же космические огни, и шелест волн вдоль берега, и шорох ветра в листве перестают быть неотъемлемой частью нашего бытия, теряются какие-то черты нашей личности.

Думается, большинству людей, не совсем окаменевших среди бетона и камня, тесноты и шумов искусственной среды, присуще смутное или осознанное стремление вернуться к морскому берегу, реке, лесу.

Опрос в одном американском большом городе показал, что сорок процентов его жителей хотели бы переехать в маленький городок, окруженный животворной сельской местностью. Такие же опросы в моей собственной стране выявили, что свыше девяноста процентов молодежи в возрасте двенадцати — двадцати четырех лет, живущих в сельской местности или в маленьких городах, не желали переезжать в большой город. Более того: две трети взрослых в крупных городах говорили, что не прочь перебраться в сельскую местность или маленький городок. Исследования в некоторых новых предместьях шведской столицы показывают: лишь немногие поселились здесь потому, что их влекло именно сюда, чаще всего люди смирялись с таким вариантом, отчаявшись получить другую жилплощадь. И многие только ждали случая, чтобы переехать. Можно относиться к такого рода цифрам с осторожностью, подвергая сомнению основательность опросов, но одно несомненно: человеку неуютно в искусственной среде.

О том же говорит новый вид кочевок — массовый туризм, часто отражающий не только желание увидеть что-то новое, но и стремление от чего-то отдохнуть. Туристические агентства зовут на «еще не открытые туристами пляжи». Все чаще белых туристов манит будто бы примитивная среда темнокожих народов, где на уцелевших «райских берегах», по которым грядущие поколения могли бы судить о нетронутой природе прошлого, громоздятся шикарные отели и белых с высоким уровнем жизни обслуживают темнокожие вовсе без какого-либо уровня.

Легче всего пренебрежительно квалифицировать стремление назад к природе как анемичную ностальгию, пустую романтику, даже нечто реакционное. Конечно, минусы есть. И все же было бы разумно задуматься, чем вызвано это стремление. Настоящие реакционеры те, кто верует в незыблемость индустриального общества и городов в их нынешней форме. Они не видят динамики событий. И ничего не ведают о глубинах людской природы.