Зоя Светова - Признать невиновного виновным. Записки идеалистки

– Мою дочку похитили 7 ноября 2001 года, – рассказала нам третья женщина. – Похитили вместе с тетей. Нас с мужем дома не было. Мы уехали в Иваново к брату. А когда в декабре вернулись, узнали, что дочери нет. Мы везде ее искали. Глава администрации сказал, что если мы заплатим две тысячи долларов, то дочку нам отдадут. У брата были деньги, мы заплатили. А потом глава администрации деньги вернул. Сказал: «Не могу ничего сделать. Начальство приехало». У нас через каждые пятьсот метров стояли блокпосты. Дочка была красивая, она по селу ходила. Наверное, кому-то приглянулась. А после Нового года эти военные от нас ушли. Дочку я до сих пор найти не могу.

– Помогите нам. В Москве была такая журналистка Политковская. Она про похищенных писала. Говорят, ее убили.

Я перевела слова чеченки Жерару. Тот присвистнул:

– А ты можешь ее попросить сказать то же самое еще раз? – закричал он и вытащил изумленного оператора Сергея из машины.

– Вы опоздаете на самолет, – это уже Руслан попытался отговорить Жерара от непредвиденной съемки.

Времени до рейса, и правда, оставалось не так много. Но не страх опоздать на самолет заставил Руслана убеждать француза отказаться от интервью. Он заметил трех мрачных чеченцев в камуфляже, которые внимательно наблюдали за женщинами и журналистами. Они подъехали к офису уполномоченного почти одновременно с Русланом. Он даже подумал, что, наверное, они все время ехали за журналистами, просто он их не видел. Руслану стало как-то не по себе. Очень уж хотелось отвезти Жерара с его командой на самолет. Не понравились ему разговоры у чеченского премьера. Особенно то, что тот говорил про Политковскую. Всегда, когда удавалось, Руслан читал ее статьи. Он даже несколько раз видел Анну в Грозном, случайно с ней сталкивался. Сама мысль о том, что ее могли убить или «заказать» чеченцы, была ему отвратительна. Ему хотелось остаться одному и обдумать все, что говорил Кадыров. Поэтому он так торопился освободиться от журналистов.

Остановить Жерара, если он хотел что-то снимать, было практически невозможно. Он заставил меня подробно расспросить каждую женщину о том, что случилось с их детьми. Я перевела рассказ каждой, записала их телефоны, и только потом Сергей выключил камеру. Когда мы сели в машину, Руслан мрачно заметил:

– Кажется, мы чем-то не понравились этим трем парням в камуфляже.

Те сели в машину сразу, как только мы отъехали от офиса уполномоченного.

– Они едут за нами, – отметил Сергей.

Интересно, зачем. Чем мы им не угодили?

– Почему эти женщины стоят с плакатами? Чего они ждут? – допытывался у меня Жерар. – Ведь журналистов здесь почти не бывает… На что они надеются?

Я не знала, что ему ответить. Я сидела на заднем сидении и напряженно смотрела в окно: за нами, не таясь, почти прижавшись, двигался синий «жигуленок».

– Что ты думаешь о будущем чеченском президенте? – спросил Жерар.

– Я стараюсь о нем ничего не думать. Я бы хотела, чтобы он помог Фатиме Мухадиевой. Все остальное на сегодняшний день не имеет значения, – ответила я.

– Почему он так много говорил о погибшей журналистке? Я ведь не собирался ничего спрашивать о ней, – продолжал Жерар. – Может, он что-то знает? Или заметает следы? Говорят, что Политковскую убили спецслужбы, чтобы заставить Путина остаться на третий срок. Значит, Кадыров здесь ни при чем. Он ведь со спецслужбами не дружит? – Жерар любил повторять чужое экспертное мнение, вычитанное в «Монд».

– Ты можешь, конечно, меня презирать, но будущий президент Чечни мне понравился, – вдруг сказал Жерар. – Не такой уж он молодой и необразованный, как его обычно представляют. Он кажется вполне вменяемым.

– Я не даю никаких оценок, – буркнула я в ответ.

Жерар раздражал меня все больше и больше, и это раздражение становилось невозможно скрыть. «Неужели он не понимает, что нелюбовь Кадырова к российским спецслужбам никак не исключает его заинтересованность в устранении Политковской? – думала я. – Тем более что ее последние обличительные статьи могли помешать его назначению в президенты республики. Выходит, он ничего не понял из тех статей Политковской, которые я ему перевела!»

Синий «жигуленок» проводил нас до самого аэропорта и уехал только тогда, когда мы, распрощавшись с Русланом, вошли в здание аэровокзала. Мне показалось, что за рулем сидел один из тех «Dolce & Gabbana», которых я видела в приемной у Рамзана Кадырова.

Прошло месяца два. Однажды, когда я принимала душ, один из моих сыновей забарабанил в дверь ванной: «Выходи скорей, там Кадыров что-то говорит про Фатиму Мухадиеву и осужденных чеченцев».

Я выбежала из ванной и услышала интервью Кадырова, недавно назначенного президентом Чечни. Кадыров обещал, что переведет всех своих соотечественников, отбывающих наказание в российских колониях, к себе в республику. Я обрадовалась и решила, что это уж, наверняка, коснется Фатимы.

С тех пор прошло больше двух лет, но Фатиму в Чечню никто не перевел: выяснилось, что там нет ни одной колонии для женщин. Кадыров обещал построить в Грозном женскую колонию по высшему разряду, но до сих пор так и не построил. Были выделены большие деньги, но строительство остановилось, и про колонию для женщин Кадыров больше не вспоминал. Мужчин-чеченцев переводят в местные колонии, но за это приходится дорого платить.

Тогда, в 2006 году, мне и в голову не приходило, что можно поехать на свидание к Фатиме Мухадиевой. Я выполнила ее просьбу – передала дневник Кадырову. Мне казалось, что большего для Фатимы я сделать не могу. Именно об этом она меня просила. Я не думала, что эта девушка станет мне другом, а дорога в мордовскую колонию – на долгие годы привычным маршрутом.

История Алексея Летучего продолжала меня волновать. Я уже многое знала о присяжных, которые его осудили. А из письма Фатимы Мухадиевой узнала и о новом деле судьи Галины Мухиной, которая в очередной раз показала, что судит не по совести, а по заказу. Как-то мне позвонила Аня Сваровская. Она предложила поехать вместе с ней к Алексею.

– Мне обязательно нужно с ним поговорить по поводу жалобы в Страсбургский суд. А ты попробуешь взять у него интервью, – предложила она.

– Давай поедем. Насчет интервью я сильно сомневаюсь. Но постоять рядом с воротами зоны, наверное, получится.

Колония, где сидел Летучий, находилась на окраине крупного северного города. Аня показала свое адвокатское удостоверение, ордер на защиту Летучего, а я – письмо с просьбой об интервью, подписанное редактором одного из крупных российских изданий. Нас довольно быстро пропустили на территорию зоны. Вскоре стало понятно, что колония, в которой мы оказались, – образцово-показательная. «Красная зона». Это означает, что власть там держит администрация, с ней сотрудничает большинство заключенных, и порядки очень строгие. Аня еще раньше рассказывала мне, что в колонии сидят в основном убийцы-рецидивисты, воры, насильники, за плечами которых уже несколько судимостей.

– Об интервью с осужденным Летучим не может быть речи, – с порога заявил мне и. о. начальника колонии Казбек Михайлович. – По новому порядку, недавно утвержденному руководителем ФСИН Калининым, все контакты с журналистами, особенно федеральных СМИ, происходят только по его разрешению. Со мной вы можете поговорить, но, что называется, не для протокола. Без записи. Я же не знаю, что вы потом в своей статейке напишете. У нас и так начальник колонии – расстрельная должность.

Казбек Михайлович пригласил нас в свой кабинет. Его помощник принес тарелку с печеньем, достал из шкафа бутылку коньяка, рюмки, шоколад. Мы сначала отказывались, а потом решили, что лучше уважить гражданина начальника. Впрочем, мы об этом не пожалели. Выпивший Казбек Михайлович оказался достаточно словоохотливым и неожиданно разоткровенничался так, что потом наверняка об этом пожалел.

«Мне совсем не нужен такой осужденный, как ваш подзащитный, уважаемая Анна Феликсовна. Подумайте сами: зачем мне лишние проверки? А из-за него сюда все время приезжают. То помощники уполномоченного Лукина, то прокуроры по надзору. А зачем нам это? Вот положено, чтобы в душевой был один сосок на семь человек, а у нас, допустим, сосков не хватает. Все шишки на меня и сыпятся. Или, например, заходит прокурор в ШИЗО. Спрашивает у осужденных: гуляют ли они? Те возьми и скажи, что не гуляют. Кто виноват? Конечно, я. А что мне делать, если к нам в зону никто работать не идет. Непрестижно, что ли. Народу не хватает. Вот и некому осужденных на прогулку выводить. Вы, наверное, слышали, что прежнего начальника Рашида Тураева недавно уволили?

– Как уволили? – удивилась я. – А как же страусы? Как медведь?

Аня рассказывала мне, что в колонии, где сидит Алексей, живут страусы. Прежний начальник был ужасно тщеславным и как-то, будучи на совещании тюремщиков в Екатеринбурге, сильно впечатлился рассказом одного из коллег о том, что у него в колонии живет крокодил. Вернувшись к себе, Тураев решил, что в его вотчине тоже должно быть что-то экзотическое. Узнав, что у одного из осужденных брат разводит страусов, начальник колонии намекнул, что ему бы хорошо в виде спонсорской помощи презентовать парочку таких диковинных птиц. Захотелось ему, видите ли, на завтрак есть яичницу из страусиных яиц. Да и хорошо, чтобы на скотном дворе вместе с курами, свиньями, коровами и лошадьми жили и страусы. Сказано – сделано. Страусов привезли, осужденному разрешили внеочередное свидание. Потом в колонии появился медвежонок. Тураев рассказывал, что убил медведицу и решил приютить оставшегося сиротой медвежонка.