Газета День Литературы - Газета День Литературы # 67 (2002 3)

Лев АННИНСКИЙ. В "Новом мире" говорили так: "Какое счастье, что Александр Твардовский всецело определяет сам, что печатать, а что не печатать". Может, оно и счастье, но тогда Слуцкому не удалось в "Новом мире" напечатать ни одной строчки… Поэтому, когда Бондаренко объявил, что газета будет его личным детищем, была опасность, что он повторит подвиг Твардовского. К счастью, этого не случилось, и именно человек, который своим личным вкусом определяет газету, умудрился сделать самую свободную газету. Я подчеркиваю, в борьбе за высоту и широту, за свободу высказываний вот этот консервативный орган опередил те либеральные органы, которые вроде бы сверхзадачей своей и ставили эту самую свободу. Потому что там было чрезвычайно трудно напечатать то, с чем были не согласны либералы, а у Бондаренко можно напечатать значительно широкий спектр мнений и прочесть то, с чем он не должен быть согласен. Эту часть борьбы он выиграл, более важную часть игры он не выиграл, он хотел и хочет объединить под неким интегральным знаменем все талантливые литературные силы. Это не получается не потому, что он ошибается. У него правильное желание. И не потому, что нет хороших текстов. Не получается потому, что народ перестал читать серьезную литературу. То есть он читает серьезную литературу, политологию читает, мемуаристику читает, читает, естественно, чтиво глянцевое и поездное. Но ту литературу, которая была привычно учителем народа, читать перестал. Поэтому сколько текстов вы ни пишете — блестящие, справа, слева, сверху, снизу, их никто не читает. Советская власть сумела научить народ писать и читать. А сегодня пропала вот эта словоцентричность, потому что если слово последние 200 лет было основной константой русской культуры, то сейчас есть другие возможности и сферы, исходя из которых можно попытаться собрать народ воедино. Политика стала более открытой. Народ вернул себе религию. Масса вещей возникла помимо слова. Поэтому у нас исчез литературный процесс, хотя Бондаренко с отчаянием Дон Кихота в каждой своей передовой статье этот процесс собирает. Вообще его передовые статьи — это интереснейшее чтение, и каждый раз, чем больше я согласен с его намерениями, тем горше мне становится от того, что от этих намерений до их осуществления просто пропасть, что по-прежнему невозможно собрать людей. Не просто полюса соединить, на то и меридианы, чтобы полюса соединять. А в последней своей передовой, очень интересной, Бондаренко ставит вопрос, на который нет ответа. И вместе с тем не поставить его нельзя. Как нам соединить понятия русскоязычной литературы и русской литературы? Я бы вернул вас к истокам. Русская литература никогда не была замкнута национально, никогда не была племенной или этничной. Вообще русское государство и Россия как таковая возникла как явление кафолическое, как третий Рим. Рим тоже никогда не был этническим государством, и русские никогда не были государством только славян. Даже по Ключевскому мы были государством финнов, славян, потом татар, которые саблями научили нас государственному инстинкту. И то, что сейчас огромному количеству людей приходится определять для себя понятие национальной культуры, свидетельствует только о том, что духовные субстраты бессильны, что мы похоронили все интегральные идеи, в которых мы пытались собраться: и революционную идею, и коммунистическую идею, и либеральную, какие угодно. И потому нам ничего не остается, как собирать под себя племенной экстракт. Хотя Россия при том, что распался Союз, остается многонациональной страной: куда вы денете татар и т.д.? Вы все это прекрасно знаете. Бондаренко упирается в этот вопрос. Правильно. Он, глядя по сторонам, все правильно выстраивает. Вот есть периферия — англоязычная литература. Может в Гане быть англоязычная литература, в Австралии, в Новой Зеландии — это все периферия. А вот в Лондоне — это английское… И он переносит эту схему на русскую почву. И говорит: русская литература — это центр, а русскоязычная — это периферия. Я повторяю: ведь неспроста русский — это единственное прилагательное вместо существительного, обозначающее нацию. Потому что весь наш полиэтнический субстрат привнес себя как бы в услужение великой интегральной кафолической идее, он к ней приложился, и потому русский — это тот, кто принадлежит этой великой идее, этой великой империи, этой мировой идее. Бондаренко говорит, что русскость определяется не языком, не количеством читателей, не тем, где издается, а менталитетом. Тогда я спрашиваю: что это за русский менталитет? Получаются те самые полюса, которые не сходятся. С одной стороны, русский, который несколько столетий мучается от того, что он расползается на мировых параллелях и меридианах, не может себя собрать, это тоже реальность. Это яростное желание собрать себя вопреки жидовским заговорам, татарскому коварству, кавказским мятежам и т.д. Это ведь тоже реальность. Но с другой стороны русских нет без всеотзывчивости. Достоевский назвал это всечеловечностью. Если русский потеряет этот мировой инстинкт, что от нас останется? Что мы назовем русскостью в менталитете? И последнее, что бы я хотел возразить Владимиру Григорьевичу. Его статья кончается следующей схемой: существует периферия русскоязычная, культурная, существует центр, вот этот русский центр. Горе в том, что сегодня русскоязычная периферия оказалась в центре. Поэтому мы потеряли литературу. Я правильно тебя цитирую? Правильно. Тогда я вас спрашиваю: "Тихий Дон" — это что, периферия? Вот этот лучший роман мировой литературы за сто лет. Это мое абсолютное убеждение. "Тихий Дон" Михаила Шолохова — лучший роман века. Но он был написан на периферии тогдашней литературы. В центре в 20-30-е годы, стояло красно-пролетарское рапповство. Казачество — это была периферия. В XIX веке казачество тоже было периферией. И дальше Крюкова не шло. Попытались под Шолохова Крюкова подложить, да ничего уже не вышло. И вот вам периферия стала центром. Это постоянно меняется, это живой процесс, и каждый раз, когда вы заколачиваете периферию в одно место, а центр — в другое, вы лишаете себя динамики. Поэтому я думаю, что Бондаренко стоит на правильных принципиальных позициях, но что ему ответит реальность новой литературы — это большой вопрос.

Александр ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Году в 93-м Шамиль Султанов, который был заместителем Проханова по политике, предложил Проханову делать рубрику "Будущие некрологи", то есть на живых сочинять какие-то тексты. Проханов сказал: нет, не могу, как православный человек, не могу. Я не православный, но в этом смысле поддерживаю Александра Андреевича, я вижу это его воплощение православности и определенных правил поведения в газете "День литературы", но мне кажется, что она очень зависит от мнения одного человека, а именно Владимира Григорьевича. И история номер два. Опять же лет пять назад, когда еще существовал журнал "Пушкин", потом трансформировавшийся в проект "Интернет РУ" и "Русский журнал", я, прочитав первые три номера газеты "День литературы", написал злобную статью, просто издеваясь над теми текстами, которые там были, они меня явно не устроили по качеству. "Русский журнал", который Владимир Григорьевич назвал бы сейчас либеральным, мою злобную статью, и довольно большую, помещать не стал. То есть я лишился своих двухсот баксов. Может, сейчас ее "День литературы" напечатает к юбилею? Я не верю в деление литературы и не считаю себя либералом. Когда мы с Владимиром Бондаренко говорили по телефону, он сказал: вот в советское время талантливые писатели-западники ругали бездарных писателей-почвенников, а талантливые писатели-почвенники наезжали на бездарных писателей-западников. Так определялась истинная иерархия ценностей. Я вижу, что это разделение просто не конкретно.

Сергей ШАРГУНОВ. Говоря о сегодняшней современной литературе, нужно отметить новую тенденцию. Появляются молодые авторы, не сдавленные тисками тенденциозности, по-настоящему независимые, далекие от оглядки на какие-то идеологические пристрастия. Литература жива, об этом говорят молодые авторы самим своим появлением. Что можно ожидать от современной литературы? Куда она может двинуться? Прежде всего очевидно, что литература многогранна и невозможно укладывать ее в какое-то прокрустово ложе. Литература переливается разными цветами. Но тем не менее сегодня можно отметить и еще одну новую тенденцию. Я бы назвал это усилением нового реализма. На первый план выступает сама реальность и люди, персонажи, то есть не какие-то вымороченные эксперименты минувшего десятилетия, а достаточно трезвый и ясный взгляд на действительность. Но при этом, конечно, не надо писать по старым лекалам, реализм не должен быть выморочным, он должен быть живым. И от новых писателей требуется творческий подход. Я думаю, что в новом реализме возможен авангардный поиск прежде всего. Должен быть экспрессивный реализм, энергичный. Надо найти общий язык с сегодняшним молодым читателем и говорить о тех проблемах, которые волнуют народ и волнуют молодежь, наших сверстников. Это мир криминала, мир наркотиков, мир ментов — вот современная реальность. Нужно говорить, может, отчасти разговорно, порывисто, свежо, но при этом актуально. Я сейчас написал повесть под названием "Ура". Это наступательное, авангардистское произведение о современных молодых людях, я бы сказал, о положительном герое. Молодой человек, который ведет здоровый образ жизни, представьте себе, одевается по утрам, не пьет, не курит. По-моему, это интересный образ, причем его положительность подается в контрасте с современностью. То есть он проходит через разные травматические современные образы и приходит к положительному варианту. Возможно, это то, что сегодня нужно литературе. Нельзя ее подавлять, навязывать одну какую-то линию. Я думаю, что несомненно литература скажет свое слово, она не может исчезнуть. Вот посмотрите, в массовой литературе рядовой читатель находит реальных героев, эти герои сопряжены с современностью. Мне говорят: пиши простым языком и просто займи свое место в ряду авторов развлекательной литературы. Я не хочу. Народ на самом деле не теряет своих внутренних природных красот. Сила искусства, образное мышление не исчезает в народе. Поэтому если написать о современности, о реальной современности так, что это будет интересно и правдоподобно, но при этом красивым и поэтичным языком, я думаю, мы несомненно найдем своего читателя.