Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №2 (2002)

А вот идиллический рассказ журналистки о работе другой подобной группы: “В этой группе все работают на равных. Они ходят по парку, в котором гуляют самые разные люди; некоторые из них — потребители наркотиков, а некоторые — обычные люди, которые пришли в парк, чтобы погулять с собакой или поболтать на скамейке с приятелями. Я присоединилась к группе, и мы внимательно прочистили парк в поисках шприцев, выброшенных в кусты. Женщина, с которой я предварительно договорилась о встрече, предупредила меня, чтобы я не одевала босоножек или сандалий... Мне стало понятно, почему она это сказала, когда мы ходили в траве по колено в поисках использованных шприцев. Мы остановились у детской площадки, где шприцы регулярно собирает смотритель парка и хранит их до приезда “Передвижного инструментария”. Потом мы перешли в другую часть парка и увидели молодого человека, лет 20, который попросил у нас презервативы. Он порылся в сумке и выбрал свой любимый вид презерватива”.

И последняя зарисовка: “Прохожу мимо группки молодых людей, что-то разнюхивающих и передающих друг другу небольшой бумажный пакетик. Невдалеке от них стоят торговцы фруктами, мужчина играет со своим ребенком. Я направляюсь в сторону Лексингтон и тут вижу, как на другой стороне улицы припарковывается красный микроавтобус, из которого выходят два мужчины и женщина. Они открывают заднюю дверцу и достают складной стол, контейнер для использованных игл и еще какие-то коробки. Пока они раскладывают все это, вокруг них собираются люди”.

THE END: Наркомафия вышивает красные кресты на белых косынках сестер милосердия.

Станислав ЗОЛОТЦЕВ

“ПРИШЕЛ ЧЕРеД ЖЕЛАННЫЙ...”

В книге “Мадур-Ваза победитель”, представляющей собой вольное переложение поэмы “Янгал-маа”, выполненное Сергеем Клычковым (Москва, “Наш современник”, 2000), много заветов, напрямую к нам, нынешним, обращенных. Вот, пожалуй, самый непреложный и самый стержневой из них:

Будьте милостивы к мертвым,

Смерть и вас на перепутьях

Караулит терпеливо...

Все, рожденное, не вечно:

Все живет и умирает,

И родится в новом свете

В царстве дальнего Торыма.

Все умрет, и день вчерашний

Не придет и не вернется!

Только сильные шаманы

Возвращаются на землю,

Но уже в другом обличье

И с другими именами!

Возвращаются... Даже и в дни наступившие, когда после небывалых упадка и разрухи отечественное книгоиздание вновь начало подниматься и на прилавках опять стали появляться образцы настоящей (в противовес “чернушно-порнушной” или “раскручиваемой”) словесности, — даже и сейчас выход книги национального эпоса, переведенного на русский, остается чрезвычайной редкостью. Тем более когда такой перевод представляет собой не просто квалифицированно-добросовестный труд поэта-переводчика, но — Мастера нашей поэзии творение. Становящееся живым фактом блистательного русского стиха. Причины такой “раритетности”, думается, понятны... Как и другое: для того, чтобы появилась подобная книга, надобно подлинное подвижничество, нужна истовая любовь ее создателей как к своей родной поэзии, так и к литературам иных народов. Плодом такой любви и такого подвижничества стал выход книги, о которой я пишу. Каждая ее страница зачаровывает и примагничивает воображение и душу немыслимым многоцветьем своей палитры, звенящим и певучим многозвучием строк, словно бы не пером созданных, а впрямь вырастающих из северной, но такой яркой, жаркой и многогласной земли. Из таежной и болотистой, речной, озерной и к океану студеному уходящей земли. Из тундры. Из Янгал-маа...

На реке, где неподвижно

Лес янтарный отражался,

Солнце на покой клонилось,

Золотистой головою

Припадая к дымным кедрам,

Обдавая лес и берег

Жарким, огненным дыханьем...

А заключительные строки этой строфы, изображающей таежный закат, кажется, решены феерическими средствами современного кинематографа с его “сюром” и смещениями нескольких планов реальности:

“Скоро ночь немою птицей, /Круг сужающей в полете, /Опустилася на землю. /Краски алого заката /Потемнели, остывая, /Лишь пунцовая полоска /Там, куда упало с неба, /Словно срезанное, солнце, /Чуть заметно трепетала”.

Нельзя не поразиться столь экспрессивной энергии в цветомузыке этих строк!..

...А подвижничество, надобное для появления такой книги, началось за много десятилетий до выхода издания, которому посвящены мои заметки. Еще в

1918 году на страницах “Сибирских записок” была опубликована огромная поэма “Янгал-маа”, созданная русским педагогом и фольклористом М. П. Плотниковым, который написал ее на основе преданий, сказаний и легенд народа манси (прежде звавшегося вогулами). Конечно, многолетний труд этого собирателя сокровищ мансийского народного творчества иначе как духовным подвигом не назовешь. Трудно себе представить, сколько скитаний по становьям и зимовьям охотников и рыбаков, сколько долгих вечеров в дымных чумах, слушая сказителей, предпринял и провел скромный, безвестный, но безмерно одаренный и сильный духом русский просветитель... И все, что было им записано и собрано, всю громаду разнообразных сказок и мифов он должен был свести в сколь-либо единый сюжет, хранящий и главные деяния эпических действующих лиц, и живописные подробности, метафорические повороты интриг, вплоть до народных примет. Это ли само по себе не является эпическим деянием!

И все-таки текст “Янгал-маа”, воссозданный Михаилом Плотниковым на русском языке, был бы обречен остаться всего лишь тем, чем он по высшему счету являлся — добротным и достоверным пересказом ствольного ряда северных мифологических мотивов, своего рода подстрочником, хотя уже и в хорошей стихотворной форме. Был бы обречен, ибо сибирский фольклорист и знаток эпоса манси, обладающий многими способностями, был лишен дара высокой поэзии. Но мы должны быть благодарны М. Плотникову уже и за “Янгал-маа”. Ведь не будь этого текста, не родилась бы его вольная обработка — “Мадур-Ваза победитель”, вдохновенное и прекрасное творение Сергея Клычкова, одного из лучших русских поэтов ХХ столетия... Не родилось бы тогда хоть вот это, редчайшим и поистине божественным психологизмом отмеченное (и лишь под пером тончайшего лирика-психолога, а не народного сказителя способное явиться на свет) описание верховного бога вогулов и других северных народов, который встречает героя, пришедшего в его небесное царство после свершения многих подвигов и одоления множества препятствий:

...И в глазах его прозрачных,

Синих, словно там за ними

Небо вечности синело,

Чуть заметная усмешка,

Еле зримая улыбка

Равнодушно появлялись

И мгновенно исчезали:

Жизнь и смерть поочередно

Из прозрачных глаз глядели

На чудесного пришельца...

...Как всегда, как почти во всех без исключения эпосах, мифических историях и сказаниях (и, будем откровенны, как и в нашей реальной жизни, во взаимоотношениях рядовых людей с “большими”): поссорились боги, главный, властитель мира Торум, с более “удельным” богом тайги и тундры Мейкой, неладно поступил небесный владыка с земным духом, вот последний и озлился на поклоняющихся Торуму вогулов-манси, тем паче что один из них тоже Мейке крупно досадил, и обрек земной божок людей на великие беды. Так вот — как всегда: поссорились боги, а расхлебывать кашу последствий их раздоров приходится простым людям... Вот и должен теперь юный гусляр Ваза по указу старейшин и вогульских пророков отправиться в царство Торума, чтобы выпросить у него избавление для народа от бедствий и разорений. Но не с пустыми руками этот юноша должен появиться перед грозными очами владыки мира — ему предстоит совершить ряд подвигов, для простого смертного практически непосильных. Ну, к примеру, для начала выкрасть у Мейки волшебные, летающие по воздуху нарты, выточенные из мамонтовой кости, с волшебными же оленями — то, что дух тайги и тундры в свою очередь выкрал у Торума...

А дальше — дальше, сами понимаете, скучное, да и бесполезное дело бы пересказывать содержание сего немалого произведения. Читателям лучше его читать. Другое скажем: те приключения, что случились с юным манси на его тернистой дороге к небесному владыке, те подвиги, свершая которые, он, поначалу вовсе не богатырь, и становится “мадуром” — героем, витязем (причем настолько могучим и по своей духовной силе, что с Торумом говорит, как с равным, — вот одно из самых отличительных свойств сей поэмы), — они, приключения и подвиги мадура Вазы, происходят из того же “арсенала интриг”, что и события, авантюры и деяния, происходящие в сюжетах едва ли не всех главных эпосов, мифов и сказаний, созданных многими другими народами мира. Будь то предания о Гильгамеше или древнетаджикская “Авеста”, будь то библейские сказания, древнерусский свод былин, “Калевала” и, конечно же, “Гайавата”. А то и “Конек-Горбунок” вспоминается, где герой тоже добывает перо из хвоста Жар-птицы. Не раз и древнегреческие мифы “аукаются” с мансийским эпосом: мадур-Ваза, подобно Тесею, тоже, к примеру, одолевает живущего в подземной бездне страшного и гигантского быка. И, в отличие от героя великого творения слепого аэда, сибирский гуслял-шунгур (тут схожий более со своим древненовгородским “коллегой” Садко, на то и холостой-молодой, прыткий), попав в жилище нимфы-чаровницы, славно проводит с нею, в ее жарких объятьях всего день да ночь — и был таков! Ибо помнит не только о своей возлюбленной Ючо, томящейся в вечном плену у Мейки, но и о главной цели — о встрече с владыкой мира, о спасении народа. И многие другие “бродячие” сюжеты эпосов мира в сибирском, в мансийском “обличье”, разумеется, живут на страницах этой книги...