Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №2 (2002)

...А мне, кстати, при чтении главы о встрече Вазы с прекрасной колдуньей Логарь поверилось, что впервые звуки вогульского предания услышал я задолго до того, как прочитал творение народа манси, М. Плотникова и С. Клычкова. За сорок лет, примерно, мальчишкой, в родном моем псковском краю, слушая на празднике маленького народа сето (угро-финского, как манси, но издревле православного) исполняемую под гусли-канкиль старой крестьянкой былину о древних богатырях сето, живших на берегу Псковско-Чудского озера. Там звучали вот такие строки:

“Если солнце алой кровью /Обольется в час заката — /Быть тогда бурану утром!.. /Если солнце желтой медью /Полудит края у тучи /В тихий вечер на заходе — /Быть тогда морозу утром, — /Так приметы мудрых старцев /Учат сокровенным тайнам...”

Где наше Чудское озеро — и где Обь? Даже и по нынешним меркам они разделены огромным расстоянием, — однако строки из “Янгал-маа”, приметы мансийских жителей тайги и тундры за вычетом нескольких поэтических оттенков, внесенных С. Клычковым в текст “Мадур-Вазы победителя”, являются точь-в-точь тем же, что сказано в былинной песне народа сето... И сколько же таких радостей озарения, какое море открытий, наитий и откровений встретят на страницах поэмы как те, кто всерьез погружен в изучение иноязычных эпосов и фольклоров, так и те, кто хотя бы просто интересуется эпической словесностью и устным творчеством народов мира. А сколько раз может радостно ахнуть, читая “Мадур-Вазу победителя”, тот, кому, вдобавок, ведомы и наречия других народов, и их обрядово-конфессиональные обычаи и устои, — тут уж слов нет...

Возьмем хоть название — первоначальное — “Янгал-маа”, вслушаемся в него. Янгал-маа — тундра. А на память мне тут же приходят с детства знакомые названия с тем же окончанием: Эсти-маа, так зовут свою страну эстонцы, Сето-маа — местность, где живут сето. А вспомним еще не только балтийские острова Саремаа и Хийумаа, но, казалось бы, сугубо “расейские” этнонимы — Кострома, Хохлома, Чухлома, все это тоже потомки угро-финских названий, включавших в себя слово “маа” (как тут не вспомнить строку великого рязанского гения, к чьему кругу “крестьянских поэтов” принадлежал С. Клычков: “Затерялась Русь в Мордве и Чуди, нипочем ей страх”). Маа — земля, страна. Но тому, кто представляет себе тундру снежно-болотистой пустыней с чахлыми кустарниками, первое возражение — это самое слово “Янгал”. Вслушайтесь: первая часть русского дифтонга “я” — “й”, “j”, йот — во многих восточных языках читается и произносится как “дж” или как звонкое “ч” — “джангал”. Этим словом и в Средней Азии, и в Индостане зовут просто лес — джангал, джангл (не зря же русские среднеазиаты зовут горные заросли чангальником). Англичане же, покорив Индию, дали этому слову свое написание — “jungle”, вот откуда в русском произношении появились “джунгли”. Янгал-маа — земля манси и хантов, покрытая тайгой и болотистыми дебрями...

А вот верховный бог сибирских угро-финнов — Торм, он же Торым, Торум, он же Нум — обитает (а раньше и владычил) в не менее дальних краях. Предки прибалтов и скандинавов звали его почти таким же именем — Тор, Тар. (Не случайно “парная” ему в этой поэме богиня огня и молний зовется Таран — тоже знакомое нам слово.) В честь этого грозового бога предки эстов нарекли свой древнейший город Тарту. А в США, где поселилось немало потомков викингов, одну из мощнейших ядерных ракет назвали “Тор”... И у многих русских поэтов, связанных с Сибирью, имя этого верховного владыки северных племен встречается в стихах отнюдь не всуе. Так, волшебник отечественной словесности Сергей Марков (современник Клычкова, тоже испытавший в те же 30-е годы, хоть и в меньшей мере, репрессии и удары от антирусских сил государства), обращаясь к замечательному художнику, “президенту Новой Земли” Тыко Вылке, писал: “Живой соперник бога Нума, Властитель древних льдин, Я пью с тобой за святость чума И дым твоих седин”. А, скажем, в стихотворных циклах и поэмах современного тюменского поэта Николая Шамсутдинова, с болью и гневом повествующих о варварских и хищнических методах “покорения” былых рыбных и охотничьих угодий манси и хантов газовиками и нефтяниками, обращения к имени Торума как покровителя Янгала-маа звучат и естественно, и органично. И в этих обращениях содержится немало горестных созвучий с теми горчайшими вопрошаниями, которые мадур-Ваза, пришедший к престолу верховного владыки, не страшится высказать ему:

“Словно полог похоронный /На покойнике, чернеет /Гарь пожарищ на увалах! /Видишь бедность наших чумов, /Вымирание народа /От болезней и печали? /Торм великий! Слушай дальше /Невеселое сказанье, /Повесть грустную о манси...”

Дальше... Тут надобно упомянуть еще об одной причине, по которой “Мадур-Ваза победитель” не переиздавался почти семь десятилетий. Дело тут не только в том, что С. Клычков был в 1937 году арестован по доносам, обвинявшим его в антисоветчине и “кулацкой идеологии”, а затем расстрелян. Парадоксально, но факт: мансийский эпос, воссозданный поэтом, которого на все лады склоняли как “русского националиста”, “великодержавного шовиниста” и т. д., содержит немало страниц, которые вполне можно трактовать как антирусские. При желании, конечно... Те бедствия, о коих мансийский гусляр говорит богу Торуму, исходят прежде всего от “Белого царя”, от его “злых бояр”, воинов и купцов из “Роч-маа” (то есть из Руси): тут и изгнание аборигенов из их родных становищ и угодий, и невыносимые поборы, и разорение целых родов, и отравление народов водкой, и... Все это нам, ныне живущим, действительно до боли знакомо и ведомо — и не только на историческом уровне, но и, так сказать, на “нефтегазовом”, нынешнем. Но тем, кто любит поэзию как высшее выражение духа любого народа, то есть — и его Истории, ведомо и другое: при желании (как правило, недобром) любой отдельно взятый факт прошлого, как давнего, так и вчерашнего, можно сделать основой для какой-либо историко-социальной “теории”, даже и на истину претендующей.

...Но вот сделать его фактом Поэзии — то есть высшей, Божественной правды народной — невозможно. А эта правда в данном случае — вот она: к нам возвращается, без преувеличения, высочайший шедевр не одной лишь мансийской, но — мировой поэзии. Ибо он воссоздан на языке, общепризнанном во всем мире именно как язык волшебной литературы. И воссоздан на самом блистательном уровне этого языка. А когда происходит такое — то любой исторический факт, содержащийся в подобном произведении, можно охарактеризовать опять-таки словами русского поэта: “Тут ни убавь, ни прибавь. Так это было на земле”.

А потому — даже те читатели, кто не имеет особых пристрастий к этнографии и фольклору народов России и мира, но просто любят поэзию, не могут не быть заворожены и очарованы колдовством строк поэмы “Мадур-Ваза победитель”. Тут, в самом деле, какую страницу ни открой, встретишь чудо. Чудо мансийского сказания, чудо русского слова — чудо земли сибирской и ее людей:

...И в полуночи таежной

Свет луны висит меж веток,

Как натянутые нити

Пряжи тонкой, серебристой

Между небом и землею!

Лес великий, полный тайны! —

так вдохновенно поет прекрасный юноша, гусляр Ваза, в своем многотрудном пути. А вот что говорит герою вогульский мудрец-заклинатель в финале поэмы — и в конце его пути, завершившемся, несмотря на все совершенные подвиги, отнюдь не торжеством победителя, говорит в утешение: “Путь далек, но мы вернемся, /Мы найдем живую воду...”

И они ушли в неведомое... Но вспомним начало поэмы, завет о возвращении самых сильных духом людей, “но уже в ином обличье и с другими именами”. И — добавим — с живой водой созидательного волшебства.

Так и вернулось к нам вогульское сказание, собранное учителем-фольклористом и ставшее под пером кудесника русского стиха великим поэтическим творением. Видит Бог, в этих моих словах нет переоценки: это объективная оценка как сущности мансийского эпоса, так и его воплощения на крупнейшем славянском языке. Я глубоко убежден, что “Песнь о Гайавате” — самый популярный среди русских любителей поэзии народный эпос — получила теперь в лице “Мадур-Вазы победителя” самого достойного соперника, и позволю себе выразить надежду на то, что при добрых дальнейших обстоятельствах (большие тиражи переизданий, чтение по радио и т. д.) российская мифопоэма оправдает свое название. Тому есть целый ряд оснований.

Ничуть не преуменьшая высоких достоинств заокеанского эпического шедевра, замечу все же, что это “совместное” творение племен оджибве, чероки, апачей и других индейских народностей, конечно же, никогда бы не стало для читающего мира тем, чем стало, не будь оно воссоздано на языке Шекспира американским классиком поэзии XIX века. И, разумеется, создание