Журнал Русская жизнь - Волга (июль 2007)

Годы спустя мама говорила: «Родись ты мальчиком, глядишь, стала бы генералом, семью прославила, а так - девочка - и говорить не о чем».

Правда, волю и независимость я проявляла с самого рождения, поспешив явиться на свет семи месяцев. Моя бедная мать чуть не умерла при родах. Узнав об этом, отец прибежал, отцепил саблю, швырнул ее на кушетку и кинулся к постели жены.

На новорожденную никто и не смотрел, поскольку никому не приходило в голову, что она может быть жива. Повивальная бабка положила меня на кушетку, где валялась отцовская сабля. Потом, не глядя, туда положили белье и в конце концов спохватились: «А ребенок-то где?» Наконец отыскали. Девочка была живая, но такая маленькая, что ее первой колыбелью стал ящик из-под сигар. Ногтей у младенца еще не было, и пальчики укутали ватой.

Едва только я заговорила, как стала хитрить. Мама рассказывала мне, какой плутовкой была я в детстве. Я терпеть не могла кипяченое молоко, а мне непременно подавали его по вечерам, когда я уже была в постели. Я подпускала няню поближе и, когда она наклонялась надо мной, резким ударом выбивала чашку из ее рук. Молоко проливалось, и я, довольная, укладывалась спать. Это повторялось каждый вечер. Чашка была из серебра и не билась.

Няня рассказала о моих выходках маме, и та пришла, чтобы посмотреть спектакль. Только няня склонилась ко мне - хоп, удар! - и чашка летит на пол, молоко проливается, а я, очень довольная, поворачиваюсь на бок, чтобы заснуть. Тогда мама предупредила меня, что если завтра я повторю это, она надает мне по рукам, и несколько раз шлепнула.

На следующий день няня прибежала к маме: барышня опять пролила молоко. Мама в бешенстве прибегает, чтобы наказать меня, но я показываю ей: это не руки виноваты, а ноги. Так что наказывать не за что. Тогда мне втолковали, что и наказать могут не только руки. Я вынуждена была глотать ненавистное питье.

Один эпизод никак не идет из моей памяти. Был летний вечер. Папа очень любил работать в саду и нас учил поливать цветочные клумбы у беседки. Вдруг появляется какая-то женщина, бросается на землю, целует ноги отца, что-то просит у него, плачет. Трудно описать, что я пережила, увидев эту женщину в ногах у отца. Я смотрела на него, но он казался ничуть не удивленным. Велел только просительнице встать.

Прежде я считала, что колени преклоняют только перед иконами, ведь на иконах изображен Всевышний. И вот женщина стоит на коленях перед моим отцом. Кто же он тогда? Кто-то очень могущественный?… Но он же не Бог. Впервые тогда я поняла, что люди на свете бывают разные: одни выше, другие ниже.

Это открытие поразило меня.

К тому времени, о котором я пишу, крепостное право было уже отменено, но обычаи, нравы и отношения между барином и крестьянами оставались почти прежними. При крепостном праве мужик ничего не имел: избой его владел барин.

Крепостной не мог жениться без барского согласия, а некоторые помещики были такими самодурами, что женили своих крепостных против их воли. Помещик отдавал мужиков в солдаты, служба длилась 15-20 лет. Уходя в солдаты, мужики рыдали, будто шли на смерть. Если новобранец был женат, семья шла по миру, жена не могла следовать за мужем. Барин мог не только наказать крепостного розгами, но и сослать в Сибирь, если считал нужным. Для этого требовалось только обратиться к властям, которые всегда шли навстречу помещикам.

Папа рассказывал нам, что часто ему приходилось разрешать споры среди крепостных. Бывали порой забавные случаи. Пришла как-то баба, упала отцу в ноги.

- Батюшка, Леонтий Борисович, помоги мне, муж мой меня не любит.

- А я-то, голубушка, как могу помочь?

- Поговори с ним, батюшка. Он тебя послушается.

- На что же ты жалуешься?

- Равнодушный он. Никогда не накричит, не накажет. Хоть бы ударил!

- Ну так слава Богу, что ж тебе не нравится!

- Нет, батюшка, если бы любил, то бил бы.

Баба так молила, что отец вызвал благодушного мужа и изложил ему жалобу его жены.

- А чего ее бить-то? - ответил муж. - Убирает чисто, послушная, как ягненок.

Опять приходит жена.

- Муж у тебя тихий, всем довольный, - говорит ей отец. - Живи, как жила, и будь счастлива.

- Нет. - Баба ни в какую. - Коль он меня не бьет, значит, не любит. Все мои соседки битые, а я нет.

Измученный, отец велел опять послать за мужем.

- Не отступается твоя жена. Раз так, накажи ее как следует. А уж потом живите с Богом и будьте счастливы. И вот что, - добавил отец, - высеки ее на совесть, вот увидишь, как рукой снимет.

Так все и было сделано, семья продолжала оставаться образцовой, но жена больше не просила ее наказывать. Одного такого доказательства мужниной любви хватило ей на всю жизнь.

Вокруг говорили об освобожденных крестьянах, о тех, кто смог накопить немного денег и купить себе волю. Не помню, мог ли барин отказать своему крепостному в свободе за выкуп. Чаще всего крестьяне просили своего помещика отпустить их в город на заработки. И помещики, как правило, шли на это легко.

Когда крепостные получили долгожданную свободу, они не только платили оброк казне, но и выкупали землю у своих помещиков.

Мои сестры, в отличие от меня, росли тихими и послушными. Поэтому и относились к нам по-разному. Сестер никогда не наказывали, за исключением Лели (Александры. - Ив. Т.), которая рано повзрослела. Но Лелю любили. Любили не только наши родители, но и гувернантки, и все наши близкие.

Впрочем, родители наши были добры и ласковы. Детей наказывали сурово лишь тогда, когда видели в этом прок. В мое время воспитание было спартанским, и розги никого удивить не могли. Это считалось в порядке вещей. Кто-то из бабушкиных знакомых сетовал: «Скамейка для порки уж мала стала, а он все такой же непослух».

Отец мой был воспитанником Морского корпуса и до женитьбы служил морским офицером. Когда их пороли в младших классах, считалось доблестью не проронить ни звука. Того, кто не выдерживал, называли бабой.

Позже, после замужества, когда я вернулась в Россию с детьми из-за границы, чтобы повидать старых родителей, мой кузен Борис Тургенев говорил мне: «Без розог детей не воспитаешь. Не высечешь - не вырастишь».

Самого же Бориса в детстве мучила бессердечная мать. Ей мало было одной порки. Время от времени она привязывала его за руки к стулу, а за ноги - к другому. Несчастный висел так в горизонтальном положении. А она секла его, пока не посинеет. И, что меня возмущало больше всего, она затыкала ему рот платком, чтобы не слышать криков.

И это была женщина из благородной семьи, очень известной на Москве: ее сестра, основательница одного из монастырей, почиталась почти как святая. А тетушка Наталья очаровывала в гостиных своими разговорами, расточала направо и налево улыбки, и никто вообразить себе не мог ее жестокости. Все кроме членов семьи называли ее очаровательной.

Однажды во время поездки к родителям я навестила свою кузину Марусю Шапрон и провела у нее несколько дней. Это было в Симбирске. У нее были три сына и маленькая дочь, в которой она души не чаяла. А три брата-чертенка получали подзатыльники. Я никогда не видела таких непослушных и непочтительных к родителям детей. Но к наказаниям они, видимо, привыкли и сносили их с легкостью.

У кузины моей был взрывной характер. Ее муж был такой же вспыльчивый, и в доме не утихали ссоры. Дети в точности их копировали, играя в «маму и папу». Один надевал юбку и изображал мать, другой был отцом, третий - ребенком. Они садились у детского столика и играли в обед. Мальчик в юбке произносил:

- Я вам, Генрих Иванович, запрещаю говорить со мной в таком тоне.

- А я, - отвечал другой, - запрещаю вам, Маруся, подобным образом отвечать мне.

И вот уже летят вилки и ложки. Начинается неописуемый кавардак, и тот, кто играет ребенка, получает в результате подзатыльник. Родители, посмотрев, как их изображают, посмеялись и решили, что от детей ничего не скроешь.

Я горда и счастлива тем, что мне достались такие родители. Ни за что на свете я не хотела бы родиться в другой семье и носить другое имя. Вся жизнь моих родителей была посвящена детям. Они были для нас образцом христианской добродетели: сострадания к бедным, набожности, покорности воле Божьей в превратностях судьбы.

Отец мой на свои средства построил в Коровино церковь. По его словам, храм вместе со специально написанными образами обошелся ему в 30 тысяч рублей.

Забота моих родителей о бедных была известна всем. Скольких несчастных они похоронили за свой счет! Скольким сиротам стали отцом и матерью! На их попечении, например, находились четыре барышни, лишившиеся всяких средств. Две старшие жили в нашем доме; одна из них потом удачно вышла замуж, другую отдали учиться в гимназию, что затем помогло ей хорошо устроиться. Две младшие состояли в сиротском доме, попечителем которого был мой отец.