Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Вечерний клуб»

Волгин исследует Достоевского не как библиограф и не как архивист: он вписывает его в современный контекст, спорит, реконструирует, воскрешает. В своей последней, эталонной, на мой вкус, работе «Пропавший заговор» — она уже не столько о Достоевском, сколько о Петрашевском в частности и о русских мальчиках-заговорщиках вообще, — Волгин отвечает на самый мучительный для сегодняшнего литератора вопрос: в какой мере писатель может быть лояльным к власти, возможно ли быть государственником и не стать адвокатом дьявола? Он не только ставит вопрос, но дает собственный ответ, вызвавший резкие, непримиримые русские споры (споров было бы и больше, выйди книга не таким мизерным тиражом и продавайся по более доступной цене).

Не будет большим преувеличением сказать, что из всех современных исследователей Достоевского Волгин наиболее адекватен — поскольку писать о художнике должен художник (понятное дело, о масштабах дарований тут речи нет). Сочинения Волгина — не столько беллетризованные исследования, сколько философские документальные романы, в которых много пристрастности, остроумной полемики и безумных на первый взгляд предположений. С ними можно и должно спорить, но Достоевский в них живой: в известном смысле Волгин сделал для него то же, что Набоков для Пушкина. А Набоков на эту тему высказывался без ложной скромности: «Я сделал для него не меньше, чем он для меня».

6 марта Игорь Волгин отмечает юбилей в Центральном доме литераторов. Зазывать туда гостей я не вижу смысла — желающие все равно едва ли вместятся, поскольку одна волгинская студия, функционирующая тридцать лет, способна заполнить своими выпускниками и Большой, и Малый залы; а есть еще выпускники МГУ и МГИМО, которые когда-то записывали его лекции на магнитофоны. Поздравить Волгина придут поэты, которым он ставил голос, и читатели, которым помогал новыми глазами перечитать канонические тексты. И тем не менее приглашаю туда тех, кто хотел бы Волгина поблагодарить или с ним поспорить: и тех, и других, я знаю, достаточно. Лекции — театр Волгина, его сладкая каторга: это давно уже не только заработок, но и экспериментальный полигон для будущих сочинений. Но на лекции ходят студенты, а поговорить с автором «Последнего года Достоевского» наверняка хотят не только они. Традиция творческой встречи у нас в достаточной степени утрачена. Тем, кто хочет вернуться в насыщенный, напряженный русский контекст рубежа прошлого и позапрошлого веков, тем, для кого Достоевский так и не стал классиком, а остался живым собеседником, иногда до слез раздражающим, — я посоветовал бы на этот вечер прийти. Что до тесноты — так ведь в «Луче» иной раз сидели на полу, и ничего.

28 февраля 2002 года

«Мода на сказки», якобы установившаяся во всем мире, — никакая не мода, а нормальное возвращение к должному порядку вещей. Это реализм был модой, уродливой и задержавшейся дольше времени; теперь, слава Богу, сказка берет реванш. Такую точку зрения предложил недавно Михаил Успенский, главный сказочник новой России, номинированный даже на Госпремию за свою трилогию о богатыре Жихаре (но, конечно, до финала не дошедший: когда это у нас награждали фантаста, да еще и в сравнительно нежном возрасте пятидесяти лет?!). «В старину рыбаки, уходя в море, брали с собой бахаря — рассказчика, — говорит Успенский. — Если бы он начал им рассказывать про скудный их быт да про то, как деспот пирует в роскошном дворце, — они бы скормили его рыбам и были правы».

Нам очень нужен бахарь. без него и путина не путина, и рыба не ловится, и зимой скучно при лучине. Вся лучшая русская литература была по своей природе сказочна: Лев Толстой, желавший говорить непременно только правду, причем всю, — очень быстро убедился, что правдой нам всегда кажется худшее из того, что мы знаем о мире и людях. Правда заключается в том, что такой-то глуп, а такой-то похотлив, а еще такой-то — тщеславен, а за всеми благими намерениями стоит жажда наживы и признания. Это очень скучный подход, и гениальный Чехов остроумно его просмеял в моем любимом рассказе «Сущая правда». Никому такая правда не нужна, потому что человек — это тайна, и история человечества празднична (так, между прочим, назвал ее Набоков, очень чуткий ко всякой жестокости, а все-таки признавший преобладание праздника в нашей истории). Без романтики и фантастики литература очень быстро вырождается, и даже пресловутый «социалистический реализм» призывал литераторов, по существу, сочинять сказки о «действительности в ее революционном развитии».

Во времена торжества убогого, ползучего реализма (который гораздо точнее было бы назвать буквализмом) сказка воспринималась как глоток кислорода — вот почему лучшим российским романом о тридцатых годах стала в результате готическая сказка «Мастер и Маргарита». Сказочка, прямо скажем, неровная, не без послаблений врагу рода человеческого, однако в самой ткани ее — сверкающей, звездной, дышащей — куда больше Божественного, нежели в мстительной и кривоватой концепции. Да и хармсовская «Старуха» — страшная сказка, в которой одни часы без стрелок чего стоят, больше рассказала об атмосфере террора, чем вся реалистическая проза того времени. Высокое понятие «реализм» отстаивал в своем романе «Потерянный дом» блистательный петербуржец Александр Житинский, написавший, что реализм в подлинном смысле слова — всегда немного сказка. Иначе он из полноводной реки с цветущими берегами превращается в пыльную заводь со стоячей водой и соответствующим запахом.

Нет ничего удивительного в том, что весь мир сегодня смотрит «Властелина колец» и «Гарри Поттера». И в том, что читает он почти исключительно фантастику, — тоже нет ничего странного или дурного. Рискну сказать, что сказка и фантастика в пятидесятые — семидесятые годы спасали честь советской литературы, потому что на так называемую «серьезную прозу» власть обращала больше внимания. Приговор советской системе братья Стругацкие вынесли еще в шестидесятые годы — какому реалисту-деревенщику удалось бы написать более точную и беспощадную вещь, чем «Улитка на склоне»?! Фантастический элемент оказался необходим и Распутину (искренне считаю его великим писателем): чем было бы «Прощание с Матерой» — лучшая русская повесть середины семидесятых — без образа Хозяина острова, этого странного зверька, полукошки-полусобаки, мифического создания бедного русского сознания? Россия — вообще сказочная страна, в ней все делается чудом, история ее полна сказочных свинств и чудесных спасений — а потому не думаю, что о ней вообще можно писать в духе кондового правдоподобия. Вся русская драматургия советского периода вполовину не так реалистична, как пять сказочных пьес Шварца.

Так что сказка вернулась закономерно — неинтересно же писать про то, что есть.

Я от души порадовался, обнаружив в «Перевале Дятлова» Анны Матвеевой — это одна из лучших и самых увлекательных книг последнего десятилетия — элемент фантастики, сказки, мистики. В документальном-то романе! Детективы Александры Марининой (к которой я тоже, кстати, отношусь не без пиетета) тоже сказочны: в них не так важны интеллектуальные способности сыщиков, как чудесные совпадения и таинственные способности персонажей.

Иной критик заметит, что в наше время деградирует все — вот и читатель упростился, не в силах больше интересоваться действительно серьезными вещами. Извините, братцы, подвиньтесь. «Гарри Поттер» гораздо сложней нынешней британской «серьезной» прозы. Впрочем, и в серьезную полным ходом двинулись сказочные персонажи — от фей до леших. И даже российская фантастика, кажется, выбирается наконец из загончика, где ее так долго держали…

Разумеется, «фэнтези — жанр, имеющий чрезвычайно высокие шансы быть глупым», как заметил отличный наш критик и социолог Сергей Переслегин. Имеющий, но не обязанный, как подчеркнул он же. Я не люблю Толкиена, но экранизацию его книги считаю чрезвычайно удачной и увлекательной, не говоря уж о том, что это по-настоящему красиво. Я считаю сюжетную линию «Гарри Поттера и потайной комнаты» крайне искусственной, но отдельные придумки Роулинг и общий демократический пафос ее книг мне глубоко симпатичны, да и литературное качество ее сочинений вполне сопоставимо с качеством, скажем, кинговских романов (а Кинг — писатель большой, настоящий, наделенный сильной интуицией и железной авторской дисциплиной. Он уж точно скучать не даст). У нас полно слабой и однообразной фантастики, но у нас есть упомянутый Успенский с его потрясающим недавним романом «Белый хрен в конопляном поле», есть Лазарчук, Рыбаков (Ван Зайчик) и Брайдер с Чадовичем, да и Пелевин, слава Богу, был и остается фантастом.

Только киноиндустрии нормальной пока нет. чтобы экранизировать по-настоящему Стругацких, Гансовского, Мирера или Ефремова.