Наталья Точильникова - Жизнь и судьба Михаила Ходорковского

В конце 1989 года в Швейцарии была создана торгово-финансовая компания «Menatep SA» с капиталом в несколько сот тысяч долларов. Она занималась операциями с ценными бумагами, управлением активами советских предприятий за рубежом и инвестированием в коммерческие проекты. А вслед за ней – целая сеть ее дочерних фирм в разных странах мира: на Гибралтаре, в Будапеште, во Франции, – занимавшихся финансами, торговлей и операциями с ценными бумагами.

И здесь самое время растолковать это страшное слово «офшор». Офшор, или «налоговая гавань» – это государство или его часть, где для иностранных компаний регистрация стоит дешево, а налоги низки. Как правило, это маленькие государства без своих ресурсов и других источников доходов, они только и живут, что регистрацией офшорных фирм. Например, на острове Науру площадью 21,3 кв. км в девяностые годы было зарегистрировано несколько сотен иностранных банков. А на Британских Виргинских островах в 2002-м – 437000 компаний. При этом население островов составляло всего 24 тысячи человек. То есть приходилось по 18 с лишним фирм на человека.

Офшор офшору рознь. Существует неофициальная классификация. Одни страны вообще не требуют налоговой отчетности. И регистрироваться там удобно, но несолидно.

И есть так называемые «офшорные зоны повышенной респектабельности», там налоговую отчетность требуют, но предоставляют существенные налоговые льготы. Именно к таким солидным офшорам и относится Гибралтар.

Во многих странах (например, в США) существует антиофшорное законодательство. Как правило, регистрацию в офшорах не запрещают, но обкладывают такие компании дополнительными налогами, которые полностью компенсируют все выгоды от офшоров.

В Советском Союзе никакого антиофшорного законодательства не было. А в современной России регулярного антиофшорного законодательства нет до сих пор.

«Из налоговых или иных соображений мы могли любую из наших организаций делать центром прибыли – в зависимости от того, где налогообложение было меньше, – вспоминал Леонид Невзлин в интервью Наташе Мозговой [12] . – Модель, которую создал Ходорковский, была гениальной. Я в него поверил и остался с ним, и он предложил мне партнерство.

Система налогообложения была фактически «прозрачной» – в том смысле, что налогов почти не было. И в отсутствие развитой системы можно было самим решать, с какого центра платить налоги. Налогового кодекса в России не было до последних лет, и мы жили в основном на базе старого советского законодательства и новых инструкций, и всех это устраивало – кто мог работать, все делали деньги. Лучшие времена были в Союзе, потому что вектор был выбран еще в управляемой – партийной – системе координат, никакого сопротивления не было, и нас поощряли как людей, которые претворяли в жизнь идеи новой экономики. Для Горбачева, Рыжкова мы были хорошим примером – что бы они ни придумывали, мы из всего делали прибыль и показывали на своем примере, как можно заработать деньги».

14 мая 1990 года в исполкоме Моссовета было зарегистрировано объединение «МЕНАТЕП» с уставным фондом в двести тысяч рублей. В объединение вошли: ЦМНТП, Коммерческий инновационный банк научно-технического прогресса и несколько кооперативов.

Генеральным директором объединения стал 27-летний Михаил Ходорковский. К концу 1990 года объем капиталов банков, созданных при участии «МЕНАТЕПа», составил свыше миллиарда рублей. «Наши цели ясны, задачи определены – в миллиардеры», – писали Ходорковский и Невзлин в «Человеке с рублем». Цель, заявленная в книге, была достигнута. Они заработали свой миллиард, правда, пока рублевый.

В декабре 1990 года «МЕНАТЕП» начал эмиссию акций. По июнь 1991-го были проданы акции на общую сумму 1458 миллионов рублей.

Это вызвало много нареканий. Дело в том, что законов, регулирующих выпуск акций, тогда еще не существовало. И акция «МЕНАТЕПа» по сути, являлась векселем, то есть долговым обязательством. Еще один упрек заключается в том, что продавались акции по всей стране, а выкупались назад только в московском офисе. Так Владимир Перекрест в книге «За что сидит Ходорковский» рассказывает душераздирающую историю ташкентского пенсионера Нечаева, который смог вернуть свои деньги только в 1994 году.

«Пиар-кампанией по продаже акций занимался Сурков, – рассказывает мне Леонид Невзлин. – И он лучше меня знает, как и что происходило. Он работал автономно и по этому поводу выходил на Ходорковского.

Насчет того, что они не были ничем обеспечены, выкупались только в Москве, а перед тем продавались по всей России, я думаю, что это в чистом виде неправда. Другое дело, что они в основном и продавались в Москве. Это было организационно легче. Но продавались и по всей России. Я не помню в дальнейшем большого стремления эти акции продавать или хоть какие-то конфликты или проблемы, с этим связанные.

Себя я помню только как одного из участников или ведущих акционерных собраний в банке «МЕНАТЕП». Например, с концерном «Заря».

Но чтобы акции выкупались только в Москве, я не помню. Тогда был бы скандал, а скандала не было. Проблемы с держателями акций появились в результате Гайдаровской реформы и были следствием общей ситуации. Обеспеченность резко упала из-за девальвации рубля».

У меня тогда было несколько акций «Гермес-Союза», и я помню очереди за дивидендами. Последние честно выплачивали. Но потом никто не мог эти акции продать. Бумаги, по которым дивиденды получены, вообще не котировались на бирже.

«Это не касалось «МЕНАТЕПа», – заметил Леонид Борисович. – Для нас это вопрос репутационный, к чему мы относились крайне серьезно. Прошу обратить внимание: мы были первыми. Вообще первыми. Мы просто всю эту юридическую, организационную и пиаровскую часть прошли сами. И первыми – для себя и для всех».

И еще одно замечание в оправдание господина Суркова. В июне 1991 года мы жили в стране СССР, и Ташкент был на ее территории. А через год, в 1992 году, когда пенсионер Нечаев решил вернуть деньги, этой страны уже не было, и его родной город оказался за границей. Экономические связи были разрушены, и неудивительно, что из независимого Узбекистана исчезли офисы «МЕНАТЕПа», если они даже там были. Вряд ли ныне уважаемый член Президентской администрации мог предвидеть такой расклад, когда рекламировал акции «МЕНАТЕПа».

В 1990 году Ходорковский и Невзлин стали советниками премьера РСФСР Ивана Силаева. Когда Ходорковский руководил центром научно-технического творчества молодежи, Силаев был заместителем председателя Совмина СССР и отвечал за это направление. Там они и познакомились.

«Это была история грандиозного успеха, и политического тоже – вместо всех этих пышнотелых партийных заседаний, мы были с Ходорковским эдакое «будущее Родины», – вспоминал Леонид Невзлин в интервью Наталье Мозговой. – Мы вносили предложения, их рассматривали, Ходорковский один раз ходил с экономической реформой к Горбачеву, понравился, тот сказал: «Умный мальчик». К Ельцину ходили…»

Летом 1991 года Ходорковский и Невзлин стали членами только что организованного в Москве клуба молодых миллионеров.

И здесь, дабы избежать упреков в умалчивании, я хочу заметить, что тот Леонид Невзлин, интервью которого мне и Мозговой я так много цитировала в этой главе, бывший программист, бывший комсомольский лидер Института имени Губкина, бывший советник Ивана Силаева, соавтор книги «Человек с рублем» – это тот самый Леонид Невзлин, который летом 2008 года был заочно приговорен Мосгорсудом к пожизненному заключению за то, что якобы заказал серию убийств.

Журналистка Вера Васильева пишет книги о деле Алексея Пичугина, признанного судом организатором этих убийств. На заседания суда по делу Леонида Невзлина мы ходили вместе, и она выпустила книгу репортажей и об этом процессе «Без свидетелей? Дело Невзлина: записки очевидца заочного процесса». А потом, оказавшись в Израиле, осенью 2008 взяла интервью у приговоренного.

Я попросила ее написать мне о впечатлении от этой встречи, чтобы сравнить его с моим.

«Я встречалась с ним у него дома, – пишет она. – И двор, и дом очень функциональны и вместе с тем – уютны.

Это было в ноябре. Одевается он демократично и элегантно. Рубашка с коротким рукавом, без галстука. Произвел на меня ОЧЕНЬ приятное впечатление, расположил к себе с первых минут разговора.

Должна признаться, что я перед встречей жутко психовала (хоть это и непрофессионально). Вызубрила вопросы, которые планировала задать, но примерно за полчаса до встречи с ужасом поняла, что не помню ни один из них. Тогда решила, что плевать на все приличия – буду читать по бумажке. Однако, посмотрев в эту самую бумажку, обнаружила, что строчки перед глазами плывут, и я ничего не понимаю в собственном тексте.

Так вот, все эти симптомы умопомрачения как рукой сняло, как только мы увиделись. Правда, после этого я вообще забыла, что беру интервью, и вспомнила об этом, лишь когда щелкнула кнопка диктофона, в котором закончилась пленка. Мы просто общались, и общались очень хорошо».