Дмитрий Губин - Русь, собака, RU

— Как вам здесь?

— Нормально.

— Фунтов шесть в час?

— Почти. А здесь побывала — и полегчало. Англичане как-то без душевности живут.

— А с языком у вас как?

— Да мне уж поздно всерьез учиться. По правде, не очень он здесь и нужен. А у вас там как? Мне так Путин нравится! Порядок навел. Наконец-то мы перестали на весь мир унижаться, а то стыдно было смотреть.

— У нас Британский совет закрывают.

— Говорят, там шпионов много.

Я снова промолчал. Вряд ли женщина узнала о шпионах через программы BBC или Sky News. Из них она бы скорее узнала, что Британский совет за всю историю существования закрывался лишь в Иране и Мьянме. Она, вероятно, смотрела Первый, «Россию» и НТВ по рекламирующейся среди эмигрантов приставке Simply TV. 

Не желающие изучать местный язык и следовать местным обычаям иностранцы, не желающие также и возвращаться на Родину, — явление, с которым давно столкнулись многие страны мира, причем Великобритания и Франция столкнулись трагически. В России такие общины наблюдаются среди гастарбайтеров, но обособленность русских общин за рубежом — явление довольно новое. К чему приведет нежелание иностранцев ассимилироваться в России и русских за границей — вопрос открытый.

То есть правда, что томление тела есть работа гормонов, но любовь — еще и продукт культуры.

При Леониде Ильиче мальчики и девочки читали журнал «Юность», нашпигованный, как гусь яблоками, подростковыми повестями про драку во дворе и первый поцелуй, и вырастали с убеждением, что это и есть любовь. Подрался, защитил честь девушки, нежно поцеловал — случилось счастье. Фраерман, Крапивин, старший Гайдар с его Тимуром, Женькой и хулиганом Квакиным — все было лыком в строку. Первый поцелуй был идеален, как суверенная демократия, и открытие, что в поцелуе участвуют не только губы, но и язык, слюна, потрясало потом многих.

Подростки 1980-х росли в массовом заблу- и убеждении, что любовь снизойдет на них непременно, и отсутствие любви так же свидетельствовало о неполноценности, как ныне отсутствие автомобиля. Тогда тинейджеры ежедневно себя переспрашивали: влюблен(а) ли я? Или кажется?

Большей частью, конечно, казалось. Но в концентрированном растворе выпадали кристаллы. По любви непременно. Те, что не по любви, делали вид. Брак по расчету (дореволюционная норма) стал мещанством, а любовь — ценностью № 1. Далее следовали книги, водка, «Волга», гарнитур, ковры, хрусталь и коммунизм.

Любовь, кстати, знавала такие переоценки. Если сексуальная революция свершилась в XX веке, то любовная — в Возрождение. До этого, в Средневековье, важен был объект любви, а не субъект: то есть не то, что рыцарь полюбил, а что прекрасную Прекрасную Даму. Непрекрасная не могла быть предметом страсти, и поколения рыцарей вырастали на этой идее, как сегодня дети растут на телепузиках.

Возрождение все изменило. Оказалось, что достаточно любить — и все. Как писал Давид Самойлов: Говорят, Беатриче была горожанка/ Некрасивая, толстая, злая./ Но упала любовь на сурового Данта,/ Как на камень серьга золотая.

И Пушкин с его сотнями увлечений, и Маяковский с его парой огромных чистых любовей и миллионом маленьких грязных любят, и Собчак и Нарусова, и Горбачев и Горбачева, и Элтон Джон и Дэвид Ферниш — все это оттуда, от Данте и Беатриче, от Петрарки и Лауры, от Микеланджело и Давида (он звал его «мой мальчишка»). Важным оказалось иметь талант испытывать чувство, отвергающее саму основу жизни, то есть самосохранение: ведь любовь — это когда другая жизнь важнее собственной.

Ну да, в 1980-х любовь во многом была книжной ценностью. Она разрушалась от ненаступления любви, а порой от вмешательства физиологии (возможно, секс по-советски, при родителях за стенкой, в темноте, под одеялом, под которое ныряли в лифчике и трусах, был не только следствием непросвещенности, но и попыткой защитить свой книжный идеал). Но все же главный убийца любви — страх, что твое личное чувство не соответствует массовому идеалу.

Главным содержанием сегодняшней России стала идея о том, что все можно купить, и неконвертируемость любви в материальные ценности отбросила ее в Средневековье. Если все продается, то покупать нужно лучшее. «Подруга-модель» («муж-банкир») стало важно. Чувства — нет. О чувствах стали говорить иронично: ведь кто вне рынка — тот лох. Хозяин жизни должен быть богатым, крутым, циничным, с замечательно эрегированным членом, что легко достигается благодаря фармакологии. На чувства фармакология не влияет.

Поговорите со старыми учителями — из тех, кому доверяют дети: 14-летний влюбленный мальчишка, рядовой персонаж 80-х, практически исчез, хотя осталась 14-летняя влюбленная (в участника реалити-шоу) девчонка.

Девушки ищут олигархов, мужчины ищут блондинок, отсутствие результата компенсируется базой знакомств mamba.ru.

Время первой любви отодвинулось; все больше тех, кто впервые влюбляется уже состоя в браке. Все больше тех, кто даже в игре гормона видит расчет, и этот цинизм подпитывается всеми вертикалями — что власти, что культуры. Вы знаете хоть одну современную достойную книгу просто о любви? Из всех героев любовь испытывает лишь детектив Фандорин, но и она бледнеет на фоне криминальной интриги.

Но откат вышел неполным.

Тоска по чувству, неподвластному деньгам, гламуру, фейс-контролю и фэн-шуй, такова, что нет-нет, да и рвет в неожиданном месте. Успех «Тату» был основан не на образе малолетних лесбиянок, а на песенках, каждая из которых сочилась кровью тинейджерской любви — до побега из дома, до взрезания вен.

Я не хочу писать глупости, что у воротил госкапитализма вырастут детишки, которые отвергнут ценности отцов. Я и самих отцов со счетов еще не сбрасываю. А что? Жил же некогда демократ, помещик и стихотворец Некрасов, описывал горестную долю народа нелепым для ямбической культуры трехстопным размером. А перед смертью забыл вдруг и про ценности демократии, и про народную долю, раскрошил дактиль до размера свободного стиха и начал писать стихи, посвященные женщине Зине.

Так что доживем до смертного одра — тогда и поговорим.

Полгода назад мой приятель, издатель Дима Аленушкин с нервным смехом рассказал, как набирал команду в новый журнал. Молодые журналисты без имени и в общем без судьбы претендовали на 3 тысячи долларов «чистыми» на корреспондентской должности, а узнав, что свободна еще и вакансия главного редактора, повышали претензии до 7 тысяч. Так что в желание получать пару тысяч американских рублей сразу после выпуска я вполне верю, а про низкую квалификацию выпускников попросту знаю. И противоречие здесь только кажущееся.

Это только на первый взгляд ожидания молодых специалистов необъяснимы. Может, в их финансовые требования заложена высокая цена жизни плюс инфляция? Но будем честны: несмотря на постоянный рост, цены на еду и транспорт в Москве все еще ниже, чем в Париже или Нью-Йорке. Может, в ожиданиях отражены резко выросшие затраты на съем квартиры? Господи, да вы в Лондоне не жили, где молодые «шерят», то есть снимают на двоих-троих даже не квартиры, а комнаты! И где, кстати, те же начинающие журналисты, cub-reporters, довольствуются суммой, не покрывающей прожиточный минимум.

Поэтому подходить к российскому молодому специалисту лучше не с вульгарным марксистским инструментом (согласно расчетам которого цена труда = расходы на воспроизводство рабочей силы), а с чуточку более современным.

Несколько лет назад американский ученый Лина Эдлунд и ее немецкая коллега Эвелин Корн опубликовали в Journal of Political Economy любопытную статью, в которой задались сходным вопросом, а именно: почему так необъяснимо много получают проститутки? Ведь их труд не требует ни образования, ни квалификации; слухи об опасностях сильно преувеличены, а что до «противности» занятия — так выносить утку из-под больного тоже радости мало.

Ответ Эдлунд и Корн дали такой: в доход проституток заложена профессиональная компенсация. Это компенсация за невступление в брак, поскольку, торгуя телом, женщина и безнадежно портит репутацию потенциальной жены, и пропускает детородный возраст в отличие от тех же медсестер.

К сожалению, не я первым познакомил с этим замечательным выводом российскую общественность: честь принадлежит выпускнику INSEAD Леониду Бершидскому. Но мысль Эдлунд и Корн о зарплате как о компенсации за профессиональный риск с тех пор кажется мне довольно универсальной.