Война и миф. Расширенное и дополненное издание - Михаил Викторович Зыгарь

Мое недолгое общение с детьми прерывает учительница. Она рассказывает, что у нее в классе примерно 60-70 человек. Она долго и сбивчиво жалуется на то, что живет в Эль-Фашере, а работает в лагере беженцев. И ей каждый день приходится добираться на работу на попутной машине за свой счет – час туда, час обратно – и государство ей эти расходы не возмещает. Но больше всего пугает ее не это. Около лагеря беженцев довольно часто насилуют женщин. В мусульманских странах это почти немыслимое преступление, поэтому жители лагеря уверены, что занимаются этим все те же боевики джанджавид, которые пять лет назад вынудили их бросить свои дома.

Взрослые рассказывают о своем прошлом немногим больше детей.

– Раньше я жил в деревне Курма. Я был фермером. Выращивал лимоны. А потом на нашу деревню напали, дома сожгли, из моей семьи убили восьмерых, – рассказывает Ибрагим Абдалла. Сейчас он торгует сушеной саранчой.

– Кто это сделал? – спрашиваю я.

– Джанджавид, – испуганно говорит он и, кажется, озирается.

– Я вам сейчас расскажу, откуда произошел термин «джанджавид». Я историк. Еще в 1994 году я писал научную работу и в ней использовал этот термин. Он очень старый, поверьте мне, – начинает свой рассказ Идрис Абдалла, вице-губернатор штата Северный Дарфур.

Мы сидим в резиденции губернатора. Здесь совершенно спокойно даже ночью. По саду гуляют газели и цесарки. Садовники поливают газон.

– Термин «джанджавид» существовал в Судане еще во времена султана. Так называли людей, которые приходили в деревни и от имени властей притесняли простых жителей, забирали скот, отнимали ценности. Поэтому беженцы и называют тех боевиков из арабских племен, которые на них нападали, «джанджавид». Но в последние годы у нас придумали еще один термин – «тора-бора». Вы, наверное, слышали, что так назывались горы в Афганистане, где американцы ловили бен Ладена. А у нас, в Дарфуре, есть свои горы. Поэтому, когда началась война, мятежников из африканских племен масалит и загава прозвали «тора-бора». Но сейчас война уже почти закончена. Никаких джанджавид больше нет. А тора-бора еще остались, но они уже практически ничего не контролируют. Почти весь Дарфур находится под контролем властей.

– Но ведь ООН регулярно сообщает о том, что правительственные войска то и дело бомбят позиции повстанцев.

– Это все слухи. Войска только защищаются от нападений мятежников.

– А у вас есть точная статистика по количеству жертв в вашем штате?

– Трудно сказать. Но те цифры, которые предоставляет ООН, точно неверны. Не больше десяти тысяч. Знаете, молодой человек, слухам верить нельзя. Слухи – очень опасная вещь. Из-за слухов американцы вступили в Первую мировую войну. Им все рассказывали: «Русские плохие, русские плохие». Вот они и вступили в войну.

– В Первую мировую?

– Нет, во Вторую.

– Но во Второй мировой русские и американцы воевали на одной стороне.

– Да я не об этом, а о том, какую чудовищную силу имеют слухи.

Несмотря на заверения властей в том, что война уже почти закончена, практически никто из беженцев возвращаться в свои родные деревни не собирается. Все до сих пор очень сильно напуганы. А если и возвращаются, то только на пару дней.

– Случается, что какая-то семья говорит, что хочет вернуться. Ей выделяют деньги, она доезжает до того места, где раньше был их дом, и тут же едет назад – в лагерь беженцев. Так многие зарабатывают. А что делать? Безработица.

– А у вас есть работа? – спрашиваю я Ахмеда Абдаллу, рослого молодого мужчину в новой кожаной куртке.

– Работы нет. Но вообще-то я шейх. Начальник. Я занимаюсь тем, что распределяю гуманитарную помощь среди семей беженцев. В последнее время, кстати, гуманитарной помощи становится все меньше. Раньше давали мешок зерна на четверых человек, а теперь – на шестерых.

Ахмед проводит меня по лагерю. Глинобитные домики беженцев выглядят довольно основательно. Здесь, конечно, бедно, но не беднее, чем в любом другом африканском селении.

– А еще на лагерь иногда нападают. Пару месяцев назад приходили боевики. Они прошли по домам и отнимали мобильные телефоны и телевизоры, – жалуется молодой шейх.

– А почему началась война?

– Ее начали политики. Какие? Не знаю. Разве не все войны начинают политики?

Атмосфера в миссии ООН в Эль-Фашере не менее нервная, чем в лагере беженцев. Если беженцы по крайней мере уверены, что никто не заставит их вернуться в прежние дома силой, то у ооновцев нет никакой гарантии того, что они смогут продолжить работать в Дарфуре. Все они ожидают решения Международного уголовного суда в Гааге, которому Совбез ООН дал полномочия расследовать войну в Дарфуре. В июле прошлого года главный прокурор суда Луис Морено-Окампо обвинил президента Судана Омара аль-Башира в военных преступлениях и организации геноцида в Дарфуре. Ожидается, что в конце января судьи могут выдать ордер на арест президента. Еще в прошлом году был выдан ордер на арест министра суданского правительства по гуманитарным вопросам Ахмеда Харуна – по данным следствия, он координировал нападения джанджавид на поселения африканских племен, а также отвечал за поставки вооружения в зону конфликта.

Сейчас многие ооновцы понимают, что, если ордер на арест будет выписан, им больше не дадут работать в Дарфуре. Суданские проправительственные СМИ открыто пишут, что все миротворческие миссии будут немедленно выдворены из страны, если судьи в Гааге удовлетворят просьбу прокурора Морено-Окампо.

– Я надеюсь, что, даже если Гаагский суд примет какое-то решение, никаких последствий не будет, – говорит мне пресс-секретарь миссии ООН в Дарфуре Нуреддин Мазни. – Мы надеемся, что на наше присутствие решение суда никак не повлияет. Но при этом мы считаем, что не должно быть никакой неприкосновенности и безнаказанности.

– Как вы считаете, почему Дарфур за последние годы стал такой распространенной темой? В США это одна из главных международных новостей. Голливудские звезды агитируют за спасение детей Дарфура. ООН создает здесь самую крупную миссию в истории. Как получилось, что наибольшее внимание мирового сообщества уделяется именно Дарфуру?

– Хороший вопрос. Вы, наверное, ждете, что я дам на него хороший ответ?

– Да, конечно. Вы ведь тоже зависите от этой шумихи. Работаете в миссии ООН и получаете зарплату.

– А может быть, все потому, что это действительно самая крупная из идущих сейчас войн? По крайней мере в Африке. Какие еще войны сейчас в Африке?

– Ну в Конго, например.

– А кроме Конго? Больше нигде.

– Еще в Сомали.

– Ну скажете тоже. Сомали. Это уже такая избитая история…

Кроме того, я пытаюсь выяснить