Журнал Русская жизнь - Потребление (январь 2008)

Все это, в общем, отнюдь не ужасно. Мне жаль только один из наиболее сладостных способов постижения музыки, который, в связи с бумом файлообменников, совершенно точно находится на грани исчезновения (может, кстати, и к лучшему). Я имею в виду постижение музыки путем обыкновенного стяжательства. Примерно как в фильме «Ева», когда у героини Жанны Моро спрашивают: «Что ты любишь больше всего на свете?», а она отвечает: «Деньги». Ее спрашивают: «А зачем тебе деньги?» Она отвечает: «Чтобы покупать пластинки».

Я говорю не о каком-то там потаенном знании (его вообще, положа руку на сердце, странно искать в популярной музыке), но о почти постыдном чувстве обладания и ощупывания. Пластинка должна рано или поздно оказаться у тебя на полке, причем ровно в том виде, в каком она была задумана, - вот, собственно, и все. Это если и не фетишизм в полной мере, то уж точно совершеннейшее мещанство, рассуждая о котором советские словари, как правило, использовали слова «индивидуализм», «безыдейность», «стяжательство». Собственно говоря, эти же самые слова присутствуют в орбите всякой полноценной поп-музыки.

С самого детства у меня было вещное восприятие музыки, и любой пространной рецензии я предпочту рекомендацию нахрапистого продавца. Я всегда думал, что музыка - это не только драйв, грув и хайп. Это еще и скарб. Звукохранилище. Нерушимая кладка дисков во всю стену, которые можно даже и не слушать, но обязательно время от времени перебирать в руках. Я всегда любил попусту таращиться на стеллажи, забитые пластинками, - мне нравилось молчание музыки. Черчилль, кажется, говорил: не хотите читать книгу, так хотя бы снимите ее с полки и потрогайте. К пластинкам это замечание относится в полной мере.

Лет в шесть мне было интересно вертеть в руках родительские кассеты - слушать я их при этом не особенно стремился, меня завораживала скорее предметная составляющая. Оранжевый породистый BASF, фривольная лазурная Sony, надменная черная AGFA - все это само по себе жило и дышало вне всякой зависимости от записанной на них музыки (а она, признаться, была еще та). Кассета, на которую я впервые самолично произвел запись, была помечена словом DENON, похожим на фамилию наполеоновского маршала. Дальше - больше. Во втором, что ли, классе затеяли играть в «бизнес» - дворовый вариант «Монополии». Игровое поле изготавливалось вручную. Большинство логотипов рисовали от руки, но высшим шиком было все же использование оригинальной буквицы. Тогда-то я и повадился вырезать ярлыки SONY и TDK даже не из кассетных вкладышей, а из пленки, которой окутывают кассеты. Впоследствии я насочинял больше тысячи заметок про самую разную музыку, встретился с десятками людей, занимающихся этой самой музыкой с разной степенью гениальности, посещал концерты, больше похожие на мистерии. Однако сдается мне, что едва ли не самые интимные отношения со звуковой индустрией у меня складывались именно в тот момент, когда я аккуратно кромсал маникюрными ножницами нежную кожицу десятирублевых импортных пленок. Лет в тринадцать я купил на Калининском проспекте первую пластинку с рук: стоила она пять рублей, то есть ровно в два раза больше госцены. Это был своего рода сигнал - пластинки, оказывается, не только нужно было отыскивать, за них еще полагалось переплачивать.

Компакт- диски в Москве завелись значительно раньше, чем у меня -деньги на них. Компактов хотелось довольно сильно. Я заходил в лавку на Калининском или на Лубянке, как в музей - взглянуть на ту или иную обложку, свериться, осведомиться. Это было целое представление (характерно, что один из лучших магазинов располагался в помещении театра на Бронной). Когда мне было лет девятнадцать, я покупал один компакт-диск в месяц. О крохоборство этих зимних сумерек! Ездили с кем-нибудь в «Пурпурный Легион» на Сходненской, долго выбирали пластинку. Потом, оплатив наконец какой-нибудь Consolidated, мы покупали несколько бутылок портера «Балтика» (такого, кажется, больше не выпускают, и слава Богу) и пили его, спасаясь от мороза в телефонной будке. В будке было хорошо: тепло и можно было звонить бесплатно - достаточно лишь как следует двинуть трубкой по рычагу.

Музыка воспринималась как часть бюджета, а компакт-диск был единицей измерения, куда более удобной, чем распространенные у. е. Все, связанное с восприятием музыки, было тем или иным образом замешано на каких-то достаточно принципиальных тратах: вечно что-то покупалось, записывалось в студии. Я помню, как нынешний главный редактор журнала Harper`s Bazaar Анзор Канкулов на «сачке» одного из гуманитарных корпусов МГУ продавал мне кассеты, которые, в свою очередь, записывал его дружок - нынешний обозреватель журнала The Rolling Stone Андрей Бухарин. Я до сих пор помню эту кассету: на одной стороне была свежая PJ Harvey, на другой - Siouxsie. Был 1995 год. Другой мой знакомый в продолжительном приступе священного безумия пошел зимой в лес и там развешал на деревьях хромовые и металлические кассеты с крайне заманчивыми по тем временам записями - Dub Syndicate всякий, Psychic TV и т. п. По степени самоотречения и разрушительности (в том числе и экономической) этот поступок тогда не знал себе равных.

А потом начались выезды в европейские пластиночные лавки, где музыка попеременно переводилась то в лиры, то во франки, то в гульдены, пахла какими-то бульварами и каналами, переливалась дополнительными уличными шумами, вела себя вконец головокружительно.

К чему я рассказываю про все эти будки, вырезки и Бухарина-снабженца? Просто в конце концов у меня сложилось впечатление, что под надежным прикрытием имущественного фактора музыка была куда более выпуклой, осязаемой и какой-то защищенной, что ли. То, что за музыку надо платить, - взгляд, конечно, вульгарный, но, видимо, верный.

Будучи наименее осязаемым из искусств, музыка всегда нуждается в некотором заземлении. Небесспорная, но красиво звучащая сентенция «Материя конечна, но не вещь», вероятно, распространяется и на соотношение «музыка - пластинка». Будучи выкупленным, компакт-диск как бы выпадает из контекста. Музыка может устареть, группа распасться, эпоха кончиться, а это оплаченное мгновение восторга остается памятником самому себе. Что мода против каталога? (Мне бесконечно жаль обесценившиеся, словно мелочь, компакт-диски - они ведь не заработали себе антикварного статуса, в них нет благородной масштабности винила, они даже портятся как-то грубо и окончательно. Когда заедает или скачет винил, к этому относишься с почтительным пониманием, как к сильному заиканию. Сбой работы CD невыносим, как мужская истерика).

Возможно, один из путей осмысления музыки состоит в том, чтобы наделять ее вещностью, применять к ней ограниченную тактику коллекционера. Только так мы - немузыканты - можем как-то музыкой обладать и принадлежать ей.

Но ужас- то заключается в том, что пластинкой, за которую я в 1987 году отдал пять рублей, была «Энергия» группы «Алиса». При воспоминании о содеянном я сразу начинаю думать, что в теперешнем скачивании из интернета определенно есть положительные моменты. По меньшей мере, есть шанс избежать «Энергии».

«Ликвидация» на РТР

Вероятно, это тщательно скрываемая от масс дурная примета - шоб еврей играл в русском кино еврея. Типа «на себе не показывай». Западло. Денег не будет. Дети дураками вырастут.

Иначе это объяснить невозможно. Евреев в русском кино всегда было много. Конечно, среди артистов меньше, чем среди композиторов и организаторов производства - но на нехватку нации в творческих кадрах не жаловались. Этнического, кровяного материала для исполнения, конечно, было меньше, но не так чтобы совсем. Притом эталонным евреем советского кино стал Борис Новиков - да еще, что вдвойне обидно, Кузьмич. В «Адъютанте его превосходительства» он сыграл портного Либерзона с пальчиками за подтяжками и фирменным фальцетным подъемом в конце вопроса так, что наши мадам с Фастова наперебой ходили благодарить за проникновение в глубины (в духовном смысле). Таки это стало системой. В перестройку за год трижды были поставлены «Одесские рассказы» - Эфраим Севела уверял, что зараз три фильма о евреях-налетчиках можно сделать только сгоряча на нервной почве. Менделя Крика играли Джигарханян, Петренко и Рамаз Чхиквадзе. Беню Крика играли Колтаков, Леонидов (ладно) и, хвала тебе, всемилостивый, Гвоздицкий, хотя фамилия, как говорили раньше в кадрах, сомнительная. Цудечкисом был Табаков, да.

Антисемитизмом это не объяснишь. Антисемитизмом кое-как объяснишь, почему в фильме «Полонез Огинского» брунетистого мальчика со скрипочкой, которого фашисты по понятным причинам хотят упрятать в мешок, зовут Василек, хотя играет его по тоже понятным причинам мальчик Илья Цуккер. Ходит бесхозный сиротинушка Василек и почему-то ни одному фашистскому маньяку не дает покоя. В самый трагический момент приходят с бомбой партизаны - что радует, хоть и слегка противоречит исторической правде.