Виктор Ерофеев - Русский апокалипсис

Причем, высокомерие — с самого детства. В отрочестве Ходорковский был плотником — да хорошо ли это? Он всегда хотел заработать побольше денег. У него три высших образования — некрасиво! В этом его ошибка: недостаточно в нем лени, Обломова, пофигизма («а нам все равно…»), умения провалить экзамены. А нет лени — нет нашего умиления. И очки его ярко сияют — не замусолены. Ему бы набычиться, зареветь белугой, а он входит в камеру налегке, как херувим: «Здравствуйте, я — Миша». У нас тюрьмы злые, они — опускают, у нас тюремщики — нищие люди — зарплата — сто баксов в месяц, так зачем напускать на себя неуместную в мертвом доме вежливость? А помните эту сцену в суде — его последнее слово? Он там всем кланяется, всех благодарит: и жену, и родителей. Нескромно как-то, сплошной пиар.

Розанов когда-то возмущался, что Чернышевского сослали в Сибирь. Такую кипучую энергию не обратили на пользу государству! То же самое и с Ходорковским. Хотя, с другой стороны, зачем прокурору энергия Ходорковского? Прокурор живет по понятиям великого русского консерватора Константина Леонтьева: надо подморозить Россию, чтобы не воняла. Нам что важнее: компьютер или Сталин? Вопрос — риторический. Так что никакого кризиса либерализма в стране не было и не будет — потому что здесь никогда не было либерализма. Народ не допустит. Это и глупому понятно.

Да, мы развалимся, лопнем как страна, если не будем считать Ходорковского положительным героем. Но лучше развалиться, чем переродиться, предать себя, стать дополнительной извилиной Ходорковского. Так будем стоять насмерть за нашу душу! Суд над этим героем — не политический театр, как кажется нашим интеллигентам. Это — защита Сталинграда. Ни шагу назад! Нас так всех за десятки и сотни лет перекособочило, что ходящие прямо, без помощи четверенек, нам представляются уродами, если не преступниками. В этом трагическая мораль сочинения о Михаиле Ходорковском.

Ходят разные слухи о том, кто написал это сочинение. Некоторые приписывают его перу самого президента России. Какой бред! У него нет времени писать: он ведь спасает Россию. По-своему, конечно, но спасает. По-нашему спасает! Однако в Кремле есть другие писатели. Талантливые люди. Ждем от них роман с продолжением.

Москва, 4 сентября 2002 года

Уважаемый господин Президент,

Россия, как Вы знаете, великая страна, но это ей никогда не мешало делать порой большие глупости. Одной из таких ярких глупостей была скрытая и открытая война властей, как при царях, так и при коммунистах, с русской литературой. Власть учила писателей, о чем им нельзя писать, а писатели учились обманывать ненавистную власть и писать то, что не могли не писать. В результате, русская литература стала великой и прославила Россию на весь мир, всем известны ее имена, а ее гонители — позор России.

Казалось бы, это настолько очевидно, что подобному мракобесию должен был наступить конец, и так вроде бы и случилось, во всяком случае, последние десять лет литературу оставили в покое. Однако идея управлять литературой оказалась, как чума, живучей, и сейчас, во время Вашего президентства, она снова обретает характер военных действий.

В Москве стали происходить удивительные вещи, достойные пера автора «Мастера и Маргариты». Лидеры молодежной организации «Идущие вместе» с благими намерениями и влиятельными покровителями, поспешившей сообщить всем об идеологической близости с Вами, надев майки с Вашим изображением, решили заняться литературной критикой с целью искоренить литературный экстремизм. Я имел сомнительное счастье сталкиваться с ними: они явно не грешат познаниями в данной сфере. Хочу сказать с полной ответственностью, что каждый настоящий писатель — экстремист в той мере, в какой он берет на себя смелость говорить о вещах, противоестественных обыденному сознанию. И Пушкин, и Гоголь, и Достоевский, и Шолохов, и Набоков — все они были подобными экстремистами. Но сравнивать мертвых с живыми, даже при сохранении всех пропорций, дело неблагодарное, и потому каждый новый экстремизм можно обвинить во всех смертных грехах. Да и писатели — народ обычно не военный, бойцовским искусствам не обучены, их бить легко — было бы желание.

И — началось. Составили список вредных писателей. Предложили народу менять их книги на полезную литературу. Акция провалилась, но «Идущие вместе» пошли еще дальше. Сорвать презентацию новой книги, вывалить перед квартирой известного писателя груду его книг или явиться с предложением поставить на окна тюремные решетки — Вам это насилие над творческой личностью не напоминает Германию 30-х годов? В разгар лета 2002 года была устроена беспрецедентная акция уничтожения книг в центре Москвы, со стонами, музыкой и слезами — здесь было от чего содрогнуться. Все та же молодежная организация стала учить Большой театр, что там ставить, а что не ставить. Тиражи «вредных» книг подскочили, все бросились, вспомнив традиции самиздата, их читать. Некоторые легкомысленные люди решили, что идет успешная рекламная кампания. Но, судя по тому, как теперь разворачиваются события, когда писательские дела направляются в прокуратуру — такая «реклама» наносит удар по репутации России в мире.

Наших писателей с европейскими именами обвиняют во всем том, в чем обычно принято обвинять писателя, чтобы его общественно уничтожить: порнография, пропаганда наркотиков, употребление мата. Когда-то на подобных основаниях запрещались книги Флобера, Джойса, Набокова, Генри Миллера. Можно наивно считать это невежеством или ханжеством, но дело имеет принципиальный характер. В нашем современном обществе действительно нечего на зеркало пенять, коли рожа крива — пословица, любимая Гоголем, остается верной на все времена. Однако у нас возникают новейшие тенденции оправдать сворачивание свободы слова незрелостью самого общества, которое требуется содержать в строгости и ориентировать на высшие ценности. В общем, отряд пионеров нужно отправлять в лес только строем и под присмотром пионервожатых. Иначе — сгинут.

Но мы все-таки вышли из пионерского возраста уже всей страной, и подобные настроения российского консерватизма, отсылающие нас назад, к Николаю Первому или Победоносцеву, обычно заканчивались засильем бюрократии, репрессиями, маразмом и новым общественным взрывом. У России нет другого выбора, кроме трудного, но реального пути в цивилизованное общество, в мировое содружество демократических стран. Если у нас будут продолжаться инквизиторские страсти по литературе, мы только отпугнем от себя наших дальних и близких соседей. Поиски отдельной национальной идеи в этой связи оказываются всего лишь фикцией, бегством в мир изоляции. Мы в России настолько своеобразны в своих культурных проявлениях, богаты воображением, что нас едва ли обезличит какая угодно глобализация.

Пушкинская мысль о том, что в России единственным европейцем оказывается российское правительство, можно скорее считать пожеланием, чем реальностью, но, как это всегда у Пушкина, за его мыслью стоит надежда. Травля писателей — это скандал. Действия тех, кто выступает против свободы современной литературы и на этом делает политическое имя, не вызывают восторга у многих компетентных людей. Тем не менее, эти действия продолжаются, и, как я понимаю, никто кроме Вас не может положить такому издевательству предел. Молчание или неопределенность лишь накалят страсти. В этом смысл моего письма.

Что же касается российской литературы, то она действительно нуждается в помощи. Писателям всех направлений, «вредным» и «полезным», архаистам и новаторам, трудно привыкнуть к мысли, что они должны жить в жестких условиях дикого рынка. Но лучшая помощь — не мешать. Понятно, что русская литература создала реальные ценности. Живое осталось живым. Я знаю, что свободная современная литература не подведет Россию и на этот раз.

Когда-то мы победили Гитлера. Верится с трудом. Недобитые собственным государством, командиры и рядовые-колхозники на хреновом довольствии дошли до Берлина. Сейчас бы все разбежались, раскисли, рассыпались.

— А если бы китайцы напали? — поинтересовалась говорящая лошадь.

— Все равно. Все мотивации смазаны.

— В Париж свалишь?

— Молчи, лошадь!

— Я — Алмаз.

— Ну и что? Сейчас бы мы уже никуда не дошли. Слишком долго нас мучили. Выдохлись. Руки висят плетьми. Ничего не соображаем. Под себя ходим. Туман в голове. Импотенты.

Я не вижу основания ставить под сомнение историческую значимость победы — для жителей нашей страны она по-прежнему священна. В течение многих лет праздник Победы объединял народ. Кроме того, даже в годы холодной войны он напоминал нам о «встрече на Эльбе». Между тем, сейчас победа разобщила не только многих людей, но и целые народы. Кто виноват в этих болезненных парадоксах?