Лев Котюков - Черная молния вечности (сборник)

«…Они постараются кастрировать Германию. А ежели я их еще Гитлером пугану, удесятерят свою решимость. А кастрировать немцев нельзя: они корневой европейский народ. Без них Европа, все равно что Россия без русских. Упремся с Молотовым до последнего. А если не получится, то свою оккупационную зону обратим в Германию обетованную. Но нет, не дам послабления кастратчикам! Хватит с них Нюрнберга. А немецкий народ пусть сам себя судит… – И вдруг старая мысль вновь вспыхнула в сознании и обожгла тревожным огнем: – А ведь они-то, кастратчики, и придумали Гитлера! Придумали и вели, чтобы он в самонадеянной слепоте своей привел немцев на Голгофу. А я вольным и невольным сопомощником оказался. А этот открыточник в своем бункере до последнего огня, поди, не сомневался, что служит себе. Метафизическая наивность, романтизм сопливый! Небось в ранние годы в Вене поднабрался этой богопротивной дури. Дегенеративная метафизика и романтизм дегенеративный! Тьфу!.. Главный ариец в роли могильщика арийства. Неплохо, и главное – справедливо. Германия из владычицы Европы обращается в ее служанку… Что изволите-с?.. Ха! Неплохо сработано за счет нашей кровушки. Ох уж, слуги сатаны! Мерзавцы!!! Когда я впервые ощутил их безумную мощь? А, пожалуй, именно тогда – в Вене! Не зря меня туда Ильич подтолкнул, и не случайно после возвращения оттуда Малиновский сразу охранке сдал. Может, я тогда что-то лишнее почувствовал, а они приметили и спихнули в Туруханский край, от греха подальше. В запас отправили до лучших времен, а потом вытащили на свет Божий и использовали по назначению, как затычку в бочке. Мудрецы, мать вашу так! А я ведь не страдал властолюбием. Видит Бог: не страдал!.. Два раза писал заявления, дабы освободили от должности Генсека, – и оба раза мимо. Не мог их переиграть. Нужен был. А сейчас вроде стал не нужен?.. Сдается, что так. Если честно, то они правы, подлюги, я уже сам себе не нужен…». Однако жесткое, трезвое признание не повергло в уныние дух, наоборот, как не раз уже бывало, последней своей безнадежностью укрепило силы и наполнило душу энергией.

Почему неожиданно подумалось об эмиграции, о достойных людях, отставленных волей Судьбы от России: «…Вот Бунин, например!.. Матерый волк контрреволюции! Чего сидит, нищенствует?.. Вернулся бы – дали бы ему имение, какого у него отродясь не было. Трескал бы за милую душу водку с Шолоховым и Твардовским и молодежь уму-разуму учил… Умный мужик. Неужели он не понимает, что все большевистские бредни в моем исполнении – полная чепуха?.. А может, понимает, да посвященные велят помалкивать. Жаль! Его читать, как родниковую воду пить после ржавой, водопроводной. И стихи, и прозу. Не то, что этот, как его, Сирин, а по батюшке Набоков. Батюшка его в жизни скучноват был, чопорен. Да и сынок скучноват, тяжело пишет… Вещизм какой-то. Сдается, он не только людей не любит, но и самого себя не любит. Ну и черт с ним – пусть не любит себя самого в Америке! А вот Бунина хорошо бы выписать… Чего там Симонов чешется? Зелен еще… Я бы вмиг уговорил, жаль, что не положено…», – и вдруг о самом себе подумал как об эмигранте. Об эмигранте без изгнания. И эта тоска по родине в сердце родины ознобью отдалась в сердце. И до сухоты в горле захотелось закурить.

«…Эх, бросить бы все – да куда-нибудь в горы! Рыбу ловить, розы выращивать, стихи о розах сочинять… Да как бросить эту громаду, эту гигантскую землищу? Да и кому восстанавливать порушенное войной? Хрущу с Берией?! Восстановители! Кстати, надо и к нацвопросу вернуться. Послевоенное устройство должно постепенно стать губернским, а то, неровен час, рванет этот нацкотел. Хватит того, что многие с нацокраин с Гитлером спелись – чеченцы, крымцы, прочие… И грузины спелись бы за милую душу… Просто немцы до Тифлиса не дошли… А теперь геройствуют, другие меньшинства хают. Нет, только губернии, – и к чертям собачьим все эти бублики-республики. Но попозже, лет этак через десять, ежели, конечно, жив буду».

Не власть любил он, а государство! И чем ближе подступал к горизонту закат, тем ревнивей делалась его тяжелая любовь. Он воспринимал государство как Церковь – и как Церкви и Богу служил и поклонялся державе.

«…И на сем камне Я создам церковь Мою, и врата ада не одолеют ея; и дам тебе ключи Царства Небесного и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах».

Эти слова Христа, обращенные к апостолу Петру, всегда жили в нем – и, повторяя их, он полнил свою силу в незримом. Но и скорбь свою полнил, обращая взгляд в зримое, ибо ясно и устало видел свой конец – и угрюмо предчувствовал грядущее глумление над трудами своими:

«…Да, помру!.. Отведут душу! Над прахом надругаются… – с тоской подумал он о своем гробовом одиночестве. – А что если завещать похоронить себя в ракете… Скоро они начнут к звездам летать… И запустить эту ракету с гробом моим в космос! Да хоть на Луну! Из пушки на Луну или вообще куда-нибудь в необозримость. И пусть что хотят оскверняют!»

Он попытался представить необозримую, огненную, громокипящую бесконечность, где всюду центр, а окружность – нигде, – и дух захватило, и думать далее стало совершенно невмоготу, поскольку человеческий мозг был не предусмотрен для разумного постижения живой бесконечности, пред которой земное бессмертие есть ничто.

«Русский человек не то что в Бога, но и в черта не верит! – с горечью подумалось ему. – А посему, из-за своего неверия, вечно будет жаждать все нового и нового, отличного от предыдущего, государственного устройства. И будет менять чуму на холеру, холеру на оспу… – он машинально погладил лицо. – А оспу и туберкулез еще на какую-нибудь дрянь болезную, вроде буржуазной демократии… Тьфу!.. Все – бессмысленность и идиотство!.. Но надо забывать себя, иначе свихнуться можно, – и делать то, что делается… И не думать о смерти, ибо „…проходит образ мира сего“».

Сталин встал с дивана, подошел к стене, отодвинул легкую, под цвет дубовых панелей, портьеру, за которой оказалась дверца встроенного в стену сейфа. Достал из кармана кителя ключ, повернул несколько раз: стальная дверца отворилась.

«Как окошко в тюремной камере при раздаче, только миски с баландой не хватает…» – хмыкнул про себя Сталин и, порывшись в глубине стального ящика, извлек пожелтелую, переломленную пополам, самодельную праздничную открытку с рождественскими ангелочками.

Сей памятный сувенир еще до войны был доставлен ему верными, тайными людьми. Он сам не знал, для чего это ему понадобилось. Сколько крови стоил жалкий бумажный прямоугольник! И ничего не стоил, когда рука безвестного венского бродяги старательно выводила на нем контуры легких облаков и крылатых упитанных младенцев. О, как, должно быть, самозабвенно, прикусив тяжелые губы, наносил он черной тушью (по линейке наверняка…) грани коричневых соборных шпилей, несокрушимо веруя в достойную оценку своего художества.

И не обманулся в надеждах, ибо великую, страшную цену заплатил мир за сие творчество – и еще неизвестно, сполна ли рассчитался.

И опять всплыл в памяти мерзкий сон с прилепившейся к нему стародавней явью. И сознание уже не пыталось отделить истинное от бесовского. И опять Сталин видел себя на мёрзлой венской улице, и врага своего видел, но ровно ничего ненавистного не было в лице живого, а ныне погибшего супротивника.

«А может, специально их свели в 13-м году в Вене, дабы со стороны убедиться: достойны они друг друга или нет… Это только идиот может подумать, что все случайность!.. Ничего случайного в мире не было, нет и не будет!.. Кто эту случайность сорганизовал?.. Нет, не эти квадратноголовые Троцкий и Бухарин! Куда им до властвования над случайностью!.. Мелочь мракобесная! Иные, незримые соглядатаи смотрины устроили – и остались довольны смотринами: распознали в них вселенских сокрушителей. А они себя не распознали. Ну и слава Богу, что не распознали, а то как знать, куда направила б мир высшая воля… Как это Гитлер болтал в своих речах: „…Мы стоим у шарнира времени!“ Ишь ты, у шарнира!.. Тоже мне, царь времени выискался… Хорошо, что так повернулось колесо истории! Корявое, скрипучее колесо с восьмеркой… Впрочем, восьмерка – знак бесконечности. Может, и не должно быть колесо без восьмерки, а то слишком далеко уехать можно. А так все нормально: спасена, возрождена Империя, славянство и православие спасены. Страшной ценой спасены! Но кто знает истинную цену бытия? И что стоят века земные по сравнению с мгновением вечности? Кто знает? Никто!.. Солнце светит? Светит! Звезды на месте? На месте! Луна движет воды? Движет! Так какого еще рожна?! О чем печалиться, ежели все проходит! „И это пройдет!“»

За несколько месяцев до крушения третьего Рейха, в глубочайшей секретности от НКВД и СМЕРШа, Сталин приказал организовать несколько спецподразделений, задача которых была предельно «проста»: Гитлер! Вернее, его труп, ибо живой он был давно не нужен. Подразделения действовали независимо друг от друга, а порой и наперекор, до кровопролития и смертоубийства. Не теряли времени даром и стратегические службы союзников: мешали сталинским агентам и заодно самим себе мешали. Все перепуталось, переплелось, стянулось мертвыми узлами в этой нечеловеческой круговерти, но все нити упорно тянулись в Кремль. Не одну апрельскую ночь потратил Сталин, дабы из огромного потока противоречивой информации извлечь зерна мрачной, желанной истины. Клонил вконец поседевшую голову над тайными донесениями, отчеркивал самое важное синим карандашом – и привычно сжигал в пепельнице документы с пометой «В одном экземпляре».