Немецкая русофобия и её причины. Философия, история, политология - Штефан Боллингер

Глава 6

Рапалло был и остаётся единственным спасением

События последних лет показывают, что сегодня ФРГ вернулась к позиции, господствовавшей до оглашения Рихардом Вайцзекке своей позиции. Это закономерный процесс, связанный с нарастающей готовностью подвести черту под неприглядным прошлым. Здесь я приведу лишь некоторые из основных пунктов, в которых происходит размывание абсолютно строгой позиции по отношению к гитлеровской войне и факту поражения в ней. Предыстория Второй мировой войны подвергается переосмыслению. Крах западной политики умиротворения отходит на второй план, основной акцент делается на договоры 1939 года, ставшие для Советского Союза выходом из ситуации. Теперь эти договоры расцениваются как тактические союзы, заключённые с целью разграничения сфер интересов и сыгравшие в дальнейших событиях роковую роль. Осуждение, которому подвергаются действия Москвы по отношению к Польше и Прибалтике, справедливы, но никто не вспоминает о судьбе испанцев и жителей Чехословакии, которыми Запад пожертвовал ещё раньше. Кому охота вспоминать о том, что Гитлера требовалось подтолкнуть к войне с СССР? Уже много лет Западный фронт, в ущерб другим фронтам и другим театрам военных действий, пытаются необоснованно представить как решающий фронт Второй мировой войны, на основании того, что в «День Д» именно на этом фронте западные союзники произвели высадку в Нормандии. Наиболее недооценённым при этом оказывается основной фронт войны – Восточный. Именно на нём в течение всей войны сражалось большинство немецких солдат, здесь понесены наибольшие потери, здесь Советскому Союзу во всём многообразии его национальностей, среди которых были русские, украинцы, евреи, казахи, грузины и так далее, пришлось заплатить кровавую цену жизнями 27 миллионов человек, как военнослужащих Советской армии, так и мирного населения. Большое внимание посвящают сегодня немецким жертвам с затонувшего пассажирского лайнера «Вильгельм Густлофф и бомбардировкам Дрездена, но не принимают во внимание, что это были следствия преступной войны, начатой по инициативе Берлина. Память об этих событиях поддерживает у многих немцев субъективное ощущение личной сопричастности к пережитым тем поколением страданиям и утратам. Бегство от приближающейся линии фронта и принудительное выселение, называемое изгнанием, представляется сегодня как особое бремя. Коснувшись в первую очередь немцев, принудительное выселение уравняло их в горе с другими народами. День памяти жертв бегства и изгнания, впервые отмечавшийся 20 июня 2015 года, привлекает внимание в первую очередь к немецким жертвам, в значительной степени игнорируя исторические причины, к этим жертвам приведшие. Важный историко-политический знак представляет собой дискуссия о «Центре против изгнаний», идея создания которого, предложенная «Союзом изгнанных», теперь силами федерального правительства должна воплотиться в виде более масштабной, но несамостоятельной организации общеевропейской направленности под названием Фонд «Бегство, изгнание, примирение».

Истребление евреев, единственное в своём роде по масштабности и последствиям, справедливо занимает основное место в общественном сознании. Однако это ведёт к переосмыслению самого характера начатой фашистами войны: она представляется направленной на уничтожение евреев, Холокост же объявляется её главным событием и преступлением. Это не только ведёт к искажению представления о причинах и обстоятельствах начала войны, выводя их из плоскости рационального, но ещё и затушёвывает факт существования конкретных империалистических стремлений к «жизненному пространству» и покорению Европы и мира, а также планов по установлению в Европе «нового порядка», сопровождавшихся уничтожением народов и получивших своё зримое воплощение, в том числе в виде генерального плана «Ост». Последний был направлен против политически неугодных славян и цыган, а также других людей, объявленных «неполноценными».

При оценке этих событий социально-экономическое измерение мировой войны почти полностью игнорируется, равно как и большинство сопровождавших её политических событий, а на первый план выходит изобилие абстрактных моралите, которые не опираются на доказанные факты и не имеют ничего общего с научным подходом к оценке событий, поступков, личностей. Военная практика того времени оценивается с позиции нынешнего дня: обсуждается теоретическая близость партизанской войны к терроризму или призыв в армию несовершеннолетних, и это только два примера. Важно отметить, что такой прекраснодушный, достойный уважения, но зачастую оторванный от жизни и подрывающий кредит доверия к нему подход противоречит действительным политическим практикам и методам разрешения конфликтов, бытующим в наше время. Это касается и западного сообщества, основанного на единых европейских ценностях. Афганистан, Ирак, Ливия, Сирия служат тому подтверждением. Со времён Нюрнбергского процесса по делу главных нацистских военных преступников в международном праве появились новые принципы и нормы. Но и они остаются односторонними, и их исполнение, как это обычно бывает, зависит от политических игр, ведь не все государства в равной степени им подчиняются.

Всё это укладывается в рамки той историографии и политики памяти, которая дистанцируется от властнополитических и геополитических черт классической политической истории, равно как и от социально-экономической проблематики социальной истории, не говоря уже о способности рассматривать историю по-марксистски. Такой подход продиктован соответствующими интересами, нацелен на релятивизацию немецкой вины и призван затушёвывать всё, что связано с социально-экономическим базисом фашизма, являющегося, несмотря ни на что, опасной разновидностью капитализма. Неслучайно в дискуссиях о периоде 1933–1945 годов вместо слова «фашизм» уже довольно давно используют