Юрий Поляков - Перелетная элита

ПРЕЗИДЕНТ. Ну вот, всех осчастливила, кроме себя. Теперь – в роддом. Немедленно!

ШЕПТАЛЬСКАЯ. Поздно… уже и пуповину обрезали.

ПРЕЗИДЕНТ. Жаль. Не успели.

ШЕПТАЛЬСКАЯ. Может, и к лучшему.

ПРЕЗИДЕНТ. Почему, Мурена?

ШЕПТАЛЬСКАЯ. Видите ли… (Шепчет ей на ухо.)

ПРЕЗИДЕНТ. Гонишь!.. Да ладно тебе!.. Жесть! Подождем следующего. Но чтобы русским был!

ШЕПТАЛЬСКАЯ. Уже ищем. Нам пора! У нас подход к прессе.

Президент идет к двери. За ней устремляется свита.

СТРОЕВ (спохватившись). А где чемоданчики? Где этот?.. Ушел!

Все озираются, мечутся по комнате.

ПРЕЗИДЕНТ. Но почему?

ШЕПТАЛЬСКАЯ. Генерал, вы же говорили, он надежный!

СТРОЕВ. Позавидовал, сволочь, чужому счастью. А на зависть мы его не проверяли.

ШЕПТАЛЬСКАЯ (президенту). Да, вы были слишком щедры.

ПРЕЗИДЕНТ. Доброта меня погубит.

ШЕПТАЛЬСКАЯ. И Правдоматкин исчез. Вот журналюга! Раззвонит теперь всем, что президент курит. Перед выборами.

СТРОЕВ (Феде). Ты можешь заблокировать оба чемоданчика?

ФЕДЯ. Легко!

СТРОЕВ. Не волнуйтесь, Валентина Валентиновна, человечество вне опасности!

ШЕПТАЛЬСКАЯ. К черту человечество! Как мы теперь выйдем к прессе? Оппозиция объявит вас недееспособной: за день потерять сразу два ядерных чемоданчика. Накануне выборов. Нам – конец!

ПРЕЗИДЕНТ. Стоп! Тихо! Прекратили панику, представили себе, что думаем не о державе, а о семейном бизнесе, вилле в Ницце. Выход? Быстро!

Напряженная пауза. Все мучительно размышляют. Соня шепчет что-то Михаилу на ухо. Тот благодарно целует жену. Надевает черный морской китель.

МИХАИЛ. Валентина Валентиновна, у меня… у нас… у вас есть идея.

ПРЕЗИДЕНТ. Докладывайте, майор!

Он берет в руки чемоданчик «Мечта рыболова».

МИХАИЛ. Можно выходить в народ!

ПРЕЗИДЕНТ. Благодарю за верность, полковник! (С интересом.) А вы не только подтянутый, но и умный. Я вас теперь никуда не отпущу.

МИХАИЛ. Служу России!

ЭДИК. Валентина Валентиновна, разрешите малюсенькую режиссерскую рекомендацию?

ПРЕЗИДЕНТ. Только быстрее!

ЭДИК. Придайте вашей очаровательной улыбке больше державности!

ПРЕЗИДЕНТ. Только этим и занимаюсь. Выходим!

Все встают по ранжиру.

СОНЯ (тревожно). Миша, когда вернешься?

МИХАИЛ. Не задавай глупых вопросов.

СОНЯ. Я сварю борщ.

ПРЕЗИДЕНТ. Счастливая женщина…

Президент и свита уходят. На сцене остаются Соня и Федя.

ФЕДЯ. Мам, а у тети Вали дочь-то ничего?

СОНЯ. Да уж не хуже твоей Вилки.

ФЕДЯ. Тогда женюсь!

СОНЯ. Зачем?

ФЕДЯ. Представляешь, какой компьютер можно будет купить!

Сам собой включается телевизор – и диктор сообщает.

ГОЛОС ДИКТОРА. Как стало известно, нашему президенту, рискуя жизнью, удалось лично отобрать ядерный чемоданчик у террористов и вернуть его избирателям. Народ безмолвствует… Простите, народ безумствует… От счастья. Завтрашний день объявлен днем национального восторга.

Мать и сын смотрят друг на друга. Соня замечает таракана и, размахивая тапочком, гонится за ним по квартире с криком.

СОНЯ (на бегу). Когда ж вы все сдохнете… от любви.

Конец

(Первая постановка комедии была осуществлена в Московском театре сатиры. Премьера состоялась 2 декабря 2015 г. Режиссер – Александр Ширвиндт)

Готовя поэтическое избранное, я с удивлением обнаружил, что у меня, оказывается, посвящено 1941 году более десяти стихотворений, сочиненных в основном до середины 80-х. Многие написаны в 1976–77 в Группе советский войск в Германии, где я служил солдатом-артиллеристом. В этом июне я вновь побывал в тех местах, в Олимпийской деревне на окраине нынешнего Берлина. Увы, о почти полувековом стоянии тут великой Красной армии почти ничто не напоминает, лишь глумливая табличка на поросшем фундаменте: здесь было кафе «Ивушка», где развлекались советские офицеры. Но музей советской оккупации, что располагался лет десять назад в нашем полковом клубе, закрыли, теперь там центр толерантности. Возможно, в следующий раз обнаружу «центр изучение межрасовой сексуальной агрессии». И нигде ни слова о том, что СССР не посылал свою сборную на Игры 1936 года в фашистскую Германию, а США, Британия, Франция охотно поучаствовали. Но про это молчок! Другое дело – снова про пакт «Молотова – Риббентропа» дудеть!

Итак, у меня более десяти стихотворений о 1941 годе. Впрочем, что тут удивляться: тема Великой войны была для нас, если хотите, «поколениеобразующей». Мы выросли под могучим влиянием «стихотворцев обоймы военной», а шире – под впечатлением громадного народного подвига, еще живого и близкого, как дыхание недавней очистительной грозы. Не зря же лучший поэт моего поколения Николай Дмитриев писал:

Он за книгу, где были напечатаны эти строки, получил премию Ленинского комсомола, а я за цикл стихов о войне «Непережитое» в 1980 году – премию имени Владимира Маяковского. Но уже тогда нас упрекали, мол, зачем вы касаетесь того, чего не видели? Зачем пишете о том, чего не пережили? Оставьте это фронтовикам! Один из сверстников даже в рифму попрекнул:

Пришлось выступать со статьей «Право на боль», где я написал: «Есть боль участника, но есть боль и соотечественника. Человеку, чье Отечество перенесло то, что выпало на долю нашей страны, нет нужды заимствовать чужую боль, потому что она принадлежит всем и передается от поколения к поколению, равно как и гордость за одержанную Победу… Мирные поколения должны знать о войне все, кроме самой войны. Откройте сборник любого поэта, рожденного, как принято говорить, „под чистым небом“, и вы непременно найдете стихи о войне… Откуда она, эта „фронтовая“ лирика 70-80-х годов, написанная людьми, не знающими, что такое передовая (линия, а не статья), не ходившими в атаку (разве только учебную)?…Дело, видимо, в том, что исторический и нравственный опыт Великой войны вошел в генетическую память народа, стал свойством, чуть ли не передающимся по наследству в числе других родовых черт…»

Вот, на эту-то генетическую память и повели охоту уже тогда, в 1980-е. Сначала осторожно: «Ну что с того, что я там был?», потом все наглее. В 1990-е развернулась настоящая битва за память. Войну пытались выставить кровавой разборкой двух диктаторов, стоившей миру миллионы жизней. Хатынь в нашей исторической памяти пытались заменить на Катынь, и не без успеха. Когда я стоял в прошлом году возле Василия Блаженного, а на меня, обтекая храм, двигался полумиллионный «бессмертный полк», я думал о том, что в битве за память наметился перелом в нашу пользу. Теперь главное, чтобы в Ставке не оказалось предателей. Такое мы уже проходили и не раз…

Я почти не притронулся к тем давним стихам, оставив в них все, как было: и наше тогдашнее прямодушие, и прежнее неведение, и горячие заблуждения, и веру в то, над чем ныне принято ухмыляться… Прочти, товарищ!

1974

1975