Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2006 #7

Потом отца вернули в Москву, он продолжал ещё какое-то время работать в Наркомюсте, потом… Потом началось стремительное падение его по служебной лестнице. Хотя ещё довелось ему походить с двумя ромбами в петлицах — звание, насколько я знаю, по нынешним временам едва ли не генеральское. Он преподавал в Академии моторизации-механизации РККА, находившейся в Москве, в Лефортове. Там он и нашёл свою беду: увлёкся подавальщицей, работавшей в тамошней столовой, сошёлся, она опять, как это уже с ним случилось за девять лет до того, понесла от него дитя. “Дай ты ей сто рублей на аборт, — говорили ему друзья, до него ласкавшие молоденькую, хорошенькую бывшую рязанскую беспризорницу, — гони её в шею! На ней пробу негде ставить!”. Но батюшка мой был фантазёр, он решил перевоспитать молодую распутницу, женился, она родила ему дочь, а мне сестрёнку. Было отцу тогда уже сорок девять лет.

Не удалось ему поднять мою мачеху хотя бы до простого понимания “что такое хорошо, а что такое плохо”… Она утащила стремительно его в своё, обыденное, мелко-грязное. Пришли вместе с ней в наш дом беда и нужда.

Но это всё случилось лишь через девять лет после моего рождения…

4. В год моего рождения у отца вышла книга. Она лежит передо мной. Называется “Уголовный кодекс РСФСР редакции 1926 года в вопросах и ответах. Практический комментарий на основе судебной практики Верховного суда РСФСР и циркуляров НКЮ до 1 июля 1927 года”. Издало книгу юридическое издательство НКЮ РСФСР. Москва, 1927 год.

Насколько я понимаю, книга эта — нечто вроде учебного пособия, составленная, судя по предисловию автора, для слушателей трехлетних курсов при ОГПУ имени Дзержинского, а также иных краткосрочных юридических школ и курсов того же типа. Далее автор поясняет, что состав слушателей таких школ и курсов — большей частью практические работники юридической сферы, не всегда имеющие какое-либо законченное образование. Цель пособия — дать практическим знаниям слушателей понятную теоретическую основу. Объём сего труда — двести страниц обычного книжного формата. Приводятся статьи Уголовного кодекса и толкования конкретных способов применения статей этих.

Должна покаяться: поскольку на моей более-менее взрослой памяти отец был уже сломанным, выкинутым из действующей жизни, пожилым, а после и старым русским интеллигентом, я только так его воспринимала и помнила. В своих повестях и романах я часто писала старого русского интеллигента; в основе характера и судьбы персонажа лежало моё понимание, восприятие собственного отца. Немощного, перемолотого жерновами Времени, совершающего непоправимые глупости, нищего и больного.

Нынче, взяв ручку, дабы вспомнить отца и то, что он в моей судьбе значил, я вдруг осознала, что прожил он, в общем, жизнь блистательную, был ярок, талантлив, умён. Не он виноват, что к итогу пришёл больным и нищим. Виноваты те самые жестокие жернова доставшегося ему Времени. Которому не только он, но и ещё огромное количество умных, одаренных, образованных русских людей не сумели противопоставить холодный расчет и разум, деятельно, весело, талантливо приняв искушение. Не нашлось у моего батюшки, у его многочисленных друзей и современников европейского скепсиса, трезвости… Кто-то, осознав, запоздало попытался сопротивляться, кто-то уехал, бежал. Большинство же — радостно, истово поучаствовав в разрушении себя и своего — оказались в итоге искушенными и низвергнутыми… Этим двадцатый век начался, тем же — полным завершением задуманного извне крушения России — он закончился…

Ни я, ни близкие мне люди в том, учтя опыт отцов, не участвовали. Но что могли сделать мы — кучка разумных, трезвых? Как противостоять толпе, сметающей всё на своём безумном пути: “Ельцин, Ельцин!..” В том же Серпухове мне задали из зала вопрос (напомню: это был 1989 год, зима): “Если вас изберут депутатом, будете ли вы голосовать за то, чтобы Ельцин стал председателем Верховного Совета?” Я честно ответила, что нет, не буду, ибо в своих командировках хорошо узнала тип подобных секретарей обкома: не просыхающих от пьянства, лживых, непредсказуемых в поворотах “деятельности”…

Лукин важно ответил на этот вопрос, что поддержит кандидатуру Ельцина. Напомню ещё: когда было голосование в Думе по импичменту Ельцину, Лукин свой бюллетень “элегантно”, сознательно испортил, “наивно” заполнив не ту графу, дабы его голос не прозвучал “за” импичмент. Тогда же, в Серпухове, он столь же важно отвечал на заданный вопрос, что Курильские острова надо “возвращать” Японии.

Я, на тех островах пожившая, на всех побывавшая, отвечала, что ни в коем случае отдавать нельзя. Ибо это — прекрасный российский кусочек земного Рая, необходимо только устроить там нормальное хозяйствование, нормальную жизнь.

На Курильской пограничной заставе, в посёлке Алёхино (простым глазом можно видеть в хорошую погоду постройки на острове Хоккайдо!), повар Толя утром на завтрак подавал мне суповую тарелку красной икры, сдобрив её, правда, по деревенской своей обстоятельности, подсолнечным маслом. Пограничники икру уже не ели: за июль-август надоела. “Картошечки жареной бы!..” В реках острова шёл нерест красной рыбы: нерка, потом кета, потом горбуша…

В бане пограничной мылись, не подогревая воду: использовались горячие источники, щедро орошавшие прибрежье. Я ходила по берегу босиком, специально, чтобы запомнить удивленно: холодная морская вода, горячая из геотермального ключа, опять холодная, опять горячая…

Хозяйский глаз, хозяйскую руку, молодых, неленивых — сюда! Рай земной реально обустроить можно. А отдать, замусорив дармовым японским старьём машинным… Сила есть — ума не надо… “Ельцин, Ельцин!..”.

5. Лет с четырёх, наверное, я жила только с отцом, без матери. Бывали, естественно, у меня и няньки, но задерживались они недолго: каждая, освоившись, начинала претендовать на роль хозяйки. Я помню среди них и умненьких, грамотных: нужда погнала из провинции молодых и не очень в няньки и домработницы в большие города. Сохранилась моя фотография с одной из них. Славная, с хорошим лицом, умноглазая. Почему отец не женился на ней, скорее всего доброй, с нормальной психикой? Зачем тогда организовал нам поход в фотоателье, сберёг карточку? Почему не женился на писательнице Евгении Селезневой — я её звала тётя Женя, — с которой у него тогда был серьезный роман? Почему подобрал нечто неграмотное, грязное, поломав свою жизнь, отобрав у меня детство?

Рок? Проклятье первой семьи, кою отец оставил в Иркутске, уехав “обустроиться” в Петербург, а затем — на империалистическую, гражданскую?

Сейчас, оглядываясь назад, я иногда думаю, что тут была рука уже моей судьбы. От скольких будущих приступов отчаяния, когда хочется опустить руки и бросить всё, даже продолжение существования, загородила меня эта “тренировка” бедой, грязью, матерщиной, ложью и предательством, преподанная мне мачехой и её окружением в детстве. Выработала умение сопротивляться. Так что, наверное, спасибо, судьба, за жестокое начало осмысленной жизни.

Жили мы с отцом в большом монастырском доме на улице Воздвиженке, многажды после переименованной и, наконец, возвратившей себе первоначальное название. Во дворе стояла церковь Воздвиженья Креста Господня, взорванная в тридцать четвертом году прошлого века. Перед тем она долго была закрыта, взорвали её летом, я была тогда у бабушки во Владимире, потому это страшное действо не запомнилось мне. Но ясно вижу иногда в предсонье — бескрайний пустой наш двор, вернее, тогда уже пустырь, замусоренный битым кирпичом, обломками цветного стекла; обыденно валяющиеся повсюду жёлто-гладкие человеческие кости. Кости повыбрасывали из околохрамных захоронений, когда раскапывали что-то для начавшего строиться метро, — так и валялись они многие годы, пока снова не вобрала их в себя земля. Пустырь этот потом огородили, устроили склад, где хранились опять же стройматериалы для того же метро.

Хорошо, что не сотворили бассейн, как на месте взорванного тремя годами раньше храма Христа Спасителя…

На службы в нашу тогда ещё действующую церковь меня приводила одна из нянек, пытавшаяся приобщить меня к родовой православной вере. Крещена родителями я, конечно, не была, не думаю, что удалось это совершить няньке. Совершили мы этот необходимый русскому человеку обряд вместе с Юрой, уже немолодыми, благословил нас ныне покойный митрополит Питирим. Вечная ему память.

Помню, словно бы во сне, очертания белокаменного, высокого: в распахнутой глубине трепещет желтой тайной свет, волнами доносится колыхание поющих голосов. Грустное, страшное для меня. Люди в чёрном, быстро передвигающиеся по двору, внутри церкви. Нянька сначала с уговорами, потом силой затаскивала меня в храм, я как бы пропадала среди подолов и полушубков молящихся. Об этих посещениях нянька отцу не велела говорить, но, видно, я проговорилась, женщина эта из моей жизни скоро исчезла.