Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2006 #7

До этих слов письмо можно было разобрать, далее рука изменила отцу совсем, разбирались лишь обрывки фраз: “…подобно чуду”, “…пережить такую боль и горе…”.

Повторяю: это послание “оттуда”, адресованное известной особе, сестру, да и меня, как бы возмутило. А ныне я думаю: почему? Ведь отец не требовал от той, которой он свою последнюю любовь и нежность адресовал, каких-то плотских утех, общения. Он любил. Умер со словами любви на устах. Наверное, это счастье…

7. “Одинокое полено не горит. Одинокому человеку жизни нет…” Этот мудрый афоризм произнесла, понаблюдав за мной, старая хакаска. Было это в улусе, называвшемся Оты (что означает “закваска”) на реке Тёя. В Хакасии, в Сибири. Там же я услышала и другой афоризм “Змея не замечает, что она кривая…” Улус этот располагался в четырёхстах километрах от Абакана (в переводе — “медвежье ухо”).

Произошло это событие пятьдесят лет назад, в 1954 году. Я тогда окончила Литературный институт, выпускникам великодушно было разрешено взять командировку в любую точку страны на месяц. После подобная прекрасная возможность — взяв командировку от газеты или журнала, поехать туда, куда захотелось, лишь бы там происходило нечто, о чём сможешь интересно написать — стала для меня обыдёнкой, профессией. Тогда свершилось впервые. Окончившие вместе со мной Литинститут Борис Балтер (автор популярной повести “До свиданья, мальчики!”) и хакасский поэт Михаил Кильчичаков, знавшие мою мечту увидеть Сибирь, тайгу, уговорили меня взять командировку в Абакан. Миша был оттуда родом, из того самого таёжного улуса Оты, а Борис, по протекции Михаила, получил в Абакане за год до того квартиру, жил там с семьей, работал в местной газете. В Литинституте, так же как и я, Борис учился заочно.

С той самой командировки и началась моя “другая жизнь”, желанная. Другая работа, другая, истинная моя суть.

А “одинокое полено” и на самом деле не горит. Даже для “нодьи” — огнища, ровно горящего с вечера до утра, возле которого приходилось и мне ночевать не раз в тайге, необходимы два довольно толстых, длинных ствола, особым образом расположенных. Кстати, о существовании этой самой “нодьи” я впервые прочитала ещё в детстве в журнале ежемесячном “Еж” (много полезного и интересного тогда печаталось в детских журналах).

Одиночество человека, будь оно многажды “золотое” и даже, по обстоятельствам, желанное, всё же крест. Кому-то оно по силам, кого-то придавливает. Отец мой этот свой крест всё пытался с кем-то разделить. Даже с маленькой дочкой. Но не получилось. Не нашлось плеча, принявшего бы наравне с ним тяжесть доставшегося Времени. Таких, как он, в ту пору уже было много: кончалась в России, в мире традиция жизни сообща. Начиналась эпоха человеческого одиночества в толпе себе подобных.

Я недавно нашла в тетради запись от 2 декабря 1987 года. В Союзе писателей был вечер, посвященный памяти Виталия Семина. Я и Юра хорошо знали Виталия, любили его прозу, горько сожалели о безвременной кончине его. На вечер памяти мы приехали, выступали. После в ресторане Вика, вдова Виталия, вспоминала, сколь незащищён и раним он был, как, однако, отгораживался от сочувствия, от лезущих в душу. Но вот не сумел отгородиться от негодяя, ставшего причиной его смерти в Коктебеле.

Пересказав ещё раз историю нелепой смерти Виталия, Вика вдруг вспомнила исторический анекдот, как актриса Фаина Раневская была влюблена в немолодого уже тогда Станиславского. Однажды, выйдя из театра, Станиславский сел в коляску, поехал, а Раневская бежала следом, крича: “Мой мальчик, мой мальчик!..” “Виталий, — вспоминала Вика, — услыхав этот анекдот, сказал: “Она нашла единственно точное слово!”

— Что же ты не назвала его “мой мальчик”! — упрекнула я её. — У каждого мужчины должна быть женщина, которая называла бы его иногда “мой мальчик”!

Алесь Адамович, сидевший рядом, показал мне, улыбнувшись на сию тираду, что как бы смахнул слезу, растрогавшись. “Наше поколение, — сказал он, — так и умирает, состарившись, мальчиками и девочками. Не было ведь у нас детства, юности, молодости… Всё ждали: “Ужо будет!..”.

Произвол или возмездие?

Свое локальное исследование по вопросу гибели красноармейцев в польском плену я хочу предварить словами из выступления польского политолога, профессора Кшиштофа Федоровича, сказанными на конференции в Калининграде в 2004 г.: “В отношениях между нашими странами много обид, боли и страданий. Нет смысла спорить о том, кто больше страдал. Грустно, что вместо того, чтобы вместе стремиться к полному “расчёту” с прошлым и устранению “белых пятен”, мы реанимируем самые тёмные страницы общей истории, всё больше погружаясь в мир прежних конфликтов” (http://krugozor.pochta.ru/hist/02fedorovich.htm).

Очень верное замечание. Хотелось бы, чтобы было так. Но приходится заниматься этими “темными страницами”, так как пока большинство польских политиков и историков ответственность за напряженность в польско-российских отношениях возлагают только на Россию. Поэтому приходится доказывать, что в нашей совместной истории у каждого свои грехи, и немалые, и наиболее оптимальный путь развития польско-российских отношений — “обнуление счетчика взаимных обид”. Весной этого года с подобным призывом к бывшим союзникам по Варшавскому блоку обратился президент В. В. Путин.

События свидетельствуют, что этот призыв польской стороной не услышан. В апреле с. г. польские СМИ широко освещали кампанию подачи катынскими семьями исков в Страсбургский суд по правам человека, торжественную церемонию “66-й годовщины катынского преступления у подножия королевского замка в Вавеле”, “Международный Катынский мотоциклетный рейд” польских байкеров в Ченстохову и т. д.

В мае катынская тема зазвучала с новой силой. 8 мая с. г. представитель министерства национальной обороны в сейме, вице-министр обороны Александер Щигло заявил: “Пусть русские знают, что к проблеме Катыни мы подходим очень серьезно…” и предложил, чтобы Катынский музей разместился напротив посольства России — для напоминания “русским об ответственности за Катынь”. Правда, министр национальной обороны Радослав Сикорский назвал эту идею “авторской” и выразил надежду на то, что она не повредит запланированной польско-российской встрече в верхах. По мнению министра, лучшим местом для размещения музея была бы варшавская Цитадель. Однако предложение А. Щигло широко комментировалось в польских СМИ. Газета “Дзенник” материал об этом назвала “Катынью по глазам” (Katyniem po oczach).

He меньше откликов в прессе и на телевидении вызвало открытие 9 мая с. г. маршалом сейма Мареком Юреком в здании польского сейма выставки “Память и подлинность — армия Андерса, Катынь и Голгофа Востока”, состоящей из двух частей. Одна из них посвящена катынскому преступлению, но фактически является доминирующей темой всей выставки. Всё это свидетельствует о том, что в Польше ведется хорошо продуманная и спланированная кампания по приданию катынской теме нового звучания.

Проводя катынские акции, польская сторона особый упор делает на якобы беспричинный расстрел польских военнопленных весной 1940 г., отказ России признать расстрелянных поляков жертвами сталинских репрессий и то, что “Россия уже ряд лет пытается снять с себя ответственность за совершенные преступления”. Необходимо признать, что во многом этому способствует позиция российской стороны.

Недостаточно полное исследование российскими юристами всех версий и аспектов Катынского преступления в рамках уголовного дела N 159 позволяет польской стороне ставить вопрос об однозначной ответственности России как правопреемницы СССР за это преступление. Официальная версия “Катынского дела” плохо увязывается с рядом вновь открытых и давно известных доказательств и фактов, в частности о причастности нацистов к Катынскому преступлению. Также не дается обоснованного ответа на вопрос, каковы были основная причина и мотив расстрела.

Считается, что основанием для расстрела польских военнопленных стало общее обвинение, что “все они являются закоренелыми, неисправимыми врагами советской власти, …преисполненными ненависти к советскому строю” (“Катынский синдром”, с. 464).

Однако надо иметь в виду, что общие формулировки “враги советской власти”, “враги народа” в 30-е годы подразумевали широкий спектр конкретных обвинений (вредительство, совершение уголовных преступлений и т. д.). Если Сталин, как утверждает польская сторона, в марте 1940 г. решил обезглавить польскую нацию, уничтожив её элиту за “антисоветчину”, то как понимать позицию того же Сталина, решившего уже в ноябре 1940 г. из числа военнопленных поляков “организовать польскую военную часть”? Более того, каким образом большая группа “антисоветчиков” из армии генерала Андерса не только осталась в живых, но была в 1942 г. выпущена из Советского Союза?