Рольф Эдберг - Письма Колумбу

Как только истощается запас рабочей силы, организуют экспедиции для охоты на рабов. Эта охота ведет к новым «открытиям»; «открытия» влекут за собой новые экспедиции.

Отдельные отряды из Нуэва-Эспанья проникают в области горных и степных индейцев северной половины материка. Однако со стороны океана сюда катится другой поток белых переселенцев. Преобладают англичане. Вскоре они покажут, что мало в чем уступают испанцам.

Поначалу туземцы с жалостью относятся к этим пилигримам, совершенно теряющимся на чужбине. Иные умерли бы с голоду, не выручи их краснокожие. Когда же в приморье начинает раздаваться гул падающих деревьев и колонисты, проникая в глубь страны, настойчиво занимают все новые земли, до индейцев наконец доходит, чем это пахнет. Одно племя за другим берутся за оружие, чтобы сбросить интервентов обратно в море, откуда они пришли. Поздно. Слишком много стало поселенцев, и слишком эффективно их огнестрельное оружие.

Индейцев теснят все дальше на запад. От лагерных костров остается лишь разносимая ветром белая холодная зола. Торжественные акты закрепляют права аборигенов на вечное владение землями за определенной чертой, которая отодвигается раньше, чем успевают высохнуть чернила. Нарушенные договоры, отнятые охотничьи угодья, гонимые белыми солдатами мерзнущие, голодающие индейцы. Одни находят эту картину унизительной, другие подливают масла в огонь — как президент Техаса Мирабо Бонапарт Ламар, который еще в середине прошлого столетия настаивал на безусловном истреблении чироков и апачей, команчей и навахов. Большинство согласно кивают, когда президент соединенных белых штатов Авраам Линкольн заявляет, что неизбежно придет время, когда индейцы будут либо цивилизованы, либо истреблены.

Индейцы сиу дают белому человеку имя вас'ичу — забирающий все. Индейцам прерий, где члены племени все делят между собой и вождем является не тот, у кого всего больше, а тот, кто больше дает другим, поведение белого человека представляется странным. Он захватывает земли, которые — об этом знает каждый индеец — никому не положено присваивать, ибо они целиком принадлежат Великому Духу. Белый человек сжигает шатры индейцев, бизоньи шкуры, продукты питания. Истребитель индейцев Кит Карсон, коего потом сделали кумиром молодежи, задавшись целью извести навахов, уничтожает их поля и срубает прекрасные плодовые сады. Индейцы могут еще понять, когда против них посылают солдат, когда же рубят их любимые персиковые деревья, это выше их разумения.

Злодеяния становятся идеалом. И еще много десятилетий геноцид идеализируется в книжках про индейцев, которыми европейские мальчишки зачитываются в лесных шалашах, и на движущихся картинках, что мелькают в храмах развлечений по всему свету.

Смертельный удар наносится в 1870-х годах индейцам прерий. Эти индейцы — охотники, всецело зависимые от бизоньих стад, дающих им пищу, одежду, кров, кость для различных орудий. Степные просторы, бизоны и индейцы вместе образуют природный баланс. Индеец приноровил свой годичный ритм к бизону, свою общественную организацию увязал с его образом жизни.

Кто-то вычислил: если истребить те семьдесят пять или сто миллионов бизонов, что с грохотом скачут по прериям, пропадет сама основа существования степных индейцев. Эта мысль отлично согласуется с тем, что на место ручной обработки кож приходит машинная и железные кони белого человека начинают пыхтеть на просторах материка, сделав возможными дальние перевозки. В прерии вторгаются белые охотники на бизонов. Ружья палят, словно на поле боя. При помощи лошадей кожевники снимают шкуры с убитых животных. Билет на железного коня дает право в пути убивать неограниченное количество бизонов. Прерии завалены гниющими тушами.

Спустя десятилетие спектакль окончен. Просторы прерий объяты мертвой тишиной. Одновременно белый человек быстро и по-деловому решил одну из своих перспективных проблем: множество индейцев умирают от голода, исчезают так, что чувствительным людям нет нужды мучиться совестью.

По мере того как все новые отряды поселенцев занимают земли под скотоводческие ранчо и пшеницу, индейцы лишаются второй основы своего существования — пространства. От миллиона-другого вольно странствующих кочевников остаются жалкие крохи в резервациях, лишенных всего, что составляло смысл и своеобразие их жизни.

К югу от великой реки{23} физическое истребление идет не так быстро, несмотря на воинственность испанцев. Здесь туземцев остается больше. Белые поселения опираются на их рабский труд. К тому же здесь есть глухие девственные леса и труднодоступные горы, где можно укрыться. Пока испанцы продолжают поиск обманчивой страны золота Эль Дорадо, индейцы ищут недосягаемые для белых убежища.

Иногда несколько племен объединяют силы для бурных, но безуспешных восстаний. После каждой такой попытки тиски сжимаются еще сильнее.

Лишь однажды интервенты ощущают колыхание земли под своими ногами. В конце XVIII столетия потомок инков Тупак Амару в последнем отчаянном усилии отстоять самобытность народа поднимает соплеменников на восстание среди священных инкских гор. Мятеж безжалостно подавляют; Тупака Амару заставляют смотреть, как казнят его жену и сыновей, затем его самого привязывают за руки и за ноги к четырем коням, которые тянут в разные стороны. К великой досаде испанцев, коням не удается разорвать на части человека, болтающегося в воздухе наподобие паука; приходится поручить дело палачу. И все же Тупак Амару продолжает жить — как легенда, как символ; так, его именем называют впоследствии движение повстанцев тупамарос.

Охотники за индейцами вторгаются все дальше в глубь материка. Детей, стариков и больных, не представляющих товарной ценности, приканчивают на месте; крепких мужчин уводят в приморье, чтобы сбыть на аукционах под шелест пассата в пальмовых ветвях. Искатели золота и алмазов возвращаются из экспедиций, подвесив к поясу отрезанные уши своих жертв, — свидетельство того, какой закон они внедрили в джунглях. Ковбои в прериях севера, льянерос в саваннах страны, получившей Ваше имя, гаучо в пампасах на юге — все они участники непрекращающегося геноцида и становятся национальными героями.

Едва ли не каждый шаг в поступательном движении белых равносилен еще одному шагу к гибели коренных жителей. Иногда бедой для аборигенов оборачиваются их собственные открытия.

Помните, сеньор Альмиранте, как жители островов — когда еще у них была возможность и было желание забавляться — играли мягко подпрыгивающим мячом; здесь, на Ямайке, игра эта называлась батос. Островитяне умели добывать из «плачущего дерева» эластичный сок кахучу. Сами научились его собирать, сами дали ему название.

В начале моего столетия европейцы по обе стороны Океана, как оставшиеся в Старом Свете, так и переселившиеся в Новый, тоже начинают интересоваться кахучу, притом чрезвычайно остро. Кто-то из колонистов в Новом Свете сконструировал повозку, в которую нет нужды впрягать быков или лошадей, она катится сама под звуки трескучих хлопков. Кто-то сообразил, что повозка будет катиться мягче, если колеса делать из кахучу. И сразу же в девственных лесах Америки разражается бурная каучуковая лихорадка, а заодно развертывается невиданная прежде по масштабам охота на индейцев.

Потребность в каучуке достигает максимума во время всемирной войны, которую мы, с присущим нам влечением к порядку и системе в наших затеях, называем первой. Каучук нужен для войны белого человека. Бронзовокожим жителям дождевых лесов Южной Америки приходится вносить свою дань в междоусобицы белой расы.

Каучуковые короли подчиняют своей власти огромные территории. Неудачливые племена, поселившиеся в каучуковых лесах, не подозревая, что кахучу — жидкое золото, изгоняются или истребляются. Скупщики — серенгалистас — посылают вверх по рекам целые флотилии на «лов индейцев», чтобы заполучить рабов для добычи каучука. Сжигаются деревни, рушатся тысячелетние внутриплеменные связи, плети из кожи тапира хлещут по голым спинам, обнажая ребра, — все это ради того, чтобы у белого человека были автомобильные покрышки. Две смерти на каждую тонну кахучу считаются приемлемой средней цифрой.

В лондонском Сити, главной бирже каучуковых акций, почтенные лорды возглавляют заморские торговые компании. Их руки чисты, происходящее в каучуковых лесах их не касается.

Что длилось пятьсот лет подряд, то продолжается и теперь.

По-прежнему охота на людей, чтобы снабдить рабочей силой плантации, оловянные рудники, строительство дорог, нефтяные месторождения. По-прежнему самый настоящий принудительный труд в обширных частях Латинской Америки — основа, на которой держится экономическая система. По-прежнему распродажа земельных участков с индейцами в роли инвентаря. По-прежнему торговля людьми как потребительским товаром.