Роберт Арп - Философия Южного Парка: вы знаете, я сегодня кое-что понял

Со своей стороны, Сатана проявляет симпатию к Кенни. Когда Сатана уже считает себя одиноким и разочаровывается в Саддаме, горюя над его безудержной самовлюблённостью, он натыкается на Кенни. «А-а!» — удивляется Сатана, моментально выбитый с колеи. Он демонически восклицает через силу: «Ха-ха-ха-ха! Скоро я буду править миром!» Но Кенни не проведёшь. На его неразборчивый вопрос, почему он такой озабоченный, Сатана отвечает: «Это всё Саддам. Он не думает о моих чувствах. Он просто хочет секса, но не хочет учиться общению». Кенни снова бормочет сквозь парку что-то, звучащее как «а чё ты его тогда не бросишь?» «Ты прав» — признаётся Сатана. «Мы должны расстаться. Я должен пойти к Саддаму и сказать: я отправляюсь на Землю, чтобы править один. Я сильный, и я не нуждаюсь в нём».

«Я должен быть сильным. Я должен быть сильным», крепится красный здоровяк, и вот он уже стоит пред иракцем: «Саддам, мне надо с тобой поговорить». Далее следует прорепетированная речь о расставании. «Саддам, порой ты можешь любить человека, но в то же время знать, что это всё неправильно». Сатана, конечно же, отвечает: «Чё за хуйню ты несёшь?!» «Ты смешиваешь меня с дерьмом, Саддам. Я ухожу от тебя. Я уезжаю на Землю, чтобы править один». Для Саддама это как удар молнии. Сатана — а как же иначе, если он Сатана? — играет на самой заветной мечте Саддама, лишения которой тот не вынесет — он хочет вернуться на землю и совершать там злодейства. Он, вместе с Сатаной, хочет наверх, чтобы сеять семена террора и страданий даже больше, чем Сатана. Суть в том, что Сатана изображён Люцифером иного вида, современным, чувствительным, мы видим, что злодейское мышление мультяшного Саддама противопоставлено ему. Сатана просто мягкий и пушистый по сравнению с Саддамом, который крушит и трахает всё, что движется. Сатана вообще к своей работе проявляет минимум заинтересованности и заливается демонским хохотом лишь перед новенькими. А Саддам тем временем изумляет песенкой с танцем живота. Он признаёт свои грехи и заявляет: «Я исправлюсь!», чтобы вновь завоевать Сатану и сохранить своё право поездки во внешний мир. Но даже тогда, желая верить Саддаму, что он исправится и изменится, Сатана задаётся про себя вопросами насчёт этого навечно проклятого месопотамского гея-разбойника, и мы в свою очередь также должны спросить философски: «А если ты останешься таким же вот засранцем?»

«Саддам», припоминает ему Сатана, «Я тёмный повелитель, а не ты!». Когда ему наконец-то это надоедает, он бросает Саддама обратно, в ад, и… благодарит Кенни. «Спасибо тебе, малыш», обращается он к маленькому герою Южного Парка. «Пожелай всё, что захочешь, и я сделаю это». И Кенни желает, чтобы всё стало так, как было раньше — до его прихода из ада. Когда Сатана спрашивает, понимает ли он, что это означает его смерть, он кивает, и снова произносит что-то нечленораздельное сквозь капюшон, полностью скрывающий его лицо. Но вот что осталось неясным — почему Кенни не пожелал обратить время вспять до момента его гибели, до огненного пука. Если он набрался знаний про опрометчивость поджигания газов, ему бы тогда даже не пришлось снова ехать в больницу.

Есть такое богословское течение — манихейство, которое описывает баланс между добрыми и злыми силами Вселенной, олицетворяемыми Богом и Сатаной. Две силы заключены в душе человека, ведя за неё преходящую борьбу. В час Судного Дня, когда восстанет Сатана, он и его приспешники придут в рай вновь, с момента изгнания, но его войску, в большинстве своём завербованному с земли через искушения и проклятия, без права на спасение как плата за грехи, предписана битва со святыми Божьими ангелами, возглавляемые архангелом Михаилом. Этого «супергероя» от святых особенно почитают в стиле церковного барокко в Австрии, Южной Германии, Французской Воинствующей Церкви. Михаил спускается на землю, чтобы во впечатляющей картине сражения огненным мечом поразить Сатану. И судя по католическим описаниям, бой мало чем будет отличаться от того, в котором Кенни спасает Сатану через доброту и понимание, предотвращая торжество дьявольского зла. В этом отношении Кенни — архангел Михаил Южного Парка. И с анусом, пылающим мощнее, чем пылающий меч Михаила, он побеждает нечестивое сатанинское владычество над миром, при помощи таких двух интровертных пассивно-агрессивных орудий, о которых средневековый монах и мыслитель Возрождения не могли и подумать: малость непочтительного юмора и малость искреннего сочувствия.

Несмотря на то, что он остался мёртвым, Кенни поступил наиболее удачно. Ведь теперь он опять прилетает через космос к вратам Рая, и на этот раз архангела Южного Парка пропускают к вожделенным грудям и остальным вожделенным плотским вкусностям, к которым допускают только и исключительно избранных. «Похоже, мне опять суждено жить в аду одному», грустно думает про себя Сатана. Но в последний момент, как это ни странно, он замечает Мистера Шляпу. Этот поворот, мне кажется, необычен даже для Южного Парка. Во-первых, как же Мистер Гаррисон обойдётся без своего Альтер-эго? Помните, во время битвы между силами зла, американцами и канадцами, мы слышали вопли Гаррисона из-за исчезновения куклы из окопа: «Мистер Шляпа!!! Не-е-е-е-ет!». Ещё мы должны спросить, ради метафизической целостности сюжета, как же Сатана заберёт Шляпу в ад, если Кенни пожелал вернуть всё именно «как оно было», до того, как он поджёг пердёж? И могут ли существовать две Шляпы или больше в параллельных мирах? Что случится, если они встретятся?

В юморе Паркера и Стоуна есть многое от Марка Твена. Когда они за что-то цепляются, то вгрызаются как клещ. Они хотят использовать, прежде всего, публичные обсуждения своих идей, чтобы участвовать в провокационном диалоге о политике, религии, сексе, насилии, смерти, жизни и других дискуссиях взращиваемых в Америке. Иллюстрированные истории, которыми они говорят, походят на испытание обычным норм терпимости, любезности и хорошего вкуса. Канадский посол, обвиняющий США и Канаду, развязавших войну, говорит как будто словами мультипликаторов, когда со странным шотландским акцентом, высмеивающимся весь фильм, произносит: «Это — насечёт цензуры нашего искусства!»

Выставление Терренса и Филиппа как представителей какого-то из искусств — возможно, основная проблема данного вопроса. Что ясно, я сказал бы, даже несомненно — то, что мы нуждаемся в таких художниках, как Паркер и Стоун, чтобы проверять пределы общественной терпимости. Этот часто незрелый юмор не всегда работает, как задумано. Но у них предусмотрена разумная защита: Вы что ожидали от кучки третьеклассников, которые только подражают взрослому поведению, переоценки ценностей? На фоне смешивания сортирного юмора с твердолобыми политиками и неуважением ко всему и вся, они делают громкие заявления о лицемерии современного общества и его эффектах для детей, благодаря чему их можно наиболее глубоко чувствовать и с готовностью диагностировать.

В конце фильма Терренса и Филиппа собираются казнить. Но внедренный Картману электронный чип, который должен препятствовать использованию в речи ругательств, болезненно ударяя носителя током, неожиданно превращается в мощное оружие. Картман обнаруживает свои способности благодаря случаю и начинает преднамеренно ругаться матом, чтобы метать во врагов молнии. Теперь он заряжен теми же самыми техническими средствами контроля, которыми ранее управлялся. Мать Кайла, тем временем, призывает к делу военных из расстрельной команды, и дети из всего Южного Парка, выступают вперед, заслоняя собой канадских комиков. Кайл выступает против своей матери, которая развязала кровавую войну между двумя самыми добрыми соседями в мире, и, поскольку расстрельная команда уже разбежалась, она стреляет из пистолета во лбы Филиппа и Терренса. «Но мне не нужен боец» — жалуется Кайл в этой предсказуемой развязке, «мне нужна мама». Неубедительно, я знаю. Но Паркер и Стоун любят баловаться этим сочным видом морализирования, в конце большинства эпизодов Южного Парка.

«Отставить, детишки!» — отдаёт приказ юным членам Сопротивления похожий на Паттона генерал в каске. «На канале Никелодион и так полно сортирного юмора!» Но дело, как сразу отвечают дети, не в стиле развлекательных программ, а в недопустимости вмешательства государства в художественную продукцию любого сорта. И таким образом, во всех сериях Южного Парка и фильме мы находим контраст грубоватого, но в общем-то, безвредного юмора, с одной стороны, и наихудших кровавых актов насилия, совершаемых во имя сомнительных «ценностей», с другой.

Ни одна религия не освобождена от «отстебывания» Южным Парком, но христианство по очевидным культурным причинам, высмеивается особенно часто. В самом христианстве не очень-то много юмора. За всё Евангелие Иисус и плачет-то всего однажды (от Иоанна 11:35), нигде он не смеется, даже не хихикнет. Вероятно ли это? Кем бы ни был Иисус — истинным Сыном Божьим в смысле учения о Троице, или простым смертным, обожествлённым по недоразумению, в качестве духовного преобразователя и повстанца против Римской оккупации Иудеи, я представляю его невинным и, возможно, даже надрывающим живот с земных шуточек. Ну а раз мы думаем, что Сатана реален, и хотим победить его, то что может сработать лучше всего, как не маленький добродушный подкол и насмешка? Разве дьявол не нуждается в нашем серьезном к нему отношении для выполнения своей грязной работы? Почему бы тогда не присоединиться к творцам Южного Парка и лишить его этого злорадного удовольствия?