Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6302 ( № 47 2010)

Узнав от мамы, кто мы такие и как попали на рудник, парень, недоверчиво глядя на нас, время от времени приговаривал: «Да не может быть, ядрёна феня, да не может быть... Хозяин на фронте, немецких оккупантов бьёт, а вы – здесь. Не верю… Ей-богу, не верю». Потом спохватился и сказал, что нам нужно торопиться, чтобы успеть домой засветло. Мы поблагодарили гостеприимного молодого сибиряка за угощение и засобирались в обратный путь на Мазульку. До сих пор мне помнится, как не хотелось выходить на мороз из тёплого, уютного помещения после горячего кипятка с молоком! И девочка уже не смотрела на нас испуганными глазами...

Парень, накинув на плечи полушубок, пошёл нас провожать. Он посоветовал нам, как кратчайшим путём лучше добраться по зимней дороге на Мазульку. Солнце уже перевалило за полдень, но всё ещё светило ярко, пробивая лучами разреженный морозный воздух, который затруднял дыхание при каждом шаге. Я и мама впряглись в санки и медленно зашагали в сторону рудника, чувствуя весомую поклажу позади себя. Так мы шли, стараясь не разговаривать, чтобы не тратить зря силы.

К вечеру мороз усилился, и идти стало намного труднее, чем вначале. Я принялся умолять маму остановиться и хотя бы немного отдохнуть, но она лишь твердила в ответ: «Сыночек, нельзя останавливаться, надо двигаться, идти. Иначе в такой мороз мы замёрзнем, пропадём. Что скажет папка, когда с войны вернётся?» От усталости у меня темнело в глазах, но я не мог ослушаться маму и, напрягая всю силу воли, с трудом переставлял ноги и двигался вперёд.

...На ночном небе появился молодой полумесяц, лунный свет тускло освещал ближайшие окрестности и убежища-норы, засыпанные снегом по самые крыши. Из промёрзших оконцев некоторых выбивался наружу слабый свет коптилок, отчётливо видимый в темноте. Из последних сил мы доволокли санки с мешком до нашего барака и постучали в дверь. Открыла нам тётя Учур. На лице её отразились удивление и испуг, а затем она принялась причитать: «Где вы так долго пропадали? Мы так за вас сильно беспокоились, прямо не знали, что и делать. Думали, плохое случилось. Ведь сейчас, люди говорят, время опасное. Ушли в незнакомую деревню, всё могло случиться. Да и волки могли напасть. Слава богу, что живыми-невредимыми вернулись, спасибо бурханам!»

Я стоял ни живой ни мёртвый от безмерной усталости. На оконце нашего блока-секции чадила, разбрасывая чёрные хлопья, пузырьковая коптилка, слабо освещавшая небольшое пространство «клетки». Дети тёти Кати ещё не ложились спать и испуганно таращились на нас с мамой. Больная дочь тёти Учур лежала на нарах, глядя на нас грустными глазами. Мама быстро разделась, сварила целый чугунок картошки в мундире и раздала по три-четыре штуки голодным детям тёти Кати и больной девочке Сане, единственной дочери тёти Учур. К сожалению, она была уже не жилец на этом свете и вскоре умерла...

Я настолько был измучен долгим походом, что, не доев и одной картофелины, уткнулся носом в стол и тотчас же уснул беспробудным сном.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Многоязыкая лира России

Сова

ПРОЗА УДМУРТИИ

Рассказ

Ульфат БАДРЕТДИНОВ

Рано поднял нынче Байтуган сына. Понятно, и похныкал, и покапризничал малец, кому же спозаранку из тёплой постельки вон хочется?

 – Не маленький, восьмой год идёт, помогать пора. За лошадью приглядеть невелик труд, – спокойно рассудил отец.

Мальчонка тихомолком возликовал: ещё пятилетним успел он осилить умение ездить верхом на семейной, смирной нравом, их лошадке, которую за окрас звали Белогривкой. Но подыматься сейчас ему всё равно не хотелось.

 – Вставай, парень! – построже зазвучал голос отца. – Ванюрка, слышишь?!

Ванюрка… Привыкал отец к этому имени сына долго. Вопреки его воле так парнишку назвала бабушка Сяськабей. А когда Байтуган поехал за свидетельством о рождении, попросил секретаря записать сына Валерием. Документ никому не показал. Мать читать не умеет, а жене о новом имени сообщил только через месяц. Тогда и решили: к сыну будут обращаться Ванюрка.

Мальчик о своём настоящем имени узнал только в школе. А друзья, родные его, как и раньше, Ванюркой зовут.

 – Гляжу, всё ещё потягиваешься? – неодобрительно глянул из горницы отец. Ванюрка поёжился, живо вскочил. Худая шутка – всерьёз рассердить отца, если тому что-то загорелось сделать к спеху. Легко схлопотать по первое число. Потом-то, понятно, батя скоро остынет, глянет виновато, да только – не буди лихо, пока оно тихо…

***

Маловато в лесу Сарсаз хвойника, средь берёз, осины да липняка ёлка с сосною точно островки средь моря. Зато высотой, а зимой ещё и отрадной глазу зеленью их особенно далеко видать.

А ещё в этом лесу притаился и обрёл худую славу глубоченный, буйно заросший разным бурьяном да дурманом лог Эгени. Имя он своё несёт, по местному поверью, от мужика, что заблудился в этом чертоломе, угодил в самый буерак да там и отдал душу, а овраг перенял его имя. Широченные липы осеняют там лесную гущину, в их тени чахнет поросль иных пород. Здесь не любят бывать окрестные жители, поскольку, по словам стариков, слоняется душа не упокоенного Эгени и заманивает в овраг новую жертву…

Только сова, толстая голова, приглядела дупло в стволе старой липы в самой горловине оврага Эгени и охотно его обжила. Ночная у неё повадка, в мае для этой птицы потёмок едва хватает, чтоб закогтить какую ни есть добычу и насытить себя, пока не засияет румяная зорька, и убраться в своё убежище на днёвку. Это когда она одна была. Перемену в совьей жизни принесли последние недели, когда птице пришлось обогревать кладку, а потом охранять и питать парочку вылупившихся совят, тут уж и светлого дня приходилось прихватывать для охоты, и почти всё добытое уходило в прожорливые клювики птенцов – исхудала сова, ослабела. Мышковать, малую живность промышлять на прокорм семейства – труд немаленький, освоила она и денное время, нужда заставила. Поджидала сова, что вот-вот поднимется её потомство на крыло, но не суждено ей было того дождаться. Воротилась она как-то с добычей к гнезду: кто-то, большой мохнатый, рыжий с серыми подпалинами, копошится у входа в дупло, рыком давится, подбираясь к самому драгоценному на свете, к малым птенчикам. Да это ж рысь, лютая лесная кошка, норовит сожрать совиных малышей! Вон, уже и пёрышки по ветру полетели… Не взвидев света, кинулась пернатая мать на рыжую хищницу, зашлась в отчаянном писке, норовит кривым когтем выцелить рысий глаз, соседей на помощь кличет. Да разве ж с этой убийцей сладишь – рысь в одиночку лося берёт… Так вот исчезли в её прожорливой пасти совята.

Горе, оно и зверю-птице ведомо. Три ночи вилась над порушенным гнездом сова, не оставляла осиротелое своё жилище. Да ведь не воротишь погубленных деток. И у злостной обидчицы её подрастают двое рысят, так она своих-то пуще глаза бережёт. Тоже мать. Но её, сову, оставила одинёшенькой. Что ж, испокон веку в жизни так и водится: кто смел – тот и съел. Но время брало своё, жизнь не остановишь, сова почувствовала голод, полетела на лесную опушку. Правда, это было охотничье угодье единственного в округе сыча, оберегавшего свою добычу. Ну, авось мышку-другую сыч ей уступит, пожалеет сову в её материнской печали.

***

Монотонная музыка тележных колёс смыкает Ванюркины веки, убаюкивает, и лишь бодрое отцово: «Но-о!» – поторапливающее лошадку, заставляет мальца вздёргивать голову. Нудная песня худо смазанных втулок, видимо, надоела и Байтугану. Он отпрукивает Белогривку, оглядывает весь колёсный стан, лезет пыльной мазницей в подвесное ведёрко и обильно смазывает оси. Поскулив ещё десяток метров, колёса унимают свой скрип.

Полевую дорогу на опушке леса как обрезало, дальше с телегой в гущу не пробраться. Байтуган всё же увёл повозку недалеко в лес, от солнцепёка. Но там ожидала другая беда – сонмище всяческих кровососов облаком окружило вспотевшую лошадку, она хлестала хвостом, перебирала ногами и мелко дрожала всей шкурой – отбивалась от гнуса как умела.

 – Белогривку отпрягать не станем, я живо обернусь. А ты животину от слепня-комара береги, – Байтуган спроворил веник из липовых веток, – отхлёстывай вот.

Заткнув топор за опояску, он направился в лес, обернулся и ободрил сына:

 – Ты, Ванюрка, не дрейфь тут. Некого бояться, да и далеко я не уйду, стук топора тебе слыхать будет…

Летучая вампирская мелочь прожигала Ванюрку укусами и сквозь рубаху, а уж лошадь мошка и вовсе поедом ела. Белогривка крутит хвостом, брыкается задними ногами, но при этом с аппетитом лакомится сочной травой и близлежащими листьями с веток – когда ещё добудешь такой вкуснятины? Ванюрка исправно охлёстывает её круп и бока, гонит летучих паразитов, внимательно вслушиваясь в стук топора. Когда тот умолкает, мальчишка напряжённо поджидает нового «тюк-тюк», а также оглядывает окрестный липняк: здоровенные какие деревья выросли. Вот, по соседству особенно толстая, матёрая. Ванюрка вглядывается – какой-то серый в крапинку комок шевельнулся в развилке ствола. Птица, да крупная такая. Мальчик ещё подобных и не видывал. Хотя на картинках встречал. Кажется, совой звать. Да, глаза круглые, кошачьи, крючковатый нос. Это точно сова! А та, бесшумно распустив крылья, направляется в глубину леса. Ванюрка провожает её глазами, что стали столь же круглы, как у неё. Сова на той липе гнездо себе сделала? Или, может, обед поблизости добыла и на дереве, в развилке, съела? Наверное, так, потому что с крючковатым её клювом ей выдолбить дупло для гнезда невозможно. А совы в дуплах гнездятся, это он уже знает по рассказам взрослых. Вот вороны, что каждый год обживают вяз за их оградой, строят гнёзда из веток, даже им с их клювами-долотами слабо дерево долбить. А может, воронам и так хорошо…