Рольф Эдберг - Письма Колумбу. Дух Долины

Когда Вы припали губами к земле Гуанахани, это был поцелуй Иуды, скрепляющий печатью смертный приговор.

Знаю: Вы намеревались хорошо обращаться с туземцами, чтобы не слабела их готовность приносить христианам товары. Да где Вам было укротить разбушевавшиеся силы. Даже первый отряд авангарда не повиновался Вам. Когда набранный Вами необузданный сброд стал шататься по островам, грабя хижины и насилуя женщин, Вы растерялись. Возможно, именно тогда, убегая от реальностей, обрели Вы тот баланс между человеколюбием и презрением к человеку, который сводится к тому, чтобы любить себя и презирать других.

Последующие поколения называли Вас слабым управителем. Деликатный вопрос. Говорят: кого господь призвал на должность, тому он дарует способность исправлять ее. Однако господь покладист. Он не настаивает на том, чтобы дар непременно использовался. Во все времена хватало неумелых управителей, и я могу заверить Вас, что мое собственное время не являет исключения.

Кстати, если Вы довольно скоро начали поступаться своими благими намерениями, виной тому было не только замешательство перед лицом происходящего. Как-никак, Вы были европейцем, убежденным в преимуществах белой расы перед людьми с более темной кожей. А потому каждый Ваш очередной вынужденный шаг с неумолимой последовательностью вел к гибели туземцев.

Это же Вы, сеньор Альмиранте, возглавили первую конкисту, когда аборигены Эспаньолы восстали против христианских мучителей. Вы во главе двух сотен христиан с мушкетами и аркебузами, лошадьми и собаками учинили кровавую расправу над людьми, которые любили ближнего, как самих себя.

Это Вы, обеспокоенные райской праздностью аборигенов, ввели принудительные работы. Вы повелели всем жителям Эспаньолы от четырнадцати лет и старше каждый квартал сдавать определенное количество золотого песка и хлопка в качестве дани католическим величествам, угрожая суровой карой тому, кто не выполнит квоту.

Это Вы отправили первую партию рабов из западного полушария. Помните письмо донье Изабелле и дону Фердинанду, где Вы излагали свой план во имя святой Троицы поставлять столько рабов и «бразильского» дерева, сколько можно будет продать?

И самое существенное: Вам принадлежит режиссура первого колонизаторского начинания в Новом Свете — свете, который вовсе не был новым для коренных жителей, а только для европейцев, навязавших ему новых людей, новые идеи и новый образ жизни. Колон — колонизатор: словно само имя предопределило деяние.

Карательные экспедиции, принудительный труд, работорговля, колониализм — во всех областях Вам суждено было явить пример, коему последовали более осознанно жестокие конкистадоры, когда состоялся их выход на сцену.

Терзаете ли Вы душу свою самооправданием, сидя там, в сгущающемся мраке на полузатопленном корабле? Ищете ли мира с собственной памятью? Я не стал бы вмешиваться в эти мирные переговоры, если б не необходимость обозначить отправную точку дальнейших событий.

Бартоломе де Лас Касас, иезуитский патер{11}, сопровождавший Вас в предыдущем плавании, в своих записках с Вест-Индии касается того, что последовало вскоре. Бесстрастно описывает он, как вооруженные копьями испанцы верхом на конях врывались в селения и убивали всех без разбора — мужчин, женщин, детей, как забавлялись тем, что вырывали младенцев из материнских рук, хватали за пятки и разбивали голову о камни, как вспарывали живот беременным женщинам и разрубали плод на куски, как наслаждались, медленно поджаривая на углях живых индейцев, и состязались в умении пронзать островитян мечами.

Что же нашло на этих уроженцев суровой Кастилии, беспечной Андалусии и гор Эстремадуры? Можно ли объяснить эксцессы лишь несходством жизненного идеала коренных жителей и завоевателей? Может быть, мрачная средневековая Европа мстила детям природы за свою собственную безрадостность? Или внутри каждого из нас кроются сходные силы и такими мы предстаем в ситуациях, когда осыпается лак? Не отыщется ли в моей европейской современности параллелей тому, что в ту пору разыгралось в Карибии и дальше на запад?

Впрочем, и тогда не вся Европа реагировала одинаково. Лас Касас, коему предстояло на полвека стать нечистой совестью испанской конкисты, хотя и почитал законным распространять среди неверных истинную веру, в остальном полагал, что не следует трогать туземцев и их земель: «Индия принадлежит индейцам!»

Венценосные испанские супруги шли несколько дальше. По их доктрине, христианским монархам принадлежало неоспоримое право подчинять себе нехристианские страны. Однако тем самым туземцы становились подданными испанской короны наравне с жителями Каталонии и Арагона. Сколь энергично волевая красавица королева внушала Вам, что подданных нельзя обращать в рабство, с ними надо обращаться тиу bien у amoro samente — хорошо и любовно, — говорится в одном из ее повелений!

Лас Касас был идеалистом, его можно было не принимать всерьез. Да и воля доньи Изабеллы не могла своротить горы. Колонисты ведь для того и отправлялись за море, чтобы заставить других гнуть спину на себя, а иначе стоило ли им тащиться в Ваши Индии. Сколь хитро старались Вы не замечать развал Вашего дела, когда содействовали внедрению системы, по которой колонисту выделяли землю и поручали заботиться о живущих на ней индейцах, помогая им развивать местные ресурсы. Система эта получила наименование энкомьенда{12}, оставляющее впечатление законности, делового подхода и рачительности. Венценосные супруги сочли за лучшее приглушить голос совести и одобрить компромисс, к тому же предоставляющий такую восхитительную возможность приобщать язычников к правой вере. Все более или менее стыдливо закрывали глаза на очевидную истину: что аборигены оказывались целиком во власти плеток и произвола энкомьендерос.

Явился еще один образец для будущих основателей государств.

У этой системы была слабость, конечно же, очевидная и для Вас: жизненный ритм островитян отличался от европейского. Они вросли корнями в экологический баланс щедрой местной природы. Когда их принуждали к тяжелому труду на плантациях или на промывке золота, они выбивались из привычного ритма, песни замирали в их устах, из-под ног ускользала опора. Одни убегали в горы, преследуемые собаками, другие в отчаянии травили себя кассавой{13}, большинство просто угасали, лишенные воли к жизни.

Пока волна белых переселенцев достигла только волнолома перед материком бронзовокожих. Здесь она остановилась на четверть века — «история затаила дыхание». На островах среди редеющего коренного населения — белые, не подозревающие о том, что кроется вдали за коралловыми рифами. На материке — просвещенные народы, прилежно шлифующие свои высокоразвитые культуры, не ведая, какой девятый вал набирает силу.

Четверть века — и вот уже один Ваш бывший каютный юнга{14} прокладывает путь за грядами битых штормами коралловых рифов, у которых Вы повернули назад. Наконец-то белокожие видят воочию образчики азиатской роскоши, предмета Вашей страстной и тщетной мечты.

Это явилось сигналом к штурму. С Хуаны, Эспаньолы, Ямайки устремляются на запад люди, жадные до грабежа и приключений, в отличие от Вас — без королевской грамоты в кармане, пираты, учреждающие пиратские империи, чтобы, выполнив черную работу для испанской короны, уступить место внешне более респектабельным силам.

В истории большинства стран есть неприглядные страницы. Те, что пишутся в эту пору, принадлежат к самым грязным.

Не успела улечься волна от каравеллы, которую Ваш каютный юнга провел через залив, как за ним следует Эрнан Кортес. Повеса, ранее в основном покорявший дамские будуары, теперь во главе нескольких сот конных воинов{15} подчиняет себе хорошо организованное государство с населением около шести миллионов.

Перед испанцами открывается империя Моктесумы{16}. Загрубелые конкистадоры чуть ли не впадают в умиление перед красотами Теночтитлана — города Кактусовой скалы, центра великолепной империи народа, называющего себя когда мехика, когда ацтеками по имени своей мифической родины. Зеленые рощи, роскошные сады, город, частично построенный на воде, с каналами вместо улиц. Богато украшенные храмы и другие общественные здания, изысканные произведения искусства из золота и перьев кецаля. Ошеломленный увиденным, Кортес готов поверить, что достиг страны, откуда царь Соломон привез золото для своего храма.

Завоевателям невдомек, что в долине среди курящихся вулканов культуры наслаивались друг на друга, подобно кольцам древесного ствола, и сердцевиной служила культура майя{17}, возникшая на заре нашего летосчисления. Нет у них предпосылок для понимания той философии, что от времен майя пронизывала последующие культуры, философии, основанной на ритме времени, непрестанном потоке дней, которые из вечности будущего прибавляются к вечности прошедшего, а индивид с его настоящим — лишь мгновенный всплеск между обеими вечностями.