Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6304 ( № 2 2011)

Любим мы его не за это.

(Или не любим.)

Емелин старается не говорить о политике. Что и понятно – он о ней сочиняет стихи. А всё же интересно расковырять и посмотреть: что внутри, за красных или за синих? Ведь поэзия – дело скользкое: можно так понять, можно этак. А вот чтобы с последней прямотой, по-простому?

Для этого, кажется, и придуманы интервью.

– Виктор Топоров назвал тебя в одной из своих статей первым поэтом Москвы. Что ты об этом думаешь? Понятно, что стараешься не думать, но вот сейчас, когда я спросил?

– У Виктора Топорова всё несколько сложнее. Он пишет, что со мной не ясно, поэт я или нет. Поэтический генералитет отказывается держать меня за своего. Признать меня – для них равносильно признанию, что вся иерархическая, кастовая, бюрократическая пирамида, которую они слепили за последние двадцать лет (после краха такой же советской пирамиды), оказывается никому не нужной.

Если я поэт, то «экспертное сообщество», как они себя называют, – шайка самозванцев и шарлатанов. Они установили свои иерархии: живые классики, знаменитые поэты, новаторы, выдающиеся поэты, подающие надежды поэты и т.д. (смотри повесть Войновича «Шапка»). Установили правила игры, соблюдая которые можно (теоретически) дослужиться от молодого, подающего надежды поэта до живого классика. Разработали правила хорошего тона, чинопочитания, единомыслия, табель о рангах. Устав строевой и караульной службы. И вдруг выяснилось, что можно, демонстративно плюя на все эти построения, прорваться в печать, в СМИ и, главное, к читателю.

Пожалуй, таков плод моих горестных размышлений над статьёй Виктора Топорова «Первый Поэт Москвы».

Сам Виктор Леонидович (величайшая ему благодарность) упоминает масштабность и эмоциональность откликов на мои тексты. Тут я с лучшим критиком России совершенно согласен. Таки да, отклики имеют место. Довольно масштабные и частенько весьма эмоциональные.

Желаю, как говорится, чтобы всем.

– То есть получается, Топоров говорит об «успешности», а «эксперты» – о «художественных достоинствах». Ситуация патовая, каждый остаётся при своих. «Людям нужен Емелин – прекрасно, но им также хочется пить, курить и Дарью Донцову, при чём тут литература?»

– Ну Виктор Топоров (огромная ему благодарность) говорит в том числе и о качестве текстов. Мне же действительно гораздо любопытнее критерий «успешности», чем «художественных достоинств».

Я абсолютно честно не вижу никаких «художественных достоинств» в подавляющем большинстве тех текстов, которые «эксперты» в поте лица впаривают обществу. Однако вижу непрерывно тарахтящий маховик раскрутки, типа рецензий, критических статей, выступлений в СМИ, премий, фестивального движения и прочего вполне профессионального пиара.

То есть «эксперты» на самом деле из кожи лезут, чтобы перевести угодных им авторов из «эстетического измерения» в число «успешных».

Другое дело, что это у них ну никак не получается.

Из всего этого, по-моему, следует вывод, что и для «экспертов» главный критерий оценки творчества – это та же пресловутая «успешность», а «художественные достоинства» – это лапша, которую они вешают на уши для оправдания собственной профессиональной несостоятельности. «Пиарили мы вам пиарили очередного великого поэта, да так и не пропиарили. Это не оттого, что мы дрянные пиарщики, а оттого, что вы дрянные читатели (быдло) и не желаете делать усилий, дабы осознать всю глубину художественных достоинств текстов, которые мы вам так героически втюхиваем».

Это основной лейтмотив всей «экспертной» критики.

То есть всех интересует успешность прежде всего.

Только одни врут, а другие нет.

Насчёт Дарьи Донцовой и «при чём здесь литература» – я бы не сравнивал положение в прозе с положением в поэзии. Они несравнимы.

Я не читал Донцову, но я читал много современных авторов: Прилепина, Елизарова, Юзефовича, Сенчина, Шаргунова, Садуллаева, Быкова и т.д. – вплоть до Сорокина и Пелевина. При всех отличиях этих авторов друг от друга их реально интересно читать. В метро, на диване и т.д. Их новинки отслеживают, их обсуждают в курилках, они известны не только в душном гетто профессиональных экспертов. Тиражи меньше, чем у Донцовой, но их читают.

А найдите дурака, который будет читать Кирилла Медведева, Нику Скандиаку или Аркадия Драгомощенко. Никто, кроме ангажированных деятелей, которые что-то потом об этом напишут (такое же бессмысленное и непонятное) и получат за это гонорар и поездку в качестве «эксперта» в провинциальный западный университет.

А нормальный человек ни при какой погоде читать это не сможет.

И будет совершенно прав.

Так что патовой ситуации я не вижу.

Однако шахматная доска уже занесена над нашими головами. Остап Бендер, сделавший это, называется Интернет. Тысячелетиями одни (маленькая кучка) говорили (писали), а другие (подавляющее большинство) слушали (читали). С появлением Паутины абсолютное большинство обрело право на высказывание, к которому их раньше не подпускали на пушечный выстрел. Мы находимся в самом начале процесса, но я жду от него невиданных перемен и неслыханных мятежей.

– Хм. А меня, признаться, от слова «Интернет» немного тошнит. По-моему, единственное, в чём он за десять с лишним лет преуспел, – это «глум» (раньше говорили «стёб»). Из Интернета на меня пялится отвратительная харя конторского служащего – вроде тех, что плевались жёваной бумагой в Акакия Акакиевича. Жизни они не знают и не боятся узнать – вообще ничего не боятся: жизнь дерьмо, но смешное, а значит, хорошее. Твои читатели – уж не того ли замеса?

То есть если отнять от Емелина юмор – что останется?

– Знаешь, Лев, меня ужасно раздражают люди, которые, важно надувая щёки, повторяют заезженную банальность: «Интернет – это помойка».

Интернет – такая же помойка, как наша жизнь. С повсеместным распространением компьютеров он действительно стал самым демократичным информационным пространством. Сравнивать его с телевидением, на котором царят политическая цензура и бабки, невозможно.

При чём здесь наличие или отсутствие в Сети юмора, я не понимаю.

Вой на Интернет поднимают, по-моему, именно бывшие самозваные хозяева дискурса. Которые в редакциях и на худсоветах изображали из себя арбитров изящества, решающих, кому быть Автором, а кому – потребителем. И вот, потеряв эту власть, они злобно брызжут слюной и страдают по тем временам, когда она у них была.

Ещё раз, как сказал поэт:

В Интернете возможность высказаться

Обрёл голодный и раб,

И власть у хозяев дискурса

Уходит из грязных лап.

(Поэт – это я.) А ты, извини, ерунду какую-то говоришь про юмор. Меня этот вопрос никогда не интересовал. Себя я юмористом не считаю, между юмором и стёбом – дистанция огромного размера.

Юмор – методика вызывания у человека смеха.

Стёб – это когда берётся некая тенденция и доводится до предела своего развития, а затем выводится и за этот предел. Я льщу себе, что пытаюсь заниматься именно этим. А уж что вычитывают у меня читатели – сие тайна велика есть.

Группировка, господствующая в стремительно вырождающейся «современной русской поэзии», меня тотально ненавидит. Ни один мой текст в своих изданиях они никогда не напечатают. Поэтому я публикую свои тексты в Сети. За что ей благодарность моя не имеет границ.

– А Кабак? Разве твоя известность начиналась не с выступлений в «клубах»? Я это к чему: вот в 50-е годы говорили «поэзия стадионов», хотя дело происходило главным образом в Политехническом музее. Сегодня Интернет – такой «стадион», то есть вывеска, а дела делаются в Кабаке. Нет?

– Кабак – дело хорошее. Но известность пришла ко мне не оттуда, а благодаря деятельности нескольких хороших людей (твоей в том числе). А с Кабаком ситуация развивалась так. Стал я в него похаживать. Когда сам читал, когда других поэтов слушал и всегда нажирался. Денег я тогда зарабатывал крайне мало, так что скоро ощутил серьёзный удар по бюджету.

И решил: зачем мне ходить на других поэтов? Буду ходить, только когда сам выступаю. И тут выяснилось, что в Кабак на литвечера никто, кроме поэтов, не ходит. Сидят, слушают друг друга, рукоплещут. А как я на их вечера ходить перестал, так и они, естественно, мои вечера начали игнорировать.

Перед пустыми стульями распинаться глупо. Так я и вообще в Кабак ходить забросил. И печени легче, и карману.