Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6362 ( № 10 2012)

«Хочется жить в креативной России»

ПИСАТЕЛЬ У ДИКТОФОНА

Олег Хлебников считает, что страну спасёт средний класс

"ЛГ"-ДОСЬЕ:

Хлебников Олег Никитич - поэт, журналист, кандидат физико-математических наук. Родился в 1956 году в Ижевске. Окончил Ижевский механический институт, аспирантуру ВЦ АН СССР (Москва), Высшие литературные курсы при Литинституте. Автор многих книг стихов, участник международных поэтических фестивалей. В настоящее время - зам. главного редактора "Новой газеты".

- Вы дебютировали как поэт в далёком 73-м году в "Комсомольской правде". Вам было всего-то 17 лет. Как получилось, что удалось опубликоваться? Кто-то помог, порекомендовал ваши стихи?

- Семнадцати мне тогда ещё не исполнилось. И всё произошло для меня совершенно неожиданно. Влюблённая в меня девушка послала мои стихи в "Алый парус" (была такая страничка для тинейджеров в "Комсомолке") по своей инициативе. Неудивительно, что открывший письмо Андрей Чернов, который там даже не работал, а только печатался, ну и заходил помогать, усомнился в подлинности прочитанного - женский почерк, а вдруг вообще плагиат? Потом он мне говорил, что, прочитав подборку первый раз, запомнил какие-то строчки и, когда читал повторно, решил, что эти стихи уже где-то публиковались. Но тогдашний капитан "Алого паруса" Юрий Щекочихин отмёл все подозрения и с лёту поставил подборку в номер. Я "Комсомолку" тогда (совсем другая была, чем сейчас!) выписывал. И однажды, развернув газету, испытал шок, увидев там свои стихи. А потом мне пришло короткое письмо из редакции со смешным словом "спасибище" за эти самые стихи и с приглашением приехать в Москву и подружиться. Так и произошло. А в один из моих приездов, в самом начале 1975 года, Щекач, как его все называли, надумал показать меня Слуцкому. В общем, меня привели на семинар к Борису Абрамовичу[?] И ещё одна моя публикация в "Комсомолке" вышла уже с предисловием этого поэта - одного из самых крупных во второй половине ХХ века. Слова Слуцкого обо мне я считаю благословением на поприще, извините за пафос. А после этой публикации пошли, без преувеличения, мешки писем. Но я был ироничным малым и, слава богу, сумел не зазвездить.

- По тем временам это, конечно, было большим успехом. Но времена меняются, и сегодня публикация стихов вряд ли может стать событием. Часто никто, кроме самого автора, на это особого внимания не обращает. Вы ностальгируете по прошлому, по тиражам, гонорарам, писательским льготам?

- Собрание стихов Фета, изданное мизерным тиражом, расходилось двадцать с чем-то лет, и раскупили его уже только после смерти поэта. От этого Фет не стал менее значительным явлением в русской литературе. Просто бывают такие времена, когда общество глохнет, не слышит поэзию, а значит, и собственную душу. Может быть, боится осознавать себя и происходящее. Беспощадное осознание - всегда тяжёлая душевная работа. А если ты занят исключительно выживанием или, наоборот, - пожинаешь богатый урожай плодов, украденных у ближних, тут не до самосознания. Напротив - надо себя отвлекать или от тоски-печали, или от угрызений совести (если таковая имеется). Поэзия не даёт сделать ни того, ни другого. В качестве анестезии годятся детективные сериалы.

- Если можно было бы повернуть время вспять, что бы вы изменили в своей литературной биографии, каких поступков не совершили бы и наоборот?

- Не опубликовал бы "лишнего". Выучил бы несколько языков.

- Вы советский или русский поэт?

- Кажется, советским стать не успел. Да и не стремился. А вообще, по-моему, поэты делятся не на советских и русских, а на хороших и плохих. Вот Маяковский - он только советский поэт или всё-таки русский тоже? Когда читаешь его "Облако в штанах", такой вопрос не возникает - поэзия. Когда читаешь его "Хорошо", этим вопросом снова не задаёшься - потому что не поэзия.

- Вас отмечали помимо Слуцкого ещё и Самойлов с Вознесенским, а вы сами сейчас как-то поддерживаете молодых авторов, помогаете им с публикациями в журналах, изданием книги, да и просто добрым советом?

- Тех молодых и не очень (но неизвестных), кого считаю талантливыми, я публиковал в "Огоньке", где возглавлял отдел литературы с 1988 по 1991 год, и даже сейчас периодически продолжаю печатать в "Новой газете", хотя это издание не литературное. Всегда подробно высказываюсь о присланных мне или принесённых стихах, если в них хоть что-то есть[?]

- Вы издали двенадцать книг стихов, в том числе и за границей. У вас не возникает ощущения, что книги, выпущенные в новейшее время, словно проваливаются в пустоту, не доходят до читателя, да и не особо его интересуют?

- Сейчас, хоть и маленькими тиражами, издаётся чудовищно много стихотворных книг. Издавать их легко, если есть деньги, а должно быть трудно - вне зависимости от денег. Книга поэта - это всегда поступок. А книжки очень многих нынешних стихотворцев - это вульгарное удовлетворение тщеславия, иногда - что-то вроде семейного альбома с фотокарточками. Мол, есть такой Добчинский. Нивелируется само слово "поэт". Это, конечно, обидно. А что касается тиражей[?] Есть странное чувство, что книжка, каким бы тиражом ни была издана, всё равно попадёт в нужные руки, да ещё и Интернет сейчас есть - значит, кому надо, прочитают. Время всё расставит по своим местам. Отличить зарифмованные высказывания от настоящей поэзии очень легко. Вся "непоэзия" - это, пользуясь определением Мандельштама, "переводы готовых смыслов". А что касается отношений "писатель - читатель"[?] В 1988 году, когда у меня вышла книжка в Дании, неожиданно в "Огонёк", где я тогда работал, приехала целая делегация датчан - человек двадцать. Оказалось, это читатели моей датской книжки. Пришлось устраивать что-то вроде читательской конференции в зале, где у нас проходили редколлегии. В Дании конца 80-х интерес к стихам был как будто не выше, чем в нынешней России, а вот поди ж ты[?] Я тогда подумал, что был бы куда счастливее, если бы такая делегация приехала из Калуги или Тулы. Увы. А у датчан, как и у других европейцев, интерес к русской поэзии в те годы определялся двумя словами: "Горби" и "перестройка". Но то, что искали, они в наших стихах всё же находили - тайную свободу.

- Нередко вас сравнивают с Ходасевичем. Насколько это справедливо, как вы считаете?

- Однажды - мне было года 22 - я приехал в Переделкино к Александру Петровичу Межирову почитать новые стихи. Это занятие всегда было увлекательным до азарта. Что скажет Межиров, оставалось загадкой до его самого последнего слова. И вот я читаю ему стихотворение, где есть строчки: "Не таким меня любила мама[?] - / Мама! Неужели это я?" "Как! - восклицает Александр Петрович, и его огромные глаза вообще заполняют всю комнату. - Вы не знаете Ходасевича?!" И цитирует из великого "Перед зеркалом": "Я, я, я. Что за дикое слово! / Неужели вон тот - это я? / Разве мама любила такого[?]" и т.д. А где я мог в те годы, проживая в Ижевске, достать книги Ходасевича? Конечно, я его не знал. Но мгновенную острую близость ощутил. Свой стишок, конечно, выкинул. Зато с наслаждением читал ходасевичевский ардисовский томик, который мне дал Александр Петрович. Такие пересечения, как случилось у меня с Ходасевичем, по-видимому, неслучайны. Должно быть, какие-то струны его и моей души настроены одинаково. Это соображение меня греет - Ходасевича я ставлю очень высоко в своей поэтической иерархии. А ещё я однажды прочитал у Берберовой, что постоянным мучительным чувством Владислава Фелициановича была жалость к людям. Как ни странно, это чувство с самой ранней юности было и у меня главной причиной, заставлявшей браться за перо. А не, допустим, любовь к девочке или родным просторам.

- А тень однофамильца Велимира? Одну из ваших подборок в "Огоньке" во второй половине 80-х сопровождал врез, в котором проводились некоторые параллели. Я хоть и школьником был, а помню[?]

- Велимир Хлебников - гений, но вряд ли в чистом виде лирик. Со мной всё ровно наоборот. Он мне интересен своим словотворчеством, непредсказуемостью не только следующего слова, но и звука. И всё-таки мой великий однофамилец не самый мой любимый поэт. А объединяет нас, кроме фамилии, род занятий: стихотворчество и математика.

- Какое место вы отводите себе в современной русской литературе? Можете сказать: "Вот моя ниша"?

- Пусть на это место меня отведут другие. Но - не под конвоем. И ещё одно нахальное соображение. По-моему, кроме меня, сейчас почти никто не пишет поэм. А я продолжаю заниматься этим бесперспективным делом. Зато, когда находишься внутри поэмы, испытываешь счастье. Причём продлённое. Если стихотворение - миг любви, то поэма - по крайней мере ночь, а может, и несколько. Сейчас я почувствовал, что из моих тринадцати поэм (тринадцатую - "На небесном дне" - закончил только что) складывается что-то вроде романа в поэмах. Не из всех - войдут всего семь-восемь, зато внутренний сюжет будет просматриваться. Конечно, хотелось бы, чтоб у этого странного и уж точно не востребованного нашим временем произведения всё же нашлись внимательные читатели.