Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6362 ( № 10 2012)

Сейчас нам крайне важно, чтобы на смену мечтателям о новой жизни, сибаритам и прожигателям пришли герои типа Ивана Порохина - "строители жизни", которые сами своими собственными усилиями попытались бы реализовать "жизнь настоящую, а не ту, которую создадут для меня", которые "хотят создавать, строить, ошибаться". Эта энергия может, например, перенаправить разрушительные страсти, как у другого брата из семьи Порохиных - Саввы, и он будет не разгуливать с пистолетом, а утолять свою страсть к разрушению на привычной для него рубке леса.

Нужно вспомнить и русскую народную эпическую традицию, которая выводит на первый план героя-труженика, возделывателя земли, того же Микулу Селяниновича. Настоящий человек должен стать трудником, подвижником, совершающим как духовный, так и физический подвиг. Через "дело", по мысли Абрамова, состоит и "путь ликвидации вековой отсталости России", по нашему лексикону - путь к модернизации. Потому как "Россия ещё никогда не работала в полную силу - в этом её беда".

Нашему обществу сейчас крайне нужен такой герой, создающий жизнь, а не принимающий схемы и конструкции, созданные для него. Не герой - блуждающий лермонтовский "Парус", который доминирует в нашей современной литературе, а герои - укоренённые, занятые возведением дома-храма-града.

Есть и альтернатива. Абрамов вслед за Достоевским показывает тот необычайный вред, который причиняет подмена живой, настоящей жизни какой-либо искусственно созданной идеей. Таких "идей" у нас сейчас пруд пруди, ими перенасыщен агрессивный информационный шум нашего времени. Таким "идеям", будто "золотому тельцу", языческому идолу, люди приносят себя, своих родственников, знакомых, весь мир в жертву.

В абрамовской книге младший сын в семье Порохиных - Гунечка: "Сама доброта. Монастырь, церковное любил. Молитвенник семьи. Пост соблюдал. Готовил себя в монахи. Любил божественное[?] Мир, лад вносил". И что же, чем кончил Гунечка? Предался обольщению "идеей": "Началась революция. И всем сердцем прилепился к революции. На земле царство Божие установить! Бог - любовь. Справедливость. Братство. Не было человека, которому бы так были близки идеалы революции: свобода, равенство, братство. Гунечка записался добровольцем. 18 лет. Убит в первом же бою". Вот только праведный отрок Артемий Веркольский, поражённый молнией, почитаем на Архангельской земле за святого, а Гунечка, которого многие пророчили в святые, так и не стал им. Он, истово следовавший за идеалами свободы, равенства и братства, не только ничего не достиг, но и жизнь свою потерял ни за что. Да всё потому, что все эти прокламации, которые его прельстили, - ничто, пустышка, потому как далеки от жизни и никак не соотносятся с реальным конкретным человеком.

По Абрамову, не только идея, мысль, но и слово может произвести необычайные катаклизмы: "Слово небезобидно. Слово - дело. Революция - это результат великого выброса в народ слов, начинённых динамитом. Слово может погубить".

Таких динамитных шашек, зарядов, начинённых гексогеном, в нашем обществе разбросано бесконечное множество. Они прельщают: ведь, десятилетиями блуждая в пустыне, мы истощены, мы потеряли целеполагание, практически лишены скрепляющих страт и на грани отчаяния хватаемся за всё что угодно. В мире безыдейном, бесцельном легко погнаться за миражами, покупаясь на любой вброс информации, на суд общественного мнения.

Вот и вывод из всех путей, обозначенных Фёдором Абрамовым: обществу необходимо созидательное и симфоническое преображение народной среды в соработничестве с Церковью, с просветительством и деловыми кругами. Иначе мы будем иметь либо утопическое Беловодье, либо очередную революцию, ведущую к самоистреблению. Призыв "надо работать" и тезис, что "Россия ещё никогда не работала в полную силу", должен звучать в голове, а не всяческие искусственные миражные идеи.

Андрей РУДАЛЁВ, СЕВЕРОДВИНСК

Восстание попугаев

ДИСКУССИЯ "ПОСТМОДЕРНИЗМ: 20 ЛЕТ СПУСТЯ"

Александр МЕЛИХОВ

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Постмодернизм - хоть имя дико, но российская гуманитарная мысль вот уже лет двадцать тщетно пытается выяснить, что оно означает. Такие трудности возникают всегда, когда не слово подбирается к явлению, а явление к слову. Когда мы видим предмет "корова" и придумываем для него имя "корова", проблем не возникает, пока нам не понадобится отличить корову от буйволицы. Когда власть заказывает даже такую туманную штуку, как соцреализм, и то более или менее понятно, что имеется в виду: чтоб было похоже на правду, но укрепляло веру в социализм. Зато если жители Хренопупинска объявят себя лидерами нового духовного движения "хренопупизм", нам придётся очень долго выяснять, в чём же заключается истинная сущность хренопупизма, прежде чем мы наконец задумаемся: а существует ли таковая?

Я, однако, вовсе не хочу сказать, что в XX веке и, в частности, во второй его половине, не возникло ничего такого, чего бы не было в XIX. Если даже просто перечислить те явления, которые сами собой бросаются в глаза, уже выйдет немало.

Первым я бы назвал возникновение массового читателя, или, выражаясь языком романтиков, полуобразованной "толпы", "черни", которую легко обмануть. Это, так сказать, восстание податливых привело к тому, что появилась возможность "раскрутить" любую поделку или подделку, которая бы вызвала у законодателей вкуса аристократической эпохи лишь брезгливую гримасу. Отсюда проще простого было заключить, что пиарщик важнее творца, - служение же этому принципу можно назвать революцией барыг.

Наблюдая эту воодушевляющую картину, истероидные психопаты, которым необходимо любой ценой оказываться в центре внимания, поняли, что его неизмеримо легче привлечь не созданием своей красоты, а ошарашиванием, оплёвыванием чужой. Это явление можно назвать революцией позёров. Вот позёры-то и сделались идеологическим сердцем движения барыг, насколько служители мамоны вообще нуждаются в оправдании своей деятельности: барыгам всё равно на чём зарабатывать - на созидании или на разрушении, а позёры проникнуты искренней, интимной и бескорыстной ненавистью к красоте и величию. Ведь именно Шекспир и Толстой отнимали у них то единственное, ради чего стоит жить, - славу и поклонение: если бы не пришествие свобод, мы бы даже и не догадывались, какие горы ненависти накопила образованная чернь против классических шедевров, которым их заставляли отбивать принудительные поклоны. Будя, попили нашей кровушки!

Из пены на губах этой ненависти и родились авторы, выстраивающие пьедестал исключительно для себя самих. Да, романтики тоже выстраивали свой пьедестал на презрении к черни, но этот пьедестал был открыт для всех. Человек - высокое существо, давали понять они: сделайтесь достойными своего высокого назначения, и вы тоже будете звучать гордо. Новый автор - самовлюблённый эгоцентрик - шлёт миру принципиально иное послание: достоин восхищения лишь я один, а все остальные представляют ценность только в виде рукоплещущего мяса.

Ещё одно небывалое явление - комментирование превратилось едва ли не в массовую профессию: стало возможным вести обеспеченное и почтенное существование в качестве комментатора и интерпретатора чужих текстов. Влияние этой гильдии настолько разрослось, что не могло не привести к революции комментаторов: комментатор важнее творца! Творца, в сущности, даже и вовсе нет - смерть автору!

Только особая порода людей, родившихся, воспитавшихся и никогда не выбиравшихся за пределы библиотеки, могла не видеть смехотворности такого, скажем, логического следствия их теорий: Ремарк написал "На Западном фронте без перемен" не потому, что замерзал, мокнул и дрожал от смертного ужаса в окопах, был ранен, видел страшную смерть друзей, а потому, что прочёл сотню-другую "текстов". (Ряды комментаторов существенно пополняет отряд маменькиных сынков - городских книжных мальчиков, никогда не живших полноценной жизнью тела, которое и поставляет нам самые мощные впечатления: холода, голода, боли, усталости, страха[?])

Однако же не бывает такого влиятельного зла, которое бы не начиналось с борьбы за добро. После идеологических катастроф XX века, после Освенцима и ГУЛАГа наиболее чувствительные европейские интеллектуалы постарались отыскать корень всех бед - им оказался пафос. Если-де смотреть на вещи патетически, непременно возникнет чувство, что на свете есть вещи более важные, чем человеческая жизнь, - это чувство и есть первый шаг к идеологическим войнам. Следовательно, дабы их избегнуть, необходимо на всё смотреть иронически - тогда и не возникнет желания ни убивать, ни жертвовать собой.