Расширение прав и возможностей женщин в России - Джули Хеммент

«АННА» – первый российский центр, занимающийся насилием в семье. Первый Центр для жертв изнасилований и преступлений сексуального характера («Сестры») открылся в Москве в 1994 году. Как я писала, оба центра получали хорошую поддержку от образовательных учреждений, где преподавали феминистки. Офис «АННА» находился в том же здании, что и Московский центр гендерных исследований (который был основан свекровью М. П. Писклаковой, академиком Натальей Михайловной Римашевской). «Сестер» поддерживал Центр женщин, семьи и гендерных исследований при Московском институте молодежи.

В сборнике «Насилие и социальные изменения», изданном под редакцией центра «АННА» при поддержке программы ТАСИС Европейского союза и австрийского фонда «КАРИТАС», представлены как теоретические рассуждения о социальных причинах домашнего насилия, так и практические выводы сотрудников и работников кризисных центров.

В 1994 году несколько кризисных центров объединились в первую Ассоциацию кризисных центров России [Zabelina 1996: 181]. Ассоциация стремилась улучшить координацию деятельности кризисных центров и проводила кампании по всей стране перед конференцией в Пекине. Активисты из одиннадцати кризисных центров вместе провели исследование масштабов и характера насилия в отношении женщин в России и подготовили отчет, который был представлен на форуме НПО: «Российская ассоциация кризисных центров для женщин: исследовательский, образовательный и правовой проект. Отчет для неправительственного форума Четвертой Всемирной конференции ООН по положению женщин» [1995].

В 1996 году, в ответ на рекомендации пекинской конференции 1995 года, указом президента России местные органы власти были призваны принять меры в отношении женщин, ставших жертвами сексуального и домашнего насилия. Когда я занималась исследованием, активисты кризисного центра участвовали в работе президентских и парламентских комитетов и комиссий, а также работали над новым законопроектом о насилии в семье. Однако эти инициативы имели лишь ограниченный успех. Были подготовлено около сорока черновых вариантов законопроекта, но в 1998 году Государственная Дума его отклонила.

Эта картина относится в основном к середине – концу 1990-х годов. В период массовых общественных потрясений работники кризисных центров, как и другие социальные работники (государственных и негосударственных структур), оказались на передовой и решали все социальные проблемы, с которыми к ним обращались. Со временем, по мере становления различных структур (негосударственных и государственных организаций), укрепления государственной власти и улучшения положения людей, кризисные центры смогли специализироваться на более узких задачах – на домашнем и сексуальном насилии. Мне кажется, что быстрее всего это произошло в Москве.

Другие антропологи периода постсоциализма также отмечают, что слова о распаде и кризисе постоянно звучали в разговорах россиян. См., например, [Ries 1997: 42–51]. Мишель Ривкин-Фиш показывает, что кризис государственной системы здравоохранения 1990-х воспринимался и как духовный кризис российского народа [Rivkin-Fish 2005].

Имя Октябрина – производное от слова «октябрь»: имеется в виду большевистская революция 1917 года. Если считать по юлианскому календарю, то революция произошла в октябре. Октябрина объяснила мне, что родители решили так ее назвать, потому что она родилась 7 ноября (это день Октябрьской революции по новому стилю).

Мишель Ривкин-Фиш с исключительными подробностями описывает сложности правовых отношений врачей в постсоветский период. Статус врача был подорван Cоветским государством, поэтому у них не было экономических прав, и они были депрофессионализированы [Rivkin-Fish 2005: 25]. Несмотря на отсутствие экономических прав, они выступали агентами дискредитированного социалистического государства. Как экспрессивно пишет исследователь, государственные лицензии врачей были «справками без харизмы» [Ibid.: 141].

Лечение пиявками возвращается не только в Россию, но и в Западную Европу и США. Статья в New Yorker подробно описывает возрождение метода и его связь с передовыми медицинскими подходами в пластической и восстановительной хирургии [Colapinto 2005: 72].

Хотя организация Шведовой, Женская ассамблея, не имела бюджета или административных полномочий, ее влияние было значительным. Кроме того, Шведовой мы были нужны. Как мне объяснила Валентина, Шведова начала заниматься женским движением, чтобы заручиться поддержкой в городе. Ее положение, хотя и влиятельное, не было надежным в преддверии предстоящих президентских выборов. Женская ассамблея была попыткой создать опору в неправительственной сфере. Шведова внимательно относилась к неправительственным инициативам, так как хотела, чтобы ее воспринимали как сторонницу общественных интересов.

Я имею в виду проект ABA-CEELI – Правовую инициативу Центральной и Восточной Европы Американской ассоциации юристов и ее программу по гендерным вопросам. В рамках этого проекта американские специалисты помогали российским юристам научиться работать с кризисными центрами.

На один грант от «Открытого общества» можно было провести конференцию, на другой – купить книги для создания библиотеки по женским и гендерным исследованиям. Вторую заявку согласовали.

Мы втроем сели, написали текст об истории нашей работы и запросили 10 000 долларов. Эта попытка не увенчалась успехом.

Они тоже недавно оказались в Твери, но, в отличие от Октябрины, у них были статус и положение в рамках советской системы покровительства. Город для обеих был новым, но из-за того, что раньше они работали в партийно-государственных структурах, члены местной администрации приняли их как «своих».

В июле 1998 года у нас с Октябриной было несколько аудиенций с Людмилой Павловной. Мы приходили договариваться о начальной стадии муниципальной помощи. Людмила Павловна консультировала нас и помогла организовать учебную поездку в кризисный центр в Пскове, выдав авансом деньги, обещанные нам Женским собранием. Людмила Павловна договорилась с местным отделением Комитета солдатских матерей, чтобы они одолжили нам деньги до утверждения бюджета. Ольга Михайловна организовала все наши встречи с мэром и инструктировала нас, когда мы готовились к ним. Благодаря ей у нас было представление о работе городской администрации.

Это вполне соответствовало логике Фонда Форда, у которого был уникальный статус и другой, продуманный, подход к финансированию. Однако это также было связано с уважительными отношениями между Мэри Маколи (уважаемым британским политологом, специалистом по России) и Валентиной. Они познакомились в Твери в 1996 году во время первой летней школы гендерных исследований, которую спонсировал Фонд Форда и где Валентина была соорганизатором.

Неудачи начала и середины 1990-х годов привели к переоценке ценностей в сообществе организаций-спонсоров, и к 1998 году вдумчивые представители фондов уже прекрасно знали о проблемах спонсорской поддержки.

Сразу после кризиса и в последующие годы произошла резкая смена нарратива. Торжество либерализма сменилось разговорами о том, что Россия «потеряна» и является «провальным проектом». Особенно яркий пример этой тенденции см. в [Tayler 2001].

Мобильные телефоны начали появляться в провинции немного позже. К 2004 году они были в России повсюду.

Когда мэр решил поддержать проект, он отдал распоряжение городскому отделу социальной защиты населения, требуя, чтобы они нам помогали. В свою очередь, отдел социальной защиты уполномочил городской Центр социальной защиты предоставить нам штатные единицы.