Журнал Современник - Наш Современник 2006 #1

— Он что, дал тебе свой домашний телефон?

— Да нет, рабочий.

— Чудила! Завтра же суббота! Выходной день! А у тебя горящая путевка! Куда ты ему позвонишь?

— Хорошо, а если после моего отъезда он сам позвонит — моим родителям?

— А ты родителям своим накажи отвечать: мол, уехал на зимние каникулы на юг. Спешно собрался и уехал. А спросить, куда именно, они в суете не сообразили. Пусть тебя по всему югу ищут! — Кузовкову, очевидно, эта мысль весьма понравилась. — Вряд ли они догадаются в Литинституте узнавать, где ты: в других вузах студентов не посылают бесплатно на юг. Как раз через две недели и найдут. Скажут тебе грозно: “Почему вы скрылись?” А ты им: “Я? И не думал! У меня путевка была! Горящая!” А?

— Все равно Черепанову это покажется подозрительным. В разговоре с ним я вел себя как человек, заинтересованный в справедливом расследовании. А тут…

— Алеха! Опять ты все усложняешь! Ты не думай о том, что другим покажется! Им от этого будет казаться еще больше. Вспомни, как Раскольников сгорел. А когда ты всем своим видом показываешь, что тебе плевать на всякие предположения, следователи эти хитроумные сникают и киснут. Ты ему путевку выложи на стол и так с нажимом скажи: “Бесплатная”. Он советский человек — сразу поймет. И ничего ему уже не будет казаться.

Высокий потолок был в каких-то странных, причудливых разводах, словно его залили пенными струями шампанского. “Где я?” — задал себе первый утренний вопрос русского человека Звонарев. На онемевшем плече его лежала темно-русая женская голова. “С кем я?” — задал себе Алексей второй утренний вопрос русского человека. В скудном свете, сочащемся в просветы пыльных штор, он искоса, не поворачивая головы, всматривался в незнакомку. Ага, это Лена Порывайло, первокурсница. А он, стало быть, на Добролюбова, в общежитии. Вот всегда так бывает: ходишь по коридорам института, переглядываешься с девушкой, улыбаешься ей, а заговорить как-то не получается. Все думаешь, как бы пошлость какую-нибудь не сказать! А выпьешь пива с водкой — и никаких проблем с пошлостью. Все происходит само собой. А как это, кстати, происходило? После “Ямы” пили у Кузовкова… Или не у Кузовкова? Но женщин не было. Точно не было. А откуда тогда взялась эта Порывайло? А, вот: ты пошел в “телевизионку”. Начал там выдрючиваться. Утверждал, что настоящие писатели не проходят аттестацию, а те, кто проходит — не писатели. Боже, как стыдно! А Лена там была? Вроде была. Да как же не была, если она сказала: “Я думала о вас лучше” — и вышла из “телевизионки”? Ммм… Как неудобно… А ты стал ее догонять. Ломался в коридоре. Стучался в дверь. Боже, Боже, сделай так, чтобы этого всего не было! Но это было. Ммм… Дверь открыла ее соседка. А где она, кстати? Звонарев, морщась от головной боли, глянул налево. Соседка, с головой укрывшись одеялом, лежала на своей кровати, лицом к стене. Так это при ней, что ли, было? Ммм… Да нет, она тогда деликатно ушла. Ну а дальше? Отчего Лена подобрела ко мне? Не стал ли я ей рассказывать про свои невзгоды? — похолодел Звонарев. Он взялся мучительно припоминать. Да нет, разговор был вроде не о том. Я говорил, что влюблен в ее стройную походку. Пошляк, пошляк! Ручки целовал, гад! От ладошки до локтевого сгиба. Она, конечно, растаяла. Как ни странно, пьяный мужчина, оказавшись с женщиной, принимает чаще всего правильные решения. Трезвый ты бы постеснялся, как “папик”, ручки целовать. Потом, когда уже лежали, она попросила выключить свет. И вот тогда, впотьмах, она осмелела. Да так осмелела!

Он осторожно высвободил руку из-под головы девушки. Она сразу проснулась.

— Уходишь?

Он кивнул. Лена потянулась к нему, прижалась грудью. Шепнула:

— Ты хоть немного меня любишь?

“Эх, сейчас самое время, при соседке, “за любовь” поговорить!”

Он снова кивнул, сел в постели, повел очами по сторонам. Вопрос: где трусы?

Девушка тоже приподнялась, тронула его за локоть и, смеясь, указала в ноги. Звонарев запустил руку под одеяло, скользнул по гладкой теплой коже ее ног и где-то там, у ее лодыжек, нашел то, что ему нужно. Путаясь, натянул трусы под одеялом. Лена, подложив ладони под голову, наблюдала за ним мерцающими из-за полуприкрытых век глазами.

— Придешь еще?

Он, как китайский болванчик, снова кивнул. Она взяла его лицо в ладони, поцеловала в глаза, в нос, в губы.

— Приходи, миленький!

“Кролик, беги!” Алексей, старательно не глядя на кровать слева, выбрался из-под одеяла. Та-ак, ищем дальше. Ага, вот джинсы, на полу, под ногами. А вот рубашка — на стуле. Свитер — под стулом. А носки? Носки, носки… Один есть, в брючине джинсов. А где второй? Да вот же он, на тебе, ты спал в нем, герой-любовник! Ну вот, порядок. Куртки и шапки нет: ну, это понятно, раздевался ты у Кузовкова.

Лена, закутанная в простыню, подошла к нему, словно привидение. Звонарев обнял ее за талию, наскоро чмокнул в щеку и выбрался в коридор. Уфф! На лестничной площадке он нашел в кармане смятую пачку сигарет, с наслаждением закурил. Пальцы дрожали. Он вдруг ощутил всю тяжесть “ершового” похмелья. К Кузовкову!

Он ожидал, что Кузов все еще дрыхнет в своей комнате, в тяжком кабацком запахе винных испарений и табачного перегара, но ошибся. Когда Звонарев постучал в дверь, то услышал бодрый голос: “Кто бы ты ни был: входи!” Он вошел. Румяный Кузовков и двое вчерашних собутыльников из “Ямы” уже сидели за чисто прибранным столом, уставленным батареей бутылочного пива. Форточка была открыта настежь, в комнату мелкой крупой сыпался снег.

— “Прямые лысые мужья сидят, как выстрел из ружья”! — процитировал Звонарев. — Однако, — глянул он на часы, — семь часов! Откуда пиво в такую рань, славяне?

— Старик! — воскликнул Кузовков. — Странно сидеть с похмелья без пива, если у тебя под носом Останкинский пивной завод! Меня там по старой памяти ребята выручают. Я ведь у них работал дегустатором.

— С какой это поры грузчики называются дегустаторами?

— С той поры, — захохотал Кузовков, — как меня стали тормозить на проходной с готовой продукцией. Я выносил на себе до двадцати бутылок! Правда, по ноль тридцать три. Пришлось дегустировать, не выходя с завода! Должен же человек знать, что он таскает ящиками! А ты садись, неаттестованный, выпей пенного напитка.

“Умеет жить, собака, — подумал Звонарев, с наслаждением глотая из горлышка горьковатое прохладное “Останкинское”. — Я бы до полудня вяло ходил в поисках пива, пока бы не нашел какое-нибудь кислое и теплое”.

— Полегчало? — участливо осведомился Кузовков. — А теперь приготовься, скоро тебя чечены резать придут. Я вот из-за тебя встал пораньше, вооружился гранатами, — он кивнул на бутылки.

— Какие чечены? — пролепетал Алексей.

— Чеченские чечены. Не помнишь? Ты же вчера Зелимхана Яндарбиева козлом назвал, когда он приперся сюда и заявил, что мы своим шумом мешаем ему работать.

— Козлом?

А Звонарев думал, что он дедуктивным методом восстановил в целом картину вчерашнего! Нет, оказывается, были еще боковые сюжеты, покрытые мглой алкогольного беспамятства.

— Почему же сразу козлом? — искренне недоумевал Алексей.

— Ну, ты тут с Онищенкой по-хохляцки шпрехал и по инерции сказал Яндарбию: “Зелимхане, вид тяжкой праци буваюты ежики у сраци. Сидай, выпей з намы”.

— А он?

— А он говорит: “Ми нэ пьем”. А ты ему: “Кто это — “ми”?” “Мусульмане. Вайнахи”, — гордо отвечает тот, поглаживая этак бороду. А ты же темный человек, не знаешь, кто такие вайнахи. “Почему же сразу на х…?” — спрашиваешь. Думал, он тебя послал. — Разве тебе бы понравилось, если бы я назвал тебя козлом? Тот побелел. “Ты пьян, — говорит, — иди проспись”. А ты, значит, у меня, как у хозяина, спрашиваешь: “Кузовков, почему сюда приходят разные бородатые козлы, называющие себя национальными классиками, и отправляют меня спать? Ты что, меня спать пригласил?” А Зелимхан тебе: “Клянусь аллахом, за козла ответишь!” А ты берешь вот эту табуретку и тихо идешь к нему. Я не знаю, может быть, ты ему хотел предложить присесть, но он понял по-другому. Прошипел, собака: “Я тэбэ с братьями рэзить приду”, — и был таков. Вот сидим, ждем, когда тэбэ придут рэзить.

— Не придут, — махнул рукой Звонарев. — Знаю я их брата. Горец, ставший детским поэтом, уже не горец. А ведь они все детские поэты, наши чеченцы, несмотря на свирепые морды. Заложники социалистического интернационализма! Кто их будет переводить, если они русских писателей станут резать? А если их не будут переводить, кто узнает об их существовании? “Так решимости природный цвет/Хиреет под налетом мысли бледным…” Слушай, Кузов, а ты не приврал насчет вайнахов?

— Старик, вот же свидетели сидят!

Звонарев засмеялся.

— Смешно получилось.

— Смотрите, мужики, до него дошло наконец!

От пива Алексею полегчало. Все стали казаться хорошими, даже мрачно-медоточивый Яндарбиев. Он закурил, выпил еще бутылку. Кузовков внимательно наблюдал за ним.