Дэвид Уайз - Охота на «кротов»

Но главным интересом Энглтона, его настоящей любовью была контрразведка, и в 1954 году с санкции Даллеса он образовал и возглавил отдел контрразведки. Частью мистического образа Энглтона было то, что его редко видели даже его собственные сотрудники. Энглтон был таким затворником, что, пока он возглавлял контрразведку, в ведомстве о нем ходила обычная шутка. Если в переполненном лифте штаб-квартиры открывалась и закрывалась дверь и не видно было, чтобы кто-то входил или выходил, находящиеся в кабине смотрели друг на друга, понимающе кивали и говорили: «Энглтон».

И действительно, начальник контрразведки предпочитал уединение своего кабинета — комната № 43 по коридору С на втором этаже здания штаб-квартиры. В этой могущественной цитадели Энглтону суждено было на протяжении 20 лет оставаться доминирующей фигурой контрразведки ЦРУ.

Но при Даллесе он натянул еще одну тетиву на своем луке. В соответствии с необычным соглашением ему поручили вести «израильский счет», таким образом, операции и разведывательная информация, касающиеся Моссада или других израильских шпионских ведомств, проходили исключительно через Энглтона.

Если Энглтон не доверял проарабски настроенным оперативникам из ближневосточного отдела ЦРУ, то имеются доказательства, что он не доверял и евреям, поскольку считал, что они руководствуются интересами Израиля. Джордж Кайзвальтер рассказывает о красноречивом инциденте, имевшем место в 1970 году, когда он читал курс лекций для старших сотрудников разведки в разведывательной школе ЦРУ в Арлингтоне (штат Вирджиния)[40]. На занятиях Кайзвальтер рассказывал о работе служб внешней разведки классу, состоявшему из сотрудников ЦРУ, военных и дипломатов, которые готовились к выезду за границу. Ему нужен был эксперт по израильской разведке, поэтому он запросил Джона Хэддена, который недавно вернулся из шестилетней командировки в Израиль, где работал резидентом ЦРУ. «Я направил письменную просьбу Хэддену, — сказал Кайзвальтер. — «Управление подготовки кадров просит Вас прочитать лекцию о Моссаде». Энглтон подписал ее. Хэдден прочитал великолепную лекцию. На следующем курсе лекций для старших сотрудников я вновь запросил Хэддена. Энглтон сказал: «Нет, приходите ко мне». Я так и сделал. Энглтон сказал:,Я не разрешаю. Мы не собираемся делать это внутриведом-ственно».

Я протестовал. Спросил: «Почему бы нет?» Энглтон ответил: «Почем вы знаете, сколько там у вас евреев?» — «А какая разница? — спросил я. — Вы собираетесь вы гнать их из ведомства?» Я пошел к Джоко Ричардсону, который отвечал за подготовку. Тот сказал: «Что с ним такое, черт возьми?» Но лекция о Моссаде не состоялась».

Для Энглтона контрразведка осталась главной заботой, и даже «израильский счет» был средством достижения этой цели. Джон Денли Уокер, сменивший Хэддена на посту резидента в Израиле, говорил: «Энглтон действительно занимался израильскими делами, но его главным интересом оставалась контрразведка. Он хотел, чтобы израильская разведка выявляла возможных советских внедренных агентов среди еврейских эмигрантов из Советского Союза».

Как только на сцене появился Голицын, толкующий о «кроте», с конкретными, хотя и фрагментарными, сведениями о его личности, поиск проникновений стал сверхзадачей Энглтона. В Голицыне Энглтон нашел родственную душу. Наконец-то появился человек, только что из КГБ, который вел отчетливый контрапункт в фуге Энглтона.

Для Энглтона и его большого отдела имело полный смысл предположить, что КГБ преуспел во внедрении «крота» или «кротов» в ЦРУ. С логической точки зрения в допущении о наличии «кротов» в ведомстве прослеживалась аналогия с доводом о том, что где-то еще во Вселенной должна существовать жизнь. Те, кто исходит из существования пришельцев, указывают на статистическую невероятность того, что в безграничном космическом пространстве жизнь должна существовать только на планете Земля. Почти точно таким же образом отдел контрразведки утверждал, что разведывательные службы других государств, особенно британская, подвергались проникновению со стороны Советов. Почему же ЦРУ должно быть исключением? Подобно тому, как федеральное правительство имеет огромный радиотелескоп в Грин-Бэнке (штат Западная Вирджиния), слушающий радиосигналы других миров, которые то ли существуют, то ли нет, контрразведка ЦРУ наблюдала, подстерегала, пыталась уловить слабый звук роющих нору «кротов». Ничего неразумного в допущении о их существовании не было.

У Энглтона имелись и личные причины настаивать на поиске агентов проникновения с такой жестокостью. Его провел «суперкрот» столетия Ким Филби, и он не собирался повторять ту же ошибку.

Гарольд Адриан Рассел («Ким») Филби стал работать в МИ-6, британской секретной разведслужбе, в 1940 году и к концу войны занял пост начальника советского отдела этой организации, что означало, что Москва знала все важное, что британская секретная служба делала или планировала предпринять против Советского Союза. В 1949 году Филби прибыл в Вашингтон в качестве офицера связи взаимодействия между МИ-6 и ЦРУ. Энглтон регулярно обедал с Филби в «У Харви» — ресторане в центре столицы, который предпочитал и Эдгар Гувер. Шефу контрразведки ЦРУ, асу своего дела, никогда и в голову не приходило, что человек, сидевший напротив и обменивавшийся с ним секретами, в действительности с самого начала был преданным советским агентом.

В мае 1951 года Гай Бёрджес, недавно гостивший у Филби в Вашингтоне вместе с Дональдом Маклином, сотрудником британского министерства иностранных дел, бежал в Москву, и Филби попал под подозрение как «третий человек», передававший ценные сведения двум советским шпионам. Но британцы не смогли ничего доказать против Филби и не хотели настаивать на обвинениях против члена университетского истэблишмента Британии. Лишь в конце января 1963 года Филби, осознав, что сеть наконец-то накрывает его, бежал из Бейрута в безопасную Москву[41].

Для Энглтона катастрофа с Филби была унизительной, она оказала огромное влияние на него. И хотя многое делалось под воздействием предательства Филби на Энглтона, в самом ЦРУ имели место по меньшей мере два случая, никогда не предававшиеся гласности, которые убедили шефа контрразведки в том, что у него есть основания для беспокойства по поводу ренегатов.

Один из них — таинственное дело Белы Герцега, уроженца Венгрии, который работал в УСС, а затем в ЦРУ в качестве оперативника в Вене и Мюнхене. В 1957 году Герцег пропал, и Энглтон был убежден, что он перебежал в Моссад. Исчезновение оперативного работника ЦРУ поставило Энглтона во вдвойне затру-днитсльное положение, поскольку шеф контрразведки занимался израильскими делами в этом ведомстве.

Герцег — еврей по национальности — выбрался из Венгрии перед второй мировой войной и приехал в Соединенные Штаты. В 1943 году на юге страны он проходил подготовку в качестве парашютиста-десантника армии США, когда Николас Доумэн, сотрудник УСС, ответственный за операции по Венгрии, в каком-то списке наткнулся на его имя. Доумэн, встречавший Герцега в Венгрии перед войной, искал агентов; он отдал распоряжение доставить его в Вашингтон и привлечь к работе в УСС. Он направил Герцега в Бари, в Италию.

«Он проходил подготовку в составе группы агентов, которую планировали забросить в Словакию, — рассказывал Доумэн, — но заболел, и это спасло ему жизнь. Он так никогда и не прыгал с парашютом. Вся группа, кроме двух или трех человек, была выловлена СС и уничтожена».

После войны Герцег попал в американскую разведывательную группу, выслеживавшую нацистов. Он допрашивал Ференца Салаши, фашиста, печально известного премьер-министра Венгрии, которого впоследствии казнили. Затем Герцег пришел в ЦРУ и работал по линии ведомства с 1952 по 1957 год в Австрии и Германии. Но вскоре у него возникли трения с руководством.

Джордж Кайзвальтер помнил Герцега. «Я встречал его в Вене, когда он был там в командировке, работал против венгров. Мы как-то вместе обедали в ресторане, расположенном примерно в квартале от резидентуры ЦРУ на Мариахильферштрассе. Этот бывший венгр занимал видное социальное положение, был прекрасным наездником. Большой, дородный человек. Он настойчиво уговаривал меня попробовать «фогаш» — как он говорил, прекрасную рыбу из озера Балатон. Где-то в 1957 году он проводил отпуск в Западной Германии и перебежал к израильтянам.

В 1958 году Джо Бьюлик, оперативник, приехал ко мне в Берлин по официальным делам из штаб-квартиры и сказал: «Энглтон хочет, чтобы я спросил вас, что вы знаете о Герцеге. Он бежал». Энглтон знал, что он сбежал к израильтянам, но хотел знать, известно ли мне, как он сбежал и куда. Я ничего не знал. Я мало что мог рассказать Бьюлику. Разумеется, Энглтон огорчился. Это дружеская услуга, но едва ли для этого подключают разведслужбы».