Роберт Кэрсон - Ныряющие в темноту

Полностью экипированный ныряльщик весом в 350 фунтов напоминает снежного человека. Ему требуется несколько секунд, чтобы прошлепать в ластах по скользкой палубе, и он может свалиться, если неожиданная волна ударит в судно. Дыша воздушной смесью из своих спаренных баллонов, или «дублей», он может пробыть примерно двадцать пять минут на месте кораблекрушения глубиной в 200 футов до того, как должен будет начать шестидесятиминутный декомпрессионный подъем.

Как только ныряльщик попадает в воду, его баллоны уже не кажутся такими тяжелыми, наоборот, кажется, что они уплывают от него. Он хватается за «бабушкину нитку» — желтый канат, протянутый под судном от кормы до якорного каната. Он приоткрывает клапаны на своем сухом гидрокостюме и компенсаторах, чтобы выпустить оттуда немного воздуха и получить некоторую степень отрицательной плавучести, и его тело едва заметно движется под самой поверхностью воды до того, как он остановится, похожий на призрак, на глубине всего нескольких футов. Он продвигается по «бабушкиной нитке», пока не достигнет якорного каната, затем выпускает еще немного воздуха и начинает медленно погружаться.

Как это ни странно на первый взгляд, но ныряльщик, исследующий глубоководное кораблекрушение, никогда не берет с собой напарника. Для любительского плавания с аквалангами система напарников — это закон. Ныряльщики держатся парами, готовые помочь друг другу. В прозрачных мелких водах такое напарничество — нормальная практика, поскольку ныряльщики могут делиться воздухом, если снаряжение вдруг выйдет из строя; напарник может поднять пострадавшего собрата на поверхность или освободить его от рыбацкой лесы. Они обеспечивают комфорт и спокойствие одним только своим присутствием. Но на дне Атлантики ныряльщик самых добрых побуждений может погубить и себя, и напарника. Ныряльщик, который с трудом протискивается в один из покореженных отсеков затонувшего судна, чтобы помочь другому ныряльщику, может сам застрять или закрыть видимость, и в результате ни один из них не сумеет выбраться. Ныряльщик, пытающийся поделиться воздухом или по-братски дышать с другим запаниковавшим аквалангистом (одно из главных условий в любительском подводном плавании), рискует жизнью. Задыхающийся ныряльщик на глубине 200 футов воспринимает собрата как последнее средство к спасению и готов убить его, чтобы добраться до запасов воздуха. Паникующие ныряльщики замахивались ножами на своих возможных спасителей, вырывали у них изо рта регуляторы и тащили их на поверхность в безумном стремлении как можно быстрее оказаться на воздухе.

Даже смотреть на оказавшегося в беде ныряльщика на большой океанской глубине небезопасно. На глубине 200 футов эмоции аквалангиста уже гипертрофированы в результате азотного наркоза. Стоит ему заглянуть в глаза ныряльщику, который решил, что погибает, эти глаза станут тут же его глазами, и он увидит сквозь панику этого человека весь набор ужасающих перспектив для себя самого. Он тогда либо сам впадет в панику, либо, что более вероятно, постарается спасти попавшего в беду товарища. Как бы там ни было, его жизнь в один момент трансформируется от спокойствия к ежесекундному ожиданию опасности. Нельзя сказать, что ныряльщики не могут или не работают сообща на месте кораблекрушения, они очень часто так делают. Хорошие пловцы, однако, никогда не надеются друг на друга в том, что касается безопасности. Их принцип — холодная, решительная независимость и спасение своими силами.

Спуск ныряльщика вниз по якорному канату не очень похож на падение. Как правило, у него уходит от двух до четырех минут, чтобы достичь обломков судна, лежащих на глубине 200 футов. Во время спуска он практически невесом. Когда ныряльщик спускается на несколько футов, мир вокруг него голубой и прозрачный: ему видно солнце, рассыпающее желтый горошек на пергаментную поверхность океана. Он не видит особой жизни на небольших глубинах, хотя тунец или дельфин может проплыть мимо и подивиться этому странному силуэту и шумным, сплющенным снизу пузырькам. Сам ныряльщик слышит два основных звука: шипение его регулятора при вдохе и громкое бульканье пузырьков при выдохе; вместе они образуют метроном его приключения. По мере дальнейшего погружения пейзаж меняется, как в ускоренной съемке: течения, видимость, естественное освещение и морская фауна резко меняются, и все это непредсказуемо. Таким образом, даже простое погружение вниз по якорному канату — это уже приключение.

Ныряльщик опускается на глубину 190 футов. Теперь он лицом к лицу с погибшим кораблем, искореженным, растрескавшимся и изломанным так, как никакой Голливуд не в состоянии отобразить в своих фильмах-катастрофах, когда обычные предметы «выворачиваются» и приобретают форму, противоречащую всем законам природы. Трубы, кабели и провода выглядывают из открытых ран, видны системы трубопроводов. Стаи рыб, как россыпи стекла, заплывают внутрь судна и покидают его. Судно окутано растительной жизнью, и можно различить только основные части — винт, руль и бортовой иллюминатор. Многое из остального надо мысленно восстанавливать и представлять до тех пор, пока судно не станет единым целым в восприятии ныряльщика. Только в редких случаях, когда видимость хорошая, ныряльщик может надеяться на то, чтобы увидеть затонувшее судно целиком. В противном случае он видит только поперечные разрезы. Туннельное зрительное восприятие при действии наркоза позволяет ему видеть еще меньше.

У ныряльщика есть приблизительно двадцать пять минут, чтобы поработать, прежде чем он должен будет начать подъем на поверхность. Если он нырнул с готовым планом, он направляется прямиком к зоне кораблекрушения, которая его интересует. Большинство ныряльщиков держатся исключительно снаружи затонувшего судна. Они спускаются, чтобы прикоснуться к судну, поискать разбросанные вокруг предметы или просто пофотографировать. Их действия спокойны и размерены. Дух судна, тем не менее, обитает внутри. Именно здесь зафиксирована история, именно здесь можно обнаружить застывшие кадры последних минут человеческой жизни. Внутри находится оборудование с капитанского мостика — телеграфный аппарат, штурвал и компасы, по которым определялся курс судна. Здесь иллюминаторы, здесь погребены измерительные приборы с пломбами международных и национальных морских властей, здесь под покровом ила лежат карманные часы, чемоданы и праздничные бутылки шампанского. Только внутри останков судна ныряльщик может найти медный судовой хронометр с гравировкой изготовителя, и, возможно, на его циферблате застынет время гибели корабля.

Интерьеры затонувшего судна могут оказаться ужасающим сочетанием пространств, в которых порядок вещей разодран в клочья, а линейность искривлена настолько, что присутствие человека здесь теряет логику. Обвалившиеся потолки блокируют лестничные проходы. Девятифутовые дверные проемы становятся двухфутовыми. Помещения, в которых дамы игра-, ли в бридж или в которых капитан прокладывал курс, теперь перевернуты вверх ногами или опрокинуты на бок, а то и отсутствуют вовсе. Здесь ванна может оказаться на стене. Если океан вокруг погибшего судна опасен, он, по крайней мере, постоянен и простирается во все стороны. Внутри останков опасность может подстерегать в каждой трещине. Беда, как правило, случается внезапно. И для многих внутренности затонувшего судна — самое опасное место, которое они когда-либо видели.

Ныряльщик, проникший внутрь затонувшего корабля, особенно если он намерен погрузиться туда глубоко, должен воспринимать пространство иначе, чем на суше. Он должен видеть в трех измерениях, впитывая в себя такие концепции направления: повернуть налево, опуститься вниз, подняться по диагонали и продвигаться вдоль шва направо (вне воды это не имеет никакого смысла). Он должен запоминать все — каждый изгиб, поворот, подъем, спуск — и делать это на основе немногих видимых ориентиров, при том что почти все вокруг усеяно актиниями. Потеряет ли он направление, изменит ли ему память, пусть на мгновение, он начнет сам себя спрашивать: «Проплыл ли я через четыре помещения, пока достиг каюты капитана, или только через два? Я плыл налево, потом направо и направо, или направо, налево и направо до того, как спуститься к этой орудийной башне? Перешел ли я на другую палубу, не заметив этого? Это та труба, которую я видел у выхода из судна, или одна из шести труб, которые я встретил, обследуя его внутренности?» Эти вопросы означают беду. Они, по всей вероятности, означают, что ныряльщик заблудился.

Ныряльщик, затерявшийся внутри затонувшего судна, в огромной опасности. У него уменьшается запас воздуха, и если он не найдет выхода наружу, он задохнется. Если он найдет выход, но почти израсходует воздух в своих баллонах, у него будет недостаточно дыхательной смеси, чтобы произвести соответствующую декомпрессию. Наркоз, шипящий в его голове, как заезженная пластинка, без конца исполняет крещендо: «Ты потерялся, ты потерялся, ты потерялся…» У него возникнет соблазн найти выход наугад, но он тогда превратится в ребенка, попавшего в комнату кривых зеркал. Его слепые движения, почти без всяких сомнений, заведут его в один из многих тупиков и ложный путей, каждый из которых дезориентирует его еще больше. А воздуха у него будет все меньше, и время его будет подходить к концу. Вот как затерянные подводные пловцы превращаются в трупы.