Корней Чуковский - Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь

Все эти отклонения от моделей — однодневки, а модели существуют века.

Правда, бывали случаи, когда художники слова перелицовывали фразеологизмы на свой лад и в интересах вящей изобразительности разрушали их самым, казалось бы, непозволительным образом.

Таких случаев множество. Всем известен фразеологизм «как мухи мрут». Именно поэтому такое сильное впечатление производит похвальба гоголевского Артемия Филипповича, заявившего, что у него в больнице «все как мухи выздоравливают». Привычная конструкция разрушена, и этой ценою достигнут большой трагикомический эффект.

Обновляя формулу «бежать во все лопатки», Чехов в одной из своих ранних вещей изменил ее так: «целовать во все лопатки» («В вагоне»), и в контексте это оказалось оправданным.

См. у него же:

«Психология занимает самое видное место. На ней наши романисты лягавую собаку съели». («Осколки московской жизни».)

«Из мухи делаешь протодиакона».

В высшей степени забавно смешение двух фразеологизмов у Тэффи:

«Спит как из ведра».

И еще пример, наиболее наглядный. Есть у русских людей выражение, произносимое автоматически: «питать надежду». Как и всякий фразеологизм, оно не допускает вариантов. Нельзя сказать «я кормлю надежду», хотя, казалось бы, питать и кормить — одно и то же.

Но вот Маршак в остроумных стихах, обращенных к жене одного профессора, Надежде Михайловне, отказался на минуту от автоматического, бездумного отношения к этому обороту и заявил, что питать (то есть кормить) Надежду он не намерен, так как у нее есть муж:

Как-то в юности, задумавшись над «фраземой» «с бухты барахты», я сочинил стишки для детей, где дано было ложное осмысление этих двух непонятных слов:

и т. д.

Все эти случаи обновления готовых словесных конструкций происходят тогда, когда то или иное привычное сочетание слов перестает ощущаться нами как некое смысловое единство, отдельные элементы которого незаметны для нас. До той поры мы совсем не задумывались об их точном значении, — и вдруг оно раскрылось перед нами впервые.

Вот что сказано об этом в книге профессора Р. А. Будагова «Введение в науку о языке»:

«Когда говорят ставить точки над i в смысле „не оставлять ничего недосказанным“, то не думают ни о точках, ни о букве i, когда же Герцен пишет „ставить огромные точки на крошечные i“ или „видя это, он поставил точку на i, притом на самое опасное i“, то читатель замечает и „точки“, и букву i. Тем самым идиома распадается, так как она оказывается разложимой. Как только части идиомы стали самостоятельно значимыми, так перестала существовать и идиома, сохраняющая свою силу и функцию только как целое (курсив мой. — К. Ч.). Но при разложении идиомы удается „обыграть“ ее части. Так рождались, в частности, герценовские фразы с „огромными точками“ и „опасными i“».

Герцен питал особое пристрастие к такому разложению идиом. Это была заметная черта его стиля. Вот, например, каким образом он обновил старинную, с церковным оттенком, формулу «работать из насущного хлеба»: он сказал о немцах-эмигрантах, что они работают «из насущного пива».

Эпитет насущный неразрывно связан со словом хлеб. Именно поэтому Герцен и прикрепил его к пиву.

При оценке этих обновленных конструкций всякий раз необходимо решать, произведено ли это обновление сознательно или оно результат неряшливого обращения со словом.

Когда составители учебника «Русская литература» позволяют себе употреблять сочетание «беспробудный (!) мрак», смешивая «беспробудный сон» и «беспросветный мрак», они виноваты в искажении речи, в неряшливости.

Но когда поэт Вадим Шефнер пишет о быстроходном автобусе:

произведенное им сознательное обновление устойчивой конструкции «ног под собой не чуя» вполне законно и не вызывает возражений, так как его художественный эффект несомненен.

И хотя «зарубить на носу» в огромном большинстве случаев не допускает никаких вариантов, это отнюдь не значит, что Крылов не имел права сказать:

Конечно, исключениями лишь подтверждаются правила. А «правило» для всех этих формул одно: они являют собою неразложимое целое, компоненты которого не улавливаются нашим сознанием.

О фразеологизмах можно сказать очень много. В 1964 году вышла специальная книга, посвященная им: А. Архангельский, «Устойчивые фразы в современном русском языке», Ростов-на-Дону.

Книга очень интересна, но здесь достаточно отметить одно: каждый фразеологизм существует в нашей речи лишь до той поры, покуда отдельные элементы, входящие в его состав, незаметны, неощутимы для нас. Чуть только нам разъяснят, откуда взялось то или иное выражение (например, «бить баклуши»), это выражение перестает быть фразеологизмом. Потому что, повторяю, неотъемлемый их признак заключается в том, что они используются нами как нечто целостное, монолитное, автоматически, при полном невнимании к их отдельным частям.

Только иностранец, еще не вполне освоившийся с чужим языком, замечает те образы, которые входят в состав этих устойчивых, монолитных выражений. Одна англичанка сказала приятельнице: «Мне на службе дали птичку». Этой идиомой она сообщила, что ее уволили со службы. Приятельница поняла горький смысл ее сообщения, но из нас троих только мною был замечен образ птички. И та, что произнесла эту фразу, и та, что услыхала ее, очень удивились, когда я спросил у них, про какую птичку они говорят. Они обе не заметили этого образа — именно потому, что для них для обеих английский язык — родной, и они воспринимают идиомы своего языка, не вникая в их образы.[243]

Вывод из всего этого один: язык имеет свою собственную логику, и среди тех сил, которые животворят и питают его, заметное место принадлежит двум, казалось бы, отрицательным факторам: невниманию и забвению. Этих двух факторов знать не желают пуристы, так как они всегда находятся во власти иллюзии, будто язык строится на основе прямолинейного, элементарного здравого смысла.

Для разрушения этой вредной иллюзии и написана вся моя книжка. Мне хотелось, чтобы читатели убедились на ряде конкретных примеров, что язык, ускользая от наивно догматических, упрощенческих требований, всегда подчиняется законам своей внутренней логики, — изощренный, изменчивый, прихотливый язык, вечно обновляющийся и бессмертный как жизнь.

И главное, не нужно забывать, что вопрос о чистоте языка — не только языковая проблема.

Многие у нас полагают, будто стоит только людям, говорящим на плохом языке, усвоить такие-то и такие-то правила, устранить из своей речи такие-то слова и обороты и заменить их такими-то, — и задача будет решена: наступит золотой век безукоризненной, идеально правильной речи.

Думающие так заблуждаются. Лишь та речь может называться культурной, у которой богатый словарь и множество разнообразных интонаций. Этой культурности никакими походами за чистоту языка не добьешься.

Ведь культура речи неотделима от общей культуры. Чтобы повысить качество своего языка, нужно повысить качество своего сердца, своего интеллекта. Мало добиться того, чтобы люди не говорили выбора или ндравится. Иной и пишет и говорит без ошибки, но какой у него бедный словарь, какие замусоленные фразы! Какая худосочная душевная жизнь сказывается в тех заплесневелых шаблонах, из которых состоит его речь. У пошлого человека и речь будет пошлой. Когда нам удастся уничтожить вконец бюрократические отношения людей, канцелярит сам собою исчезнет. Облагородьте нравы молодежи, и вам не придется искоренять из ее обихода грубый и беспардонный жаргон. Так оно и будет, я уверен.

1962–1966

Корней Чуковский работал во многих жанрах. Начинал он в 1901 году как критик. В разные годы выступал в печати как историк литературы, литературовед, мемуарист, переводчик, теоретик художественного перевода, лингвист, детский писатель, исследователь детской психологии.

В предлагаемый двухтомник вошли его сказки для детей, статьи и книги о детях (том 1) и его критические работы (том 2).

Чуковский-критнк почти не известен сегодняшнему читателю, так как его критические статьи печатались в труднодоступных дореволюционных изданиях. Правда, некоторые из них попали/в последний том его шеститомного «Собрания сочинений» (М., 1965–1969), однако многие работы по условиям времени не вошли в собрание. Корней Иванович с горя составил рукописный седьмой том, куда поместил те статьи, которые ему хотелось бы переиздать. Большинство статей из этого рукописного тома вошло в настоящее издание и объединено названием «Критические рассказы» (когда-то К. Чуковский так назвал один из своих сборников). Тут и статьи о Некрасове из книги «Рассказы о Некрасове» (1930), и статьи о Льве Толстом (1908), о Короленко (1910), об Ахматовой и Маяковском (1920) и более пространные работы, в свое время выходившие отдельными книгами, — «Две души М. Горького» (1924), «Александр Блок как человек и поэт» (1924)…