Валерий Чумаков - Сытин. Издательская империя

Это по поводу содержания. Что касается формы, то тут в печатной продукции безраздельно царствовал лубок. Книжек было немного, это были, большей частью, Библии, Тропари и Жития святых. Художественных брошюр было, не считая уже упомянутых Бовы и Еруслана, крайне мало, стоили они от двух гривенников и выше и предназначались почти исключительно для помещиков и аристократов, да и то не для всех. Зато лубок был доступен даже самым бедным из россиян. Как по цене, так и по содержанию.

Несмотря на простоту, первые лубочные картинки появились в Москве даже позже, чем первые книги. Как и многое другое в истории человечество, технику печати простеньких картинок в больших количествах придумали китайцы еще в VIII веке нашей эры. В те времена Китай был государством самых передовых технологий, а Европа старательно и часто безуспешно старалась скопировать удивительные товары, привозимые купцами с Дальнего Востока. Технология изготовления китайского лубка была, как нам сегодня кажется, совсем несложна, тем не менее, у европейских печатников на то, чтобы «переснять» китайский опыт ушло несколько веков, а в России первые лубочные картинки были напечатаны только в XVII веке. Появились, и сразу завоевали всенародную любовь.

Запуская в производство новую картинку, печатник сначала рисовал ее углем на бумаге. Бумага накладывалась на дубовую доску, – «луб», – после чего светлые места тщательно и довольно глубоко, вместе с деревом, срезались специальным скребком. В результате, картинка на доске превращалась некое подобие большой деревянной печати с высокими стенками на местах бумажных линий. Далее на доску наносилась краска, после чего на нее накладывали бумажный лист и прижимали его прессом. На нем отпечатывалась необходимая картинка, пока еще черно-белая, «простовка». Отпечатанные «простовки» поступали к раскрасчикам, обычно – бабам и подросткам, а те уже их расцвечивали в соответствии с собственными представлениями о необходимой палитре и с материальными возможностями. Цвет того или иного объекта на листовке чаще зависел не от того, каким он был на самом деле, а от того, какой краски было в достатке у рисовальщика. Главное требование, предъявляемое заказчиком и неукоснительно выполнявшееся исполнителем: цвета должны были быть яркими, агрессивными, бросающимися в глаза, а сочетания – резкими. И никого не удивляло, что нос у солдата был зеленым, солнце – синим, а река – красной, так было даже еще смешнее. а значит – коммерчески выгоднее. Один «цветальщик», а именно так назывались специалисты по лубочной раскраске, за неделю обрабатывали до 1000 листовок и получали за это 1 рубль. Что было не так и мало.

Изначально завезенные к нам из Германии картинки назывались «фряжскими», то есть – французскими или просто заморскими, импортными. Вскоре они обрели уже более конкретное название, в котором отражалась и страна производитель, и основная направленность – «Немецкие потешные листы». Только в конце XVIII века появилось слово «лубок».

Причем, как оно появилось до сих пор толком никто не может ответить. Совершенно точно можно сказать, что связано оно с дубом – «лубом». Именно от этого деревянного корня произошла, например, «палуба» (по чем ходить? «па лубу»). Можно вспомнить еще и завидный для всех «лубяной» коттедж зайца-терпилы из известной сказки, который по всем параметрам значительно превосходил ледяной «эконом» лисы-беспредельщицы. То есть, в связи «дуб» – «луб» – «лубок» никто не сомневается, но вот в промежуточных звеньях. Согласно основной гипотезе, название картинок произошло оттого, что печатались они на дубовых, «лубяных» досках, стало быть, были «лубяными». Кто-то считает, что название произошло от московского района Лубянка, в котором располагалось множество лубочных мастерских-типографий. Тут их было так много, что некоторые «москвоведы» даже выводили обратную зависимость, типа, название площади и примыкающих к ней малой и большой Лубянки происходят от выпускавшихся тут лубков. Но это исключено совершенно, ибо московская площадь называлась Лубянской еще в пору, когда ни о каких бумажных лубках и речи не было. А назвали площадь еще в XV веке в честь новгородского района Лубяницы. Именно в этом месте селились в Москве новгородские переселенцы. Согласно третьей версии, бродячие книготорговцы носили картинки в специальных деревянных лубяных коробах. Короб был лубяной, и лежавшие в нем завлекательные картинки, стало быть, были «лубками».

Картинки были, и правда, завлекательными. Встречались и весьма пикантные, поступавшие, большей частью, контрабандой из той же Германии. У нас печатать что-то смелое на тему взаимоотношения полов было сложно: за этим строго следили как светские, так и церковные органы. Хотя вообще содержание лубков часто носило довольно острый характер.

Одно из самых известных и издаваемых лубочных произведений называлось «Смерть кота». Считается, что авторами его были обиженные Петром I старообрядцы. Самые старые из дошедших до нас картинок с этим сюжетом относятся к 1730-м годам. На лубке изображен умерший здоровый котяра с пышными, истинно петровскими усами. Покойный лежит на санях кверху лапами, а сани тащат множество мышей. Тут же везут бочки с вином, с табаком, а в отдельных санках едет безутешная вдова с сиротами, причем и вдова и дети кота вовсю хлещут винище. Текст лубка гласит: «Небылица в лицахъ найдена в старыхъ светлицахъ завёрнута в Черныхъ трепицахъ. Жилъ былъ Котъ заморской, А родомъ задонской, Котафевна Астраханка, А родомъ Казанка. Вотъ какъ Мышы ката погребали, сваво недруга правожали ему честь атдавли. По празванью Котъ Котафеичь, Онъ часта пилъ Ерафеичь. Невзначай онъ многа выпилъ ерошки и вздернулъ кверху ношки. Котафевна такъ и ахнула, Слезами залилась, Стала думать и гадать, куда Котафеича девать. Она была нибогата, но толька Слишкомъ торавата, посылала звать гостей изо всехъ волостей, по лесамъ и по палямъ, по анбарамъ, по клетямъ. Скора мышы сабралиса и задело принялиса: пашла Стрепня, рукава Срехня, жарили-варили, Котафеича хвалили, блинки допикали, сваво недруга поминали. Коту ноги накрипка Свезали и на большыя дровни Поднимали, а Котафевну зъ зади посадили. Котафевна горька плакала-рыдала, и причоты причетала, и за хвостъ Котафеича держала. Такъ мышы Кота поминали и ерофеичь допивали». И такая жесткая сатира почти свободно выходила вплоть до 1822 года, когда для них было введено обязательное цензурирование. Сначала полицией, а потом – специальным управлением в составе Министерства народного просвещения. Разумеется, сразу после этого кот потерял свое сходство с Петром I, да и текст претерпел серьезные изменения. Несмотря на это измененный лубок еще долго успешно продавался, уже как юмористический.

Смерть Кота, лубок

Именно из такой продукции на 90, а то и больше, состоял книжный рынок России.

Конечно, были среди российских издателей и те, что печатали более серьезную литературу. Но только было их крайне мало, а издававшиеся ими книги были рассчитаны всего на 5 процентов населения страны. Поскольку лишь каждый двадцатый россиянин был грамотен и мог заплатить за хорошую книжку 20 и больше копеек, а не 1,5–3. А те, что пытались печатать интересно и для всех обычно кончали свою жизнь плохо. Так, начинавший печатать свои книжки еще при Екатерине II пожалуй первый из российских просветителей Николай Новиков[2] за 12 лет выпустил в свет 455 книг. Это были недорогие и весьма качественно изданные труды лучших отечественных и западных (большей частью – французских) литераторов и ученых. Через собственные лавки он продавал свои книги в Вологде, Ярославле, Твери, Туле, Казани, Киеве, Смоленске и других городах империи. Кроме того Новиков помогал издавать московскую газету, выпустил при ней бесплатное приложение «Детское чтение» и создал первый словарь русских писателей. Вся эта деятельность окончилась для него заключением в Шлиссельбургскую крепость, в которой он провел четыре с половиной года. Должен был провести 15, если бы не помилование, которое объявил ему восшедший на престол Павел I в первый же день своего царствования. После освобождения и вплоть до смерти в 1818 году наученный горьким опытом Новиков занимался просвещением исключительно среди своих крестьян в своем поместье Авдотьино.

Но вечно так продолжаться не могло. Империя обязательно должна была вырасти из детской литературы» и взяться за серьезные книги, хранившие серьезные знания. Рано или поздно должен был появиться в стране человек, который не побоялся бы поднять упавшее знамя высокой и при том народной литературы. Конечно, для такого дела он должен был быть высоким интеллектуалом и исполином духа. Его не должны были пугать возможные преследования со стороны властей. И он должен был быть человеком состоятельным, чтобы иметь возможность наводнить гигантскую империю дешевыми и качественными книгами, букварями и журналами. Так должно было быть. Так и стало. Только не совсем так, а несколько иначе. То есть, человек появился, но был он безграмотен, не особенно смел, с виду – мягок, весь податлив и изначально совсем не богат.