Владимир Гармаев - Журнал «Байкал» 2010–01

Наш старик обгорелой палкой расшевелил умирающий костер, набросал несколько серых комков аргала, постучал по ним и сказал:

— Ну все! На сегодня хватит. Идите по юртам!

Я потеребил за нос сонного Тайчара, пощекотал его подмышкой и только стал было подниматься, как дед схватил меня за пояс тэрлига и усадил обратно.

— Джамуха еще посидит со мной, а вы — бегом в постели!

Я, уже забывший дневную проделку, словно наяву увидел вновь набухшие груди матери, ее измученные глаза и женщин нашего айла, хлопотавших рядом с ней, их укоризненно-сердитые взгляды, и всякое благодушие, вызванное ночной тишиной и рассказом деда, вмиг улетучилось.

— Ты, Джамуха, сегодня поступил очень плохо, твоя выходка была похожа не на поведение человека, а на действие неразумного животного, — вкрадчиво, пристально глядя мне прямо в глаза, заговорил дед. — Ты отказался от материнской груди, от которой не отрывался почти пять лет, и сделал это неожиданно и жестоко, прислушавшись только к себе, нисколько не подумав о матери, не понимая и не стараясь понять, каково это будет ей, какая боль охватит ее и принесет незаслуженные страдания. Тайчар, сравнивая тебя с плохим, неблагодарным теленком, был прав, ибо только животное, которому тэнгриями не дан разум, всегда поступает так, как ему захочется. Ты, Джамуха, хоть и маленький, но человек. Прежде чем отказаться от груди, ты должен был об этом сказать матери, послушать ее слова и сделать это постепенно, не вредя ее здоровью, не причиняя боль. Я понимаю, что время для этого уже настало, и ты не можешь больше постоянно крутиться возле юрты и подола матери. Но человек тем и отличается от животного, что он, прежде чем совершить любое, даже очень маленькое дело, думает о последствиях для себя и окружающих. Запомни это, Джамуха, навсегда и никогда впредь не поступай, как сегодня. Хорошо, что женщины нашего и соседнего айлов принесли грудных детей и твоя мать получила облегчение. Ты понял?

С внутренним трепетом я пришел в нашу юрту, уткнулся в грудь сидевший у очага матери и с горькими слезами раскаяния и стыда добился ее прощения. Намного позже, уже во взрослой жизни, я понял, что родители и дед преподали мне очень ценный урок, который запомнился на всю жизнь и не раз выручал в трудные времена. Именно обдумывая намеченное со всех сторон, взвешивая возможные последствия поступков, я потом почти не допускал ошибок, за которые пришлось бы горько расплачиваться.

На следующий день после того памятного вечера отец пригнал в курень двух хорошо обученных и смирных лошадей, а дед в присутствии наших матерей, братьев и свободных от дел взрослых мужчин айла впервые усадил нас с Тайчаром в седла и преподал первые уроки верховой езды. В конце дня в нашем айле был небольшой праздник по этому поводу, а наши первые собственные кони, хоть и были они не так молоды и никто не назвал бы их резвыми скакунами, запомнились на всю жизнь.

Потом, когда я стал чуть постарше, мой дед, старый воин Бурибулцэру, преподал, и почему-то только мне, еще один, едва ли не самый главный жизненный урок. Курень нашего рода зимовал тогда на реке Киркун в ее благодатной, закрытой от северных ветров высокими горами и с хорошими пастбищами долине. Однажды в середине второй зимней луны мы — с десяток подростков нашего айла во главе с дедом и еще тремя стариками — были отправлены в верховья Киркуна, чтобы помочь нашим пастухам собрать разбежавшийся после бурана скот. Выполнив это не очень трудное задание, мы с чувством исполненного долга возвращались в свое стойбище, от которого в поисках скота удалились на два дневных перехода. Пока скакали по реке вниз, короткий зимний день кончился и наступили сумерки. Старики, выбрав для ночевки малозаметное таежное урочище, свернули от реки на север и повели нас вверх по небольшому, густо заросшему тальником, кочковатому ключу. Почти в потемках доехали до родника, развели костры, вскипятили чай и стали готовиться к ночлегу. Мне и двоим мальчикам было велено стреножить уже отдохнувших ездовых коней и привязать на ночь недалеко от костров заводных. Не успели мы исполнить поручение стариков, как послышался отдаленный собачий лай и топот копыт десятка лошадей по льду ключа из его верховий. Мы быстренько закончили дела и прибежали к кострам, возле которых принюхивался и ходил кругами черный лохматый пес с двумя желтыми пятнами над глазами. Прислушиваясь к топоту копыт, дед приказал нам всем отойти в сторону от огней и залечь среди сосен склона долины. Сами старики пододвинули поближе луки и остались на месте предполагаемого ночлега. По их настороженным взглядам в сторону вершины ключа и вкрадчивым движениям было нетрудно догадаться, что они сильно встревожены.

Я и Тайчар спрятались за огромную, вывернутую когда-то бурей вместе с огромным корневищем сосной и едва уняли шумное и частое дыхание, как к кострам подъехал десяток всадников, не сходя с седел, они стали о чем-то расспрашивать стариков, затем продолжая разговор, слезли с коней, собрали поблизости от наших костров сучья и хворост, стали разжигать свои огни. Тут раздался зовущий клич деда, и все мы, стараясь не проявлять открыто свое любопытство, столпились возле костра. Нежданные гости между тем стали неторопливо располагаться на ночь. Трое из них, на вид самые старшие и богато одетые, подсели к нашему костру и стали ужинать вместе со стариками, остальные занялись кто конями, кто вьюками, а двое нукеров принялись рубить и складывать в котлы еще незамерзшее мясо косуль.

— Бурибулцэру, вам удалось собрать весь скот? — спросил моего деда дородный монгол, наливая в большую чашку из нашего котла забеленный молоком чай.

— Собрали весь, кроме десятка-полтора бурунов и телят, которые замерзли. Буран продолжался три дня и три ночи, — ответил дед.

— Не натворил бы он чего-нибудь плохого у нас, на Ононе, — посетовал его собеседник, потом повернулся в сторону своих костров и грозно рявкнул:

— Шевелитесь быстрее, сонные тарбаганы!

Нукеры вздрогнули, заработали ножами еще проворнее, огонь под котлами вспыхнул ярче, щедро брызнул во все стороны искрами, и в свете пламени мне показалось, что это мы попросились на ночлег, что пришлые здесь мы, задараны, а эти монголы — не гости, а хозяева.

— Ветер был северный, он оттуда пригнал тучи. До Онона далеко и гор на его пути много, там снега и бурана могло и не быть, — сказал кто-то из наших стариков, и в том, как он это проговорил, мне почудилось какое-то подобострастие и неуловимое унижение.

— Высокие тэнгрии всегда оберегали срединные кочевья монголов на Хэнтэе, — довольным тоном сказал дородный монгол и приосанился. — А там, на севере, где мы промышляли соболей, их благодать чувствуется меньше — холоднее и снега глубокие.

— Что слышно в тех местах, где вы охотились? — вежливо спросил мой дед.

— Мы были в верховьях Индидэ, там, кроме оленных людей, никто не кочует. Кроме зверей, холодов и снега ничего нет, — небрежно бросил один из трех гостей, потом поднялся и пошел к своим бурно закипевшим котлам.

Усталые гости и мы молча поели. Второй котел с мясом, который гости предложили нам, показался мне размером поменьше, и еды в нем было заметно меньше. Но мы были рады и этому неожиданному угощению, так как в наших сумах остался только хурут.

Ранним утром следующего дня, еще в черно-белой видимости, когда в неровном свете невозможно отличить масть пасущихся коней, гости собрались и уехали. Тронулись в сторону своего куреня и мы. Выезжая на лед Киркуна, я оглянулся и на месте ночлега увидел только синеватый пар над незамерзающим родником и белесый дымок умирающих костров, за которыми чернел густой сосновый лес. Мы с дедом ехали позади остальных родичей. Пользуясь тем, что мы двигались по заснеженному льду реки шагом и особенно не торопились, я стал расспрашивать своего старика о ночных гостях.

— Это были тайджиуты, нойоны Таргутай, Хорил и Ууча-багатур с нукерами. Все они люди знатные, внуки самого хана Амбагая.

Теперь, поняв причину высокомерного отношение этих монголов к нам, я некоторое время ехал молча. Потом мне захотелось узнать побольше о тайджиутах, о хане Амбагае, о том, кто наш хан в настоящее время и как мы, монголы, вообще проживаем сейчас, ибо до этого времени дед, который часто утверждал, что каждому монголу очень важно знать свое происхождение, рассказывал легенды и были о давно минувших временах, и они касались больше нашего рода задаранов, оставляя соседние племена и роды без особого внимания.

— Расскажи о нашем хане и тайджиутах, какие монгольские племена и роды кочуют по нашей степи? — попросил я и подъехал к нему вплотную.

Дед несколько удивленно повернулся в мою сторону всем своим могучим станом, попридержал коня и некоторое время молча разглядывал проявляющиеся из сумерек далеко впереди темные вершины Онон-Бальджинского хребта, над которым в широком красном мареве вот-вот должен был показаться край солнца.