Дмитрий Журавлев - Скопинский помянник. Воспоминания Дмитрия Ивановича Журавлева

В начале ноября 1917 г. монастырь пострадал от обстрела очень сильно; по свидетельству «Московского листка», кельи были «разгромлены» (1917. 3 ноября. С. 3). В 1918 г. монахини были выселены (подробный перечень источников по истории монастыря см.: Меняйло В.А. Иконы из Вознесенского монастыря Московского Кремля. М., 2005). Дата смерти матери Евдокии неизвестна, могилу найти не удалось (в частности, могила не обнаруживается и на хорошо обследованном Ваганьковском кладбище, где хоронили монахинь Вознесенского монастыря).

Степень родства с Журавлевыми неясна, но Виноградовой была бабушка Дмитрия Ивановича по матери.

Видимо, воспоминания Т.В. Розановой давала почитать Дмитрию Ивановичу близкая подруга Анны Ивановны Журавлевой, Клеопатра Владимировна Агеева, хорошо знавшая Розанову.

В списках учившихся в Рязанском женском епархиальном училище Анны Левитовой нет.

Понимая, что индивидуальные читательские пристрастия вовсе не обязательно должны объясняться нравами среды, тем не менее не можем удержаться от замечания, что лирика Лермонтова входила в обязательный минимум заучиваемой наизусть классики в семинарии и вообще пользовалась любовью в духовной среде. См., например, характерное: «А стишок Михаила Юрьевича Лермонтова “В минуту жизни трудную” часто распеваю своим старческим голосом в моей убогой келейке, даже пред иконой, затеплив лампадочку, пою и плачу, и чую, что с души грешной бремя тяжкое скатывается, всякие сомнения исчезают и легко, дюже легко на сердце-то вдруг станет. Так вот слово-то человеческое каково» (Думы старца Зосимы (К вопросу о свободе слова) // Рязанские епархиальные ведомости, 1906. 1 февраля. № 3).

Здесь в тексте приписка, по почерку трудно определить, самого автора или кого-то из читателей рукописи: «Да нет! этот срок не был уж столь обязательным».

Приписка карандашом: «родственник епископ Василий?» (т. е. двоюродный дед Анны Васильевны, преосвященный Василий, епископ Пензенский и Саранский; подробнее о нем говорится ниже).

Вот некоторые из публикаций П.В. Левитова: Красота и христианство // Православно-русское слово. СПб., 1904. № 6; О жизни и смерти // Православно-русское слово. 1905. № 7; О самостоятельном чтении воспитанников семинарии и о руководстве их в этом отношении; О расширении курса литературы в духовных семинариях (все – Екатеринослав, 1906); Тело и его судьба. СПб., 1910; Православная церковь и Л.Н. Толстой. Екатеринослав, 1910; Современный аморализм и его виды. Рязань, 1911; О дуэли. Екатеринослав, 1912; Самоубийство пред судом христианской этики. Харьков, 1917.

Историк Илья Николаевич Мухин сообщает о Василии Ивановиче Левитове следующее: «1799 – не ранее 1867. Сын священника Рязанской епархии. Образование – 2-й приходской класс Рязанского духовного училища. В 1814 определен в пономари к собору г. Скопина, 7.02.1843 посвящен в стихарь. 26.10.1820 перемещен во дьячка в с. Старый Келец Скопинского уезда. 23.08.1843 рукоположен во диакона в с. Боршевое Скопинского уезда. В 1866 г. вышел за штат с передачей диаконского места зятю Михаилу Петровичу Дунаеву. Жена: Евдокия Ефимовна (р. 1807). Дети: Михаил (1824) – соборный протоиерей г. Раненбург, впосл. епископ Василий; Иван (Иоанн) (1828) – священник; Феодор (1831) – священник; Алексей (1832) – священник; Дмитрий (1838) – протоиерей; Василий (1842) – священник; Петр (1843) – диакон. Дочери: Пелагея (1835), Ксения (1837), Наталья (1840), Анастасия (1849)» ().

Епископ Василий, о степени родства с которым Д.И. Журавлев, видимо, не знал, бегло упоминается в воспоминаниях ниже.

См. врез к републикации статьи М.В. Левитова в настоящем издании.

Например, на 1915 г. в с. Покровском было 150 раскольников (доклад Данковского миссионера свящ. Тихона Скворцова: Рязанские епархиальные ведомости. 1915. 15 мая).

В 1918 г. было удовлетворено прошение М.В. Левитова об увольнении: он ссылался на то, что «девятнадцатилетнее служение в холодном храме в связи с крайне тяжелыми условиями жизни расстроили здоровье» (ГАРО. Ф. Р-6788. Оп. 1. Ед. хр. 178; в этом же деле лежит ставленая грамота о. Михаила, где указано, что он был рукоположен в священнический сан в 1899 г.).

Из письма Д.И. Журавлева ко вдове П.В. Левитова (1944; из раздела воспоминаний «Письма», который в настоящее издание не вошел): «Из семьи Левитовых все время поддерживал с нами родственные отношения один дядя Паша. Бывая в Раненбурге, он почти всегда заезжал к нам в Скопин. Его приезд – одно из наиболее радостных событий для нас, детей. До сих пор у нас сохранились его подарки – пенал, альбом для открыток с надписью, сделанной рукой умершего брата Сережи: «Дар дяди Паши 1912 года 18 дня марта». Смерть после длительной болезни Сережи в марте 1914 г. была первым тяжелым горем в жизни моей и Кати. Когда умерла мама, мне было три, а Кате девять месяцев. Сережу возили лечить в Москву, и дядя приезжал повидаться с ним.

Во время прошлой войны он у нас был, помнится, в 1916 г. Два раза был дядя Паша у нас в Москве, в наши студенческие годы; один раз застал в Москве только меня, в другой – только Катю. Последний его приезд в Скопин (да и в Раненбург) – в 1928 г. Я тогда сделал две фотографии, помеченные 20 авг. 1928 г.; на одной из них дядя Паша стоит на террасе скопинского дома. Это – последнее наше свидание.

Последнее письмо дяди Паши мы получили от 13–15 июня 1941 г. – накануне войны. Осенью 41 г. нам пришлось уехать на два года из Москвы. Читая об условиях жизни на занятых врагом территориях, мы много раз спрашивали себя, выдержит ли дядя Паша это новое тяжело испытание. Не выдержал!

Два года вне Москвы были тяжелы для нас, и много унесли здоровья. Эти годы в моей внутренней жизни переместили центр тяжести моих интересов в область практической философии, в область, которой так много занимался дядя Паша. После возвращения в Москву (октябрь 1943 г.) я собрал сохранившиеся у нас его брошюры, некоторые перечитал. В минуты, когда хотелось поговорить, поделиться мыслями с близким человеком, предо мной всегда вставал образ дяди Паши. Тем более этого хотелось теперь…

Основная черта, которую мы, скопинские, всегда особенно ценили и уважали в дяде Паше, это – его высокая интеллигентность, интеллигентность в собственном смысле этого слова. В годы, когда я сам стал взрослым человеком, я убедился, как редко это качество встречается у людей.

Глубокая человечность, сердечность – вторая основная черта дяди Паши. Дети бессознательно чутки к этому качеству, и поэтому дядя Паша – человек, которого мы редко (по нескольку дней не каждый год) видели, всегда для нас был дорогим и близким, родным».

В деле об отчислении И. Левитова, в журнале педагогического собрания Рязанской духовной семинарии за 1897 г., есть длинный перечень его дисциплинарных проступков (ГАРО. Ф. 1280. Оп. 1. Ед. хр. 646).