Хяртан Флёгстад - У-3

Анализируя состояние дел в культурной области, Флёгстад в своих произведениях обращается к опыту и наблюдениям многих видных деятелей мировой культуры, писателей и философов, то и дело ссылаясь на такие имена, как Гораций и Лукиан, Экклесиаст и Достоевский, Эйзенштейн и Грамши, Дз. Вертов и Леви-Стросс. Часто апеллирует Флёгстад и к трудам известного советского ученого-литературоведа М. Бахтина, причем в самом уважительном духе, широко пользуется его анализом понятий «культура» и «индустрия культуры».

Роман «У-3» построен в соответствии с принципами «литературы действия», о которой так часто говорит Флёгстад. В книге проглядывает желание соединить острый политический материал с непреходящей, хотя и исторической, актуальностью темы. Пожалуй, стоит отметить здесь некоторую излишнюю щедрость в подаче деталей быта, особенно когда речь идет о курсанте Хеллоте. Заранее вычерченная схема сюжета порой снижает накал психологического напряжения — это касается в основном средней части книги. Но все же она остается единым, литым целым.

Почему роман Хяртана Флёгстада, построенный вокруг событий с самолетом-шпионом У-2, называется «У-3»? Об этом говорит сам автор устами Персона, одного из персонажей, бывшего, быть может, ближе всех к Алфу Хеллоту — и когда он вместе с будущим пилотом играл в детские игры, и когда он, упрятанный в подземный бункер, следил за полетом друга на экране радара. Персон не человек действия, ему далеко и до лихих эскапад Алфа, и до решительных поворотов судьбы, которые тот «организует» своими руками. Но в горький для обоих час его пронзает внезапное понимание того, что люди должны не только держаться вместе, но и сообща осознавать мир, его тревожные события и реалии, угрожающие жизни всех. Ведь «вместе, — заключает Персон, — мы располагаем системами наблюдения, которые хватают несравненно выше самолета У-2 и превосходят радиусом действия любые радары, системами, которые… видят все — в прошедшем, и в настоящем, и в каждом отдельном человеке. У-3».

Эта оптимистическая нота отнюдь не случайна, не звучит диссонансом в книге, хотя и приходится на одну из самых печальных ее страниц. И во Флёгстаде, и в его любимых героях живет надежда. Она неистребима, как монументальные норвежские фьорды в таинственной сизой дымке, как буйные краски весны, неизменно возвращающейся каждый год на плоскогорья и в долины Норвегии. Автор — своей книгой — уже действует, чтобы приблизить эту надежду. Герои пока что только начинают понимать, что сбились с пути, что с дороги, ведущей в никуда, надо выбираться на верную, общечеловеческую дорогу, небо над которой не застилают никакие черные тени.

Июль 1987

Ю. Кузнецов

В ПОЭЗИИ ВСЕГДА ВОЙНА

О. Мандельштам

Звук перевалил через болевой порог. Заткнув уши указательными пальцами, я смотрел, как два факела прорезают жаркое марево за хвостом самолета. Алф Хеллот сверился с поверочной таблицей и расписался в эксплуатационном формуляре. Авиатехник — в меховой шапке, сапогах и нейлоновой куртке на меху — принял формуляр и спустился по стремянке на землю. На фонарь кабины ложились большие мокрые снежинки. Хеллот в последний раз проверил привязные ремни. Пробежал взглядом справа налево по приборной доске. Наушники и ларинги закреплены и подключены.

— Что ж, поехали, пукалка! — пробормотал Хеллот, не нажимая кнопку передатчика.

Он поднял вверх два больших пальца. Техник прижал руки к бокам, потом развел их в стороны. Изобразил одной рукой в воздухе круги. Остановил руку и тоже поднял вверх два пальца.

За хвостом самолета прибавилось черного выхлопа. По бокам рулежной дорожки чернели сугробы. Заземление отсоединено, компрессор выключен. Отпали последние узы, связывавшие Алфика Хеллота с землей. Капитан Хеллот, один на один с машиной, увидел, как стрелки приборов стронулись с места, чуть покачались и замерли на зеленом поле шкалы. Техник оттащил тормозные колодки от главных колес. Нажав кнопку передатчика, Хеллот вызвал вышку, сказал сперва позывной диспетчера, затем свой. Запросил разрешение на выруливание и взлет. Техник еще раз показал напоследок большой палец.

Корпус машины качнулся. Колеса тонкого шасси начали вращаться. Капитан Хеллот прибавил газу и покатил по дорожке в дальний от вышки гражданского диспетчера конец взлетно-посадочной полосы. Здесь он развернул самолет против ветра. Перед ним простиралась свободная полоса. С работающими двигателями он проверил генераторы и ручку управления носовым колесом. Зажглись красные и зеленые аэродромные огни. Хеллот вернул рычаг дросселя на холостой ход и одновременно нажал радиокнопку. Вызвал вышку и запросил данные о скорости ветра и атмосферном давлении. Легкий юго-западный ветер дул со скоростью пять узлов. Давление низкое — 29,78 дюйма; плотная облачность.

Алф Хеллот получил разрешение.

Уверенным слитным движением он подал вперед рычаг дросселя и обжал ногами педаль колесных тормозов. Обороты увеличились до максимума, так что машина и с ней сам Хеллот дрожали от могучих противоборствующих сил, которые не давали самолету тронуться с места и в то же время стремились бросить его и пилота вперед по взлетной полосе со скоростью сотен километров в час.

Отпуская тормоза, Алф Хеллот открыл рот и сделал глубокий вдох. Пульс был в норме, двигатели не прибавили оборотов организму. Мощный толчок сорвал машину с места. Реактивные силы взвыли головокружительными децибелами. Мимо мелькали сугробы, сигнальные буи, красные огни и шлагбаумы перекрестных дорожек.

Когда прибор показал, что достигнута скорость отрыва, Алф мягко взял штурвал на себя. Руль высоты в задней части хвоста поднялся кверху. Сначала носовое колесо, затем и главные колеса оторвались от бетона. На прощание земля дружески подтолкнула одно из них, машина слегка накренилась, и Алф Хеллот взлетел.

К отметке 1500 футов он убрал шасси, закрылки и приготовился к набору высоты. Включив форсаж, ощутил рывок, когда впрыскиваемое в дополнительные камеры топливо добавило тяги двигателям. Проверил число оборотов и скорость изменения высоты по вариометру. Время от времени он регулировал температуру топливных фильтров, чтобы избежать обледенения. Элероны в задней части крыльев заняли нейтральное положение.

Алф Хеллот поднимался курсом норд-вест между незримыми отвесами горных склонов. Стрелка высотомера уверенно ходила по кругу. Над ним по-прежнему висели набухшие от влаги облака. Он высмотрел просвет, отрегулировал обороты, уперся ступнями в педали и отклонил руль направления. Самолет скользнул вверх в узкую щель в мокрой облачной вате. Последние снежинки разбились в пыль о фонарь кабины.

Я опустил цейсовский бинокль. Алфик исчез. Два языка пламени, точно от паяльной лампы, — последнее, что я видел. Я повернулся, прыгнул через мазутную лужу и зашагал по ярко освещенному коридору из ангара в дежурку.

В десяти тысячах футов над моей головой Алф Хеллот протянул руку к тумблеру, включающему ретроспектоскоп.

Из плоти и крови состоит надежда. Исходная позиция — нагнувшись вперед или стоя навытяжку. Из кости и жил состоит надежда и готовых к рывку тугих, хорошо тренированных мышц. Алфик Хеллот был великой надеждой, он был самым многообещающим, был тем, на кого надеялись все мы, остальные. Последняя, самая большая надежда. Принято говорить: цвет надежды — зеленый, но наша надежда была белого цвета.

Прямо из Великого Ничто явился молодой Алф Хеллот — писали газеты, и, как обычно, ошибались. Было это, когда он еще до травмы, весной восемнадцатого года своей жизни выиграл вольные упражнения на соревнованиях за так называемый Кубок Осло, опередив, в частности, шведа Туресена, который позднее в том же году стал чемпионом Олимпийских игр в Хельсинки. Но Алф Хеллот за неделю до злополучной травмы победил Туресена, и по сей день многие вместе со мной считают, что он лучше всех в мире исполнял вольные. Свое упражнение он закончил безупречным высоким двойным сальто с пируэтом и мертвым доскоком в центре старого гимнастического зала Осло, под молнии блицев и гром аплодисментов.

Вечером того дня его ждали кубки и поздравления, а дома ждали родители с новым, дорогим спортивным хронометром, и Алфик, привыкший сопрягать дни своей жизни с историческим временем по стенным часам в гостиной, горячо поблагодарил и затянул ремешок на левом запястье, как бы прибавив новый мускул поперек всех тех, какими и без того был щедро наделен.

В газете на другой день его ждал отчет на четыре колонки и портрет на две. Листая газету дрожащими пальцами с конца, с последней страницы, Алфик доходит до спортивной информации. Сидя на пятках перед распластанной на коврике газетой, он не читает ни заголовок, ни врезку, ни сам отчет, ни подписи под снимками, нет — он смотрит на собственный портрет.