Роман Бабаян - Территория войны. Кругосветный репортаж из горячих точек

Теперь мы уже знаем, к чему это привело спустя четыре года — к грузинско-осетинской войне, в которой Россия поддержала Южную Осетию и затем официально признала её суверенным государством.

Но тогда заканчивалось лето 2004 года и о том, что произойдет через четыре года, никто, естественно, не знал.

Монтируя фильм в Москве, из всего, что я увидел и снял, я постарался собрать в него всё самое яркое, бьющее по нервам и по душе. Попробовал показать, как война разъединяет народы, людей. Первые кадры посвятил дороге через горы. В мирное время из Тбилиси до Цхинвала можно было доехать в автомобиле всего за один час. А когда над Кавказским хребтом сгустились тучи войны, пусть и необъявленной, эта же дорога стала занимать не меньше трёх часов. Она пошла в объезд постов грузинской полиции, и теперь её стали называть не иначе как «партизанской тропой». Впрочем, в ту пору грузины и осетины в гости друг к другу и не ездили.

Раньше на въезде в любой город на Кавказе прежде всего бросалась в глаза надпись: «Добро пожаловать!» Летом 2004 года въезжающих в Цхинвал встречал большой плакат с портретом президента России Владимира Путина и надписью: «Путин — наш президент». Тем самым жители города давали понять, что считают себя россиянами.

С первого взгляда могло показаться, что Цхинвал живёт обычной жизнью, но бросалось в глаза большое число мужчин в камуфляже и с оружием.

Хорошо помню лица цхинвальцев. Это были лица войны. В каждом женском и детском — страх и надежда, в каждом мужском — решимость стоять до конца.

Мой приезд в столицу Южной Осетии совпал с первым сентября — началом школьного учебного года. И первое, что я сделал, отправился к зданию средней школы № 5. Эта школа занимает особое место в истории грузино-осетинского конфликта.

С виду — обычное типовое школьное здание, каких в Советском Союзе было сотни тысяч, если не миллионы. Но для осетин это место — почти святое. Когда в январе 1991 года начались первые обстрелы и бои, городское кладбище Цхинвала оказалось одним из самых простреливаемых мест. Хоронить там погибших было невозможно. И гробы с телами павших защитников и убитых горожан стали приносить сюда, на школьный двор. Уже в первые дни конфликта здесь появилось более пятидесяти могил. Спустя годы на них всегда лежат свежие цветы. Дата рождения на надгробных плитах у каждого своя. Зато дата смерти — одна и та же: январь 1991-го.

Здесь хоронили и тех, кто погиб в следующем, 1992-м, году, когда бои вспыхнули с новой силой. Тогда же участок с могилами отгородили от здания школы железным забором и дали ему название — Мемориальное кладбище жертв грузинской агрессии.

Со съемок этого кладбища мы и решили начать. Задумка была простая. Снимем кладбище, а потом лёгким поворотом камеры покажем торжественную школьную линейку. Пусть люди видят, что даже в дни боёв дети идут в школу в нарядных костюмах, с белыми бантиками и букетами в руках, значит, жизнь не остановилась.

Начали съёмку и вдруг видим — к школе подъезжает кортеж из нескольких джипов. Мы, конечно, заинтересовались — кто бы это мог быть? И вдруг из джипа выходит президент Республики Южная Осетия Эдуард Кокойты.

Я прошёл в школьный двор через калитку в заборе. Кокойты увидел меня — мы раньше не раз встречались, подошёл, поздоровался. Спросил — что здесь делаешь? Я ответил, что снимаю кладбище.

И тут Эдуард говорит:

— Я сам оканчивал эту школу, поэтому всегда приезжаю сюда первого сентября и в день последнего звонка. Поздравляю детей, родителей, учителей. Вспоминаю свои школьные годы.

Я об этом ничего не знал, просто так совпало. Мы успели снять, как президент поднялся на школьное крыльцо. Начал говорить:

— Не надо обращать слишком много внимания на те трудности, что мы сейчас переживаем. Руководство республики способно обеспечить безопасность всех граждан Южной Осетии, защитить нашу независимость. Мы не будем ссылаться на то, что пришлось столкнуться с проблемами, навязанными нашими соседями, мы будем действовать, строить счастливую жизнь своего народа.

И в его кармане зазвонил мобильный телефон. Президент достал трубку и вдруг на глазах у всех изменился в лице. Повернулся, быстро сказал что-то стоявшему рядом начальнику штаба вооружённых сил республики и бегом спустился по ступенькам. Рядом со мной остановился:

— Слушай, беда. Звонили из Владикавказа, в Беслане чеченцы захватили школу. Поедешь со мной?

Я сначала ничего не понял:

— Какую школу? Какие чеченцы?

— Пока не знаю. Срочно выдвигаюсь туда. Если есть желание сделать репортаж с места событий — поехали.

А я ведь уже говорил, что выехать из Цхинвала было почти невозможно, всё вокруг простреливалось, — только по объездной просёлочной дороге, которую местные жители уже успели прозвать «дорогой жизни», как в блокадном Ленинграде.

Я срочно звоню в Москву, главному редактору программы «Время», объясняю, что и как. Сообщаю, что есть возможность срочно выехать в Беслан — не позднее чем через два часа я готов буду выйти оттуда в прямой эфир. Тот отвечает, что надо все согласовать с Константином Эрнстом.

Через пару минут перезванивает:

— Отправляй в Беслан всех свободных людей и с ними систему спутниковой связи. Сам же продолжай работать в Цхинвале — этот фильм очень нужен, и нужен срочно.

Так что за происходящим в Беслане мы наблюдали из Цхинвала.

Позже мой оператор сказал мне, что наши коллеги выходили в эфир и упорно на протяжении нескольких часов твердили, будто бы в школе всего 364 человека. Хотя не знать, что там было больше полутора тысяч, было невозможно. Но пресс-служба Северной Осетии дала четкое указание говорить, что там было всего 364 человека. В окружении этих людей, убитых горем, они выходили в эфир и говорили: «364 человека!» Коллегам пришлось пойти на такой компромисс, чтобы не увеличивать напряжение, и без того достигшее предела.

Я не случайно в первую очередь вспомнил ту школьную линейку, о которой узнал весь мир. Самые сильные впечатления на войне получаешь, наблюдая за поведением детей. Они, конечно, не всегда понимают, что происходит вокруг, — и нередко их это спасает, они в отличие от взрослых не поддаются панике, не сходят с ума от страха и безысходности. Но зато детские оценки происходящего, если удаётся их узнать, поражают своей искренностью и непосредственностью, остротой переживаний и силой восприятия.

Никогда не забуду, как мы спустились в подвал одного из частных домов, превратившийся в бомбоубежище. Скорбные лица взрослых, прислушивающихся к отголоскам взрывов и молящихся за своих родных, которые остались там, наверху, в окопах. И рядом — улыбающиеся детские личики. Они листают комиксы, читают вслух, смеются, разглядывая смешные картинки. Самые маленькие даже затеяли игру в прятки среди полок, уставленных банками с соленьями и вареньями. Услышав наверху взрыв, затихают на несколько секунд и с серьёзным видом показывают пальчиками в потолок — дескать, мы тоже всё понимаем.

А днём, наверху, мы снимали мальчишек, играющих в войну среди развалин. Обычная детская игра, но здесь она воспринималась как-то по-особенному. В какой-то момент ты начинаешь понимать, что дети играют в то, чем взрослые живут.

А вот съёмки урока в одном из младших классов цхинвальской школы. Учитель пишет на доске тему сочинения: «Военное лето 2004-го». И дети начинают описывать в тетрадках то, что они пережили на каникулах. В это время их ровесники пишут о поездках к морю, об отдыхе в оздоровительных лагерях, о весёлых играх и развлечениях. Но у маленьких жителей Цхинвала лето оказалось окрашенным совсем в другие краски — крови и пороховой гари.

— Когда начались мои летние каникулы, я очень радовалась. Но через несколько дней начали стрелять со всех сторон. Потом бабушка забрала нас к себе, потому что у неё есть надёжный подвал. Мама волновалась за папу, потому что он работает в милиции и стоял на посту — защищал Родину. Как я хочу, чтобы всё это закончилось…

— Бабушка всегда боялась. Перед каждым выстрелом она говорила, что вот война опять начнётся. А я её всегда успокаивал и говорил: «Не бойся, не начнётся…»

— Когда я был в Джинале, мне говорили, что в Цхинвале война, но я им не верил, что у нас воюют. Но это была правда. И я думал, что сейчас с папой, с мамой, что с сестрой, которой сейчас 5 годиков. Там, наверное, были очень сильные перестрелки. Как мама с сестрой защищались от пуль, а папа тоже стрелял из автомата. Я не хочу, чтобы была война…

— Когда началась первая стрельба, я очень испугалась. Я всю ночь не могла заснуть. Мы ходили из комнаты в комнату, мама искала более безопасное место, где нет окон. Потом уже много ночей я не спала. И когда опять началась стрельба, я повернулась к маме и сказала: «Опять стреляют!» — и уснула…