Ксения Лученко - Матушки: Жены священников о жизни и о себе

Наверное, все это было так задумано Богом, потому что у нас никогда не было церкви и все наши верующие ездили в Енисейск. А у меня батюшка такой человек интересный, он идет во всем до конца, не может он половинку, четвертинку, он не глядя идет до конца. Вообще, иногда жестко очень. Но я думаю, что Богу в основном такие и нужны. И он, естественно, пошел до конца, и уже буквально через полгода стал вести воскресную школу – первую в крае, кстати, это было 20 с лишним лет назад. А потом он очень быстро стал собирать вокруг себя единомышленников. Вот в воскресенье или в праздник мы съездим в церковь в Енисейск (я уже ездила с детишками, с горшками, пеленками), и вернувшись домой, пообедав, собираемся изучать Библию и беседовать.

И батюшка на своем первом горении, на горячности этой, стал проводить первые беседы. Мне они очень нравились. Они были для меня очень важны. Я то с детишками, то оставлю их с кем-нибудь – бегу на эти беседы. Так сложилась небольшая общинка, человек 15–20. И как-то обсуждали, что нам надо бы свой храм, в Енисейск не наездишься. И вдруг все единогласно выдвинули батюшкину кандидатуру на священство. Отправили письмо епископу: «Просим организовать у нас приход и предлагаем в священники из нашей среды Андрея Юревича». Он всегда говорит: «Я – выбранный священник»

И кстати, когда в общине начинали что-нибудь ворчать, батюшка говорил, что они сами его выбрали. Для меня все это было как сон, потому что свершилось очень быстро это все. Летом я уверовала, потом крестилась. А уже в октябре как-то приезжает муж из Енисейска и говорит, что завтра едет в Красноярск. Я его спрашиваю: зачем, а он отвечает – рукополагаться.

Конечно, на хиротонии я не была. Он уехал в Красноярск, его рукоположили в дьякона, через неделю – в священника. Тогда не было сотовых, и я ничего не знала: приедет – не приедет, отпустят – не отпустят. Отец Геннадий только иногда звонил. И где-то в понедельник полседьмого утра у нас приходит поезд, часов в семь батюшка звонит в дверь, я открываю, пытаюсь броситься ему на шею и вдруг вижу, что он какой-то уже другой.

Он переродился полностью! Я его, конечно, и тогда любила, мне вообще казалось, что у нас такая любовь, что так никто не любит. Сейчас смешно сказать, потому что истинная любовь началась с веры и начала развиваться, и впереди до смерти у нас будет еще много этих развитии, но я почувствовала, что такое любовь, только потом уже. Ну и все.

Во дворе нашего дома стоял сарай шлаковый типа гаража. Прежние хозяева держали там 14 свиней: и печка там стояла большая – кормокухня. И мы решили этот бывший свинарник вычистить, навоз вывалить, сделать косметический ремонт и обустроить там храм. Сделали маленький алтарик. Стоял престол, и когда нужно было вокруг престола кадить, батюшка ходил бочком, и мы видели, потому что стояли вплотную.

И начались у нас там службы. А когда думали в честь чего приход, решили, что в честь Крестовоздвижения, потому что в этом разбойничьем селе никогда не было креста. Таким был наш первый храм, мы там прослужили почти год. Когда подходишь к этому свинарнику, там маленькая дверка низенькая и стоят спины, и еще на улице толпятся спины. Настолько тесно, что просто причастить ребенка было невозможно. Я в спины говорила, чтобы передали ребенка. И ребят передавали поверху. Я там и пела, и просфоры пекла. А некому было это делать, никто не умел. Я-то не умела, но все равно, как матушка, должна везде, в каждой дырке затычкой быть. Все, что нужно было, я делала, пока не появлялся человек, который может меня заменить. Потому что у меня через полтора года уже Лизочка появилась (каждые два года рождалось по ребенку). Воскресную школу вела тоже. Условия, конечно, были ужасные. Мы дали объявление в газету: по вопросам веры приезжайте: Полевая, 5–1. И люди пошли. Кто-то говорил: что мы тут, в свинарнике, будем молиться?! А батюшка отвечал: «Господь пришел в вертеп, скоты там были, такой же навоз, солома. Он к вам пришел, Он вами не брезгует, а вы ходите, брезгуете». И люди оставались. Община росла. Мы с самого начала стали оглашать, крестили бесплатно, у нас до сих пор крещение бесплатно.

И вообще, надо понимать, что служение есть служение. У нас все батюшкины дела – это наши дела. У нас общие дела, Божьи дела. Жили мы, конечно, не всегда просто: иногда хлебу были рады. Физически, по-земному, я чувствовала себя плохо. Это точно скажу, потому что даже не так важно, если голодно, а физически тяжело очень, потому я не приучена была: и детей много, и печку топить я не умела, меня батюшка учил: тут лучинки, тут чиркнешь, тут то, тут се. А мне было страшновато немножко. Правда, вода была. Холодная, но была. И никаких помощников: мамочек, тетушек – никого. Все в Москве осталось. Это было тяжело.

Внутренне у меня было такое ощущение, что я на жертвеннике, меня Господь положил туда. Вот этим держалась. Господь не говорил, что будет легко. Есть люди, которые в храм приходят после горя, тяжестей. А я-то пришла от хорошей жизни. «Кто хочет идти за Мной, возьми свой крест» – ну вот он крест. Все как надо, как написано, так и иду. Я не ждала ничего хорошего тогда. В смысле, что легче будет, лучше, сытнее. А жили мы с того, что продавали книги, у нас была огромная библиотека. Еще детские пособия были. Примерно 35 рублей. А когда батюшка стал священнослужить, бабушки стали потихонечку приносить нам панихидки: то хлеба, то кусочки масла приносили. Тогда ведь все было по талонам. На месяц было 100 граммов масла на человека, одна банка сгущенки и кило мяса. А все остальное, что вырастишь, что где достанешь, купишь.

Мне еще свекровь звонила и говорила: «И что, ты берешь, что приносят?!» Я говорю: «Мам, беру. Мы служим Богу, нам люди приносят, почему мне не брать? Мне не стыдно». А тем более если не брать, то точно с голоду погибнем. Так что начали нас немножко подкармливать и начали приносить старенькие вещи, вплоть до трусов. Покупать не было возможности, я эти трусики отпаривала. Так мы и жили. А когда Катя уехала учиться в Свято-Тихоновский в Москву, я помню, она приехала на каникулы на Рождество в новой юбке. Я говорю: «Кать, это что за юбка?» Она говорит: «Мам, это первая моя юбка в жизни, которая мне по размеру и которая мне нравится. Я заработала, на клиросе пела, регентовала». Я говорю: «Катюшенька, представь себе, какое счастье тебе Господь послал. Ты же испытала счастье?». Она говорит: «Мам, представляешь купить вещь, которая мне по размеру, которая мне нравится, за собственные деньги!» Она у нас ни копейки не брала на учебу, мы пытались ей помочь, а она говорила, нет, вам нужнее. То есть в Москве она жила на свои деньги. И вторая моя девочка так же живет. А дальше у нас, конечно, и деньги появились, мы могли тратить. Чем дальше, тем больше.

Сначала нам дали бывший кинотеатр «Октябрь», после того, как мы год прослужили в бывшем свинарнике. Большой кинотеатр деревянный. Мы туда ходили в кино, когда еще была киносеть. А потом его бросили и нам отдали. И ровно через неделю, как нам его отдали, там случился пожар. Говорят, что его подожгли. Пожарники сказали, что не может такого быть, чтобы сразу так вспыхнул с четырех сторон. И выгорело все внутри, остались стены и крыша. Так интересно было: те люди, которые говорили, что вот, кинотеатр, мы сюда на дискотеки ходили, а теперь будем тут молиться, а мы им отвечали, что у нас все выгорело, все очищено. Слава Богу за такое посещение, потому что к погорельцам на Руси всегда относились очень отзывчиво. И нам столько всего натащили, кто чего мог: и холодильники тащили организации, светильники, просто деньгами давали, лесом давали, чтобы мы отремонтировали. Мы очень быстро своими силами отремонтировали все, оборудовали. Сейчас это гимназический храм имени Иоанна Кронштадтского. Он действующий, там все время службы. Очень славный храм, он нам казался очень большим после свинарника.

Потом гимназия открылась, сейчас ей уже 16-й год. И стали строить новый храм, уже каменный, большой, Крестовоздвиженский. Так что чем дальше, тем было легче, приход рос. Община росла. Трудов прибавлялось, а в принципе стало легче жить намного. Я все время, когда мне люди говорят, что вот, тяжело, отвечаю: «Ищите прежде Царствия Божия, я на себе это испытала». Господь не оставил, мы сыты, обуты, одеты, у нас есть где жить. Около нового храма большой двухэтажный дом, правда, церковный. И пока мы там служим, у нас есть жилье. Я первое время даже не могла понять, как можно жить вот в таком большом доме. Утром боялась глаза открыть, думала, что открою и окажусь опять в нашем старом домике. Мы там вдевятером жили, две комнатки маленькие и проходная кухонька с печкой. К нам раньше, когда кто-нибудь приезжал, всегда говорили: «Что у вас везде нары, нары». А я отвечала: «Интересно, а где нам спать?» Так что Господь не оставил, мне на что жаловаться. Со всех сторон я счастливый человек.

Детям, конечно, было непросто. Приходилось объяснять, когда они говорили, что у них нет того, что у всех есть. Тогда я задавала вопрос, а у кого в их классе есть шесть сестер и братьев? Ни у кого. А если ни у кого, то зачем сравнивать? Они делят на одного, на двух детей, а мы делим на шестерых, семерых. Сами подумайте: у них