Ксения Лученко - Матушки: Жены священников о жизни и о себе

Мы каждый вечер собираемся на общую молитву. Утром не удается, потому что кто когда уходит. А вечером перед сном удается собирать всех вместе. Причем тоже не все время. Когда кто в 15 лет, кто в 16, кто в 14 отходит, говорит, что будет молиться один, я не настаиваю, отпускаю. А Дуня, ей сейчас 17 лет, она до сих пор с нами молится, ей нравится.

Они никогда не рвутся у меня из дома, и у них нет нецерковных друзей. Я иногда даже говорю: «Пойди, погуляй», а они отвечают: «Да что там делать?» Им все время дома интересно, потому что у нас всегда что-то происходит.

У нас есть домашний театр. Дети сами пишут маленькие пьесы какие-нибудь, или я им помогаю. Роли, костюмы, музыкальное сопровождение, все сами. Их зрители – мы, иногда приходят к нам гости, но в основном мы с папой сидим. И они нам делают такие чудесные спектакли, которые у нас все, кроме одного, записаны. Я всегда думала, вот где бы показать хотя бы для родителей. И еще: у нас очень интересные конкурсы. Я один раз придумала конкурс декламации. Для детей учить стихотворения – хуже нет наказания, я говорю: «Дети, учить не надо. Возьмите и прочитайте стихотворение, но только так, чтобы это было как маленькое выступление, как спектакль». Они целую неделю готовились, выбирали стихи (у нас огромная библиотека). И вот они все выбрали чудесные стихотворения, музыку нашли, костюмы сделали. Сеня выбрал стихотворение Татьяны Зотовой о следах. Как Господь идет рядом с человеком по жизни, а за ними вьется две цепочки следов. Вдруг глядит, а в самом трудном месте одни следы. «Вот в этом трудном месте я шел один?!» А Господь отвечает: «В этих трудных местах тебя, дитя, Я нес на руках». Сеня не знал, какой сделать костюм. Вырезал следочки из бумаги и об этой тропиночке рассказал. Я просто проплакала все это время. Но это они делали сами, я только дала идею. Они столько классической музыки прослушали, когда ее подбирали. Причем тот, кто сидел на музыке, делал то погромче, то потише, в соответствии со сценарием. И еще у нас очень много библейских викторин, потому что изучать Библию просто так для них тяжело. Мне нужно, чтобы им было нескучно. А нескучно – это какая-то игра. Мы садимся, и я задаю по 5 вопросов каждому, причем вопрос не как на экзамене, а поставлен он весело. Например: какая супружеская пара была первыми миссионерами

в таком-то городе? Участвуют все, нас 8 человек без меня, папу сажаем, он тоже отвечает с нами на самые трудные вопросы. Это получается 35 вопросов. Каждому не только по его возрасту, но и по способностям; потому что все разные, например, у меня Дуня с хорошей памятью, она, может, что-то не понимает, но зато все помнит, а у Сени понимание есть, зато память хуже. Мне приходится смотреть, кому, какие вопросы задавать. И обязательно в конце каждому подарочек: за самый оригинальный ответ, за самый быстрый, за самый вдумчивый, за самый длинный, кто думал дольше всех. Или по шоколадке какой-то, либо надувной шарик, заколочки. Я смотрю у кого чего нет. То трусики, то носочки – не важно что, главное, что у них праздник. Или у нас концерт. Дети учатся в музыкальной школе, Сеня играет на гитаре, а остальные все на фортепиано. Иногда поем. Девочки любят танцевать. Нам часто отдают старую одежду, и вот в этих платьях они какой-то балет танцуют. Последнее время даже танец живота нам один раз показали, мы чуть с батюшкой не упали. Такой интересный танец. Саша, наш зять, под песню «Если б я был султан» в чалме танцует, а вокруг девочки наши все. А потом он засыпает и как бы во сне видит их танец. Катенька, старшая, вообще у меня была не как дочка, а как главный помощник в семье. Она мне всех вынянчила, везде была советчицей, какая-то уж очень разумная. И потому мне так трудно было, когда она собралась замуж. Все на Илюшу своего смотрит. Я: «Катя, Катя», – а вижу только ее косичку сзади. Растила, растила, была Катя, и все, только спину я ее вижу, только на Илью, как на солнце, смотрит. Как-то батюшка приходит, а я плачу. И он мне говорит: «Чего ты плачешь?» – «Да вот была дочка, и нет, как будто я ее и не растила, как будто это не моя дочь». Он говорит: «Конечно, не твоя. А почему ты считаешь ее своей?» Я говорю: «Как? Я ее родила, я ее воспитывала, я ее люблю». Он говорит: «Это Божье дитя, Он дал тебе ее, разрешил воспитать. А теперь отдай, Он ее создал не для тебя, а для Ильи. Он разве для тебя ее создавал?» Я говорю: «Нет, конечно, для мужа». – «Ну раз для мужа, так отдай». И на душе так легко стало, как будто свалились какие-то цепи. После этого я была очень рада, смотрела на них, радовалась. Я сама ее так воспитывала, что самое главное – это твоя будущая семья. Это не семья папы и мамы, а твоя собственная. И второй раз, с Асей, для меня уже было легче намного, я уже не мучилась. К тому же зять Саша у меня в гимназии был любимый ученик. Я теперь, когда двоечника какого-нибудь спрашиваю, хочу двойку поставить, а потом думаю, у меня же еще 5 дочек осталось, а вдруг это тоже мой зять будет. И я ему тройку ставлю, ладно, иди с миром.

Мы ориентируем детей на то, что избранник должен быть обязательно верующим. И дочерям, и в семейном клубе, и на уроках в гимназии девушкам я всегда рассказываю, что нас Господь создал не просто так, а создал Он любую девочку для кого-то одного. Например, Таню для Васи, Лену для Саши. И наша задача в жизни, это дожить до того момента, когда Бог тебя подведет к тому самому человеку, для которого ты создана. И к каждому зятю я так и отношусь, что Господь показал и соединил. Мои представления о зятьях своих могут быть какие угодно, а у Господа свои мысли о них. Например, сейчас мы уже 12 лет молимся о муже для Марфы. Мы знаем, что этот муж есть, он где-то живет, мы просто его не знаем еще. Мужа Аси знаем, мужа Кати знаем, а мужа Марфы еще не знаем. Я просто молюсь об этом человеке, чтобы Господь сохранил его от соблазнов этого мира, сохранил его в здравии, чтобы он углубился в вере. Я его еще не знаю, а когда он появится, то я ему скажу: здравствуй, я с тобой уже знакома, я о тебе 20 лет молилась. Поэтому мне мои зятья очень нравятся. Прекрасные ребята, верующие, один священник, другой на него учится.

Детям должно быть интересно в христианстве, не скучно. Ведь Бог не скучный. Почему мы показываем все время Бога скучного? Чтобы они скисли и завидовали тому, у кого Его нет?

Этого не должно быть, это, по-моему, самое страшное, что может быть в воспитании детей: когда им скучно, когда им не радостно. Вот, например, Великий пост. Я задумалась, что детям тяжело поститься, даже если с маслом, но все равно им тяжело. Первые три дня мы вообще ничего не едим, маленькие детки воду с сухариками едят, а взрослые, кто как хочет. Кто ничего не ест, кто водичку пьет, кто изюм ест – я ничего не варю. А я когда не варю, я не знаю, что мне дома делать. Я настолько привыкла, что у меня готовка от завтрака до обеда, от обеда до ужина, то есть я занята постоянно. А в промежутках я убираю, стираю и прочее. И вот в первый же пост я взяла большой ватманский лист, нарисовала страшный-страшный ад, крепости, морды всякие, огонь, черти с трезубцами, антенны телевизионные. Смешно немножко, но страшно. Потом начертила ступеньки и наверху приклеила из какого-то календаря голубое небо, зеленую травку и красивые храмы вдалеке. И объяснила: детки, давайте вот это будет ад, и мы сейчас начинаем восхождение к нашей Пасхе, а на протяжении поста нам надо дойти до рая по ступенькам. Хорошее дело – ступенька вверх, плохое или грех, ступенька вниз. И я нарисовала фигурки из картонки и булавкой их, как бабочек, прикрепила в этот ад. И они у меня сразу бежали что-то делать, чтобы поскорее выбраться на первую ступеньку. Дети были увлечены. Лесенка эта у нас до сих пор, испачкается, я следующую рисую на несколько лет. Сейчас у меня уже третья висит. «Лесенка поста» они называют.

Есть одно условие: фигурку на следующую ступеньку ставлю одна я. У меня есть свои критерии. Я говорю: «Вы мне доверяете?» Они отвечают: «Да». Потому что начинается: «Ну, я вот столько делала, а у меня одна ступенька, а она всего чуть-чуть тут убралась, и ей тоже ступенька!» Я говорю: «Если доверяете, то принимайте, потому что иногда ей убрать немногое труднее, чем тебе пропахать целый зал». А были у нас грандиозные совершенно «падения». Один ребенок первый шел, а потом с ним кое-что случилось, и батюшка настолько рассердился, что его в самый низ опустил. А до Пасхи где-то полторы недели. Ребенок плачет, все плачут, у нас семейная трагедия. А ведь могли быть рады, что теперь первые, но нет, плакали все. А меня это очень поразило. И все дети начали ему помогать. Сами что-то делают тайком, а ему ступеньки отдают. Все у меня замерли на тех ступеньках, на которых стояли, и перестали продвигаться. И каждый вечер на нашей молитве: «Господи, пусти его в рай». Так переживали! Уже перед ночной службой пасхальной я их кладу спать и делаю белые, светящиеся фигурки. Это все, кто успел в рай. Успевают всегда у нас все. И я никогда не забуду, как ночью перед службой встала Анечка, ей лет 5 тогда было, бежит к лесенке и говорит: