Юрий Винничук - Легенды Львова. Том 2

Вайда пообещал исполнить их волю, и братья, забрав свою сестру, исчезли.

Всю ночь он ехал к тому месту, где расположился мертвый табор, и как раз под утро доехал. Густой сизый туман клубился кругом. Лагерь спал мёртвым сном.

Вайда выполнил просьбу братьев, похоронил мёртвый лагерь и отпел. Лишь одно он сделал не так: мёртвую сестру не похоронил, а снова посадил её перед собой на коня и помчался домой.

В полночь девушка ожила и горько заплакала:

 – Вайда, Вайда! Неразумный ты! Почему же ты моих братьев не послушал? Почему сделал наперекор? Теперь моя душа никогда покоя не будет знать, вечно я буду блуждать и метаться! Горе мне, горе!

И с теми словами цыганка исчезла, и Вайда остался один. И тут же почувствовал, как охватила его слабость такая, что едва в седле держался. К утру доехал до Львова и упал, обессиленный, в объятия родителей. Ещё три дня он провёл в лихорадке и бреду, да и умер.

Однажды расположился цыганский лагерь на Лисинецком поле, как раз там, где когда-то были убиты татары.

Раскинули они шатёр, разожгли костры. Цыганчата быстренько метнулись собирать хворост. Но, кроме хвороста, начали приносить и кости, тряпьё разное, поломанные сагайдаки и копья – одним словом, всё, что под руки попадалось.

Ночью лагерь улёгся спать, но заснуть не смог. Вдруг послышались выстрелы, засвистели стрелы, зазвенели сабли, заржали кони – ужас какой-то!

Цыгане сорвались на ноги, схватили вилы, топоры, ружья, пистоли и приготовились защищаться. А татары напирают со всех сторон.

– Алла! Алла! – звучит в воздухе.

Цыгане и себе стрелять начали. Кто косой машет, кто вилами тычет – уже и раненые есть. Собаки хвосты поджали, испуганно воют. Кони цыганские ржут, бьют копытами, рвутся на привязи.

Но – о чудо! – ни одна стрела не залетела в цыганский лагерь, и ни одного татарина так никто и не увидел. А как первые петухи запели, всё тут же затихло.

Цыгане оглянулись и увидели, что вокруг полно костей и черепов человеческих и лошадиных.

 – Слушайте, с кем же мы дрались? – удивились все. – Да мы же по своим стреляли, сами себя топорами рубили?

И в самом деле, с десяток цыган были ранены. А весь лагерь завален скелетами.

Цыгане собрали те кости и сожгли. А на следующую ночь снова то же самое: шум, треск, татарское «алла», выстрелы и звон сабель… На этот раз невидимый враг уже валил палатки, вспарывал подушки, перья кружились в воздухе и набивались в рты.

Цыгане похватали оружие, сбились в кучу и так до первых петухов простояли. А как рассвело, увидели, что снова весь лагерь костями завален.

 – Что же это за напасть такая? – горевали одни, собирая кости.

– Пора нам ноги делать, – решили другие, складывая шатры.

А старики посоветовались и сказали:

– Нужно эти кости похоронить. Надо собрать их со всего поля.

Так они и сделали. Собрали кости, выкопали глубокую яму и бросили туда не только кости, но и пепел от костра. Потом засыпали землей, а старухи покропили могилу родниковой водой через решето, вот и всё.

И думаете, табор после этого перекочевал на новое место? Эге, как бы не так! Не знаете вы цыган. Остались они ещё и на третью ночь.

 – Хоть как, а мы должны узнать, из-за чего это всё происходило, из-за костей, что ли?

Зажгли они огни, сидят, трубки курят и ждут, что же дальше будет.

Вот и полночь настала. Деревья зашумели, загудели, испуганно вскрикнула какая-то птица. И тут из-под земли послышался стон – такой тяжёлый, что аж душу выворачивает. Стон и плач.

И хотя уже никто на цыган не нападал, но глаз сомкнуть им не удалось. До самого рассвета земля стонала и плакала.

Утром цыгане покинули Лисинецкое поле.

Плебания – приходской дом.

Фацеция – шутливая история.

Что не говорите – нет в мире, / ой, как сердце батяра. / Простое, открытое, самое стоящее, / ой, это сердце батяра. / Обидишь его – пожалеешь. / Батяр – как лютый зверь. / А сделаешь ему добро, то и он тебе тоже, / в сто раз больше, поверь. (гал.)

Уже двенадцать бьёт, / я иду через Львов, / напился сильно вина, / и с удовольствием бы присел. / Но ничего со мной не случилось, / потому что я гуляка, каких мало. / Прошел Бернардинскую площадь, / прёт какой-то граф. / Говорит мне: «Батяр, марш!» / Я по цилиндру – бах! / Даже дно отвалилось, / ведь я гуляка, каких мало. / Когда ехал в трамвае, / баба наделала шуму. / Кто-то сумку свистнул у неё, / она ко мне – прыг! / Но ей только показалось, / ведь я гуляка, каких мало. / Полицейского в трамвай / чёрт какой-то принес. / А я как размахнулся, / и прямо ему в нос. / У него даже из носа потекло, / бац его ещё раз, и этого мало. / Скачет за мной комиссар, / машет жезлом. / Я подставил кулак, / а он бух! лбом. / Даже в глазах у него запрыгало, / бац его ещё раз, и этого мало. / В Бернардинском садике / я спрятался. / И под розами всю ночь, / как ребёнок, спал. / Утром роз насобираю, / ведь я гуляка, каких мало. (гал.)

За рогаткой первоклассная гулянка, / есть чай, пиво, кофе, / скачет Мисько, скачет Геля, / есть зельц и колбаса (гал.).

Эй, сорвиголовы со всего Львова, / как только наступит суббота, / рад Бомбах и шимонова, / потому что сегодня будет работа (гал.).

Капусь – «стукач» (гал.).

Как-то вечером в кабаке Циммермана / хотел я погулять до самого утра. / Когда мы вместе весело сидели, / вдруг, холера, капуся увидели. / Сидел он за столом и пил чай. / Закричал Лоевский: «Зададим ему перцу!» / Юзько Мариноский хватает его за шиворот, / кулачищем лупит, / и ни о чём не спрашивает./ Пан Петро Лямпика палкой бьёт, / та аж сломалась. Дорш кулаком шарахает. / В полночь бини крику наделали: / «Пришли пятеро пьяниц – капуся убили!» (гал.)

Фирман – извозчик.

Шишки – изделия из сладкого теста

Шамес – служитель синагоги.

Брама – подъезд, также ворота (гал.).