Николай Загородный - Раскрытие тайны

— Я не понимаю, о чем вы, Анна Васильевна!

— Отобрали у девочки рояль, отобрали грубо, как отбирают у вора украденные им вещи. И ни одного голоса в защиту справедливости в суде не раздалось. Весь разговор был сведен к бумажке, за которой неизвестно кто скрывается, — продолжала всё так же взволнованно Прокофьева, и Полежаеву постепенно становилось ясно, о чем она говорила.

Речь шла о том, что всего час назад закончился судебный процесс по делу, по которому ответчицей была Буданцева Ольга Сергеевна — учительница двенадцатой школы, где работает и Прокофьева. Буданцевой был предъявлен иск об отобрании рояля, который она якобы присвоила для племянницы у своего соседа по дому Иголкина. Буданцева же, как она и показала в суде, приобрела рояль в комиссионном магазине в 1945 году. Но она не помнит, куда девалась квитанция магазина на приобретенный инструмент. Самого же магазина того теперь нет, его архивы, как заявили в Облторготделе, по истечении пяти лет были уничтожены. Сосед же Буданцевой — Иголкин, вернувшийся только в 1950 году из госпиталя, предоставил суду счет другого комиссионного магазина, которым утверждается, что Иголкин приобрел этот рояль № 1774 еще в мае 1941 года. И вот теперь Иголкин утверждал в своем исковом заявлении и на суде, что Прокофьева, оставаясь в годы войны в городе, воспользовалась тем, что он, Иголкин, находился на фронте, присвоила себе его имущество. В своем решении суд, правда, не приводил такой формулировки «приобретения» Буданцевой рояля, но признал его принадлежащим Иголкину и предложил Буданцевой вернуть инструмент его якобы законному владельцу.

— Всё это ложь, Александр Павлович, понимаете, ложь, — говорила Прокофьева.

— А какие есть доказательства того, что рояль действительно был Буданцевой куплен? — спросил Полежаев.

— Все мы знаем Буданцеву так же, как самих себя.

— Для суда этого еще мало, Анна Васильевна. Нужны факты!

— Так надо же, чтобы суд попытался найти их, поискать какие-то пути для установления истины, а не довольствовался различными бумажками. Разве недостаточно того, что весь школьный коллектив выступает свидетелем за Буданцеву, подтверждает ее чистоту и честность? Нет, скажите, разве этого недостаточно? Нет? Ну, хорошо, пусть будет так, но я вас прошу, Александр Павлович, я вас очень хорошо знаю, вмешайтесь в это дело. Я уверена, что вы сразу обнаружите, вы сразу почувствуете, на чьей стороне правда.

— Видите ли, Анна Васильевна, как правило, прокуроры не вступают в процесс по всем гражданским делам. В таких делах юридическую помощь оказывают адвокаты.

— Разве вам законом запрещено прийти и послушать гражданское дело, высказать свое мнение, если вы находите, что решается оно неправильно?

— Не запрещено, но делается это не так. Прокурор вправе вступить в дело в любой стадии процесса. Я обещаю вам, Анна Васильевна, воспользоваться этим правом, познакомиться со всей этой историей и, если нужно, помочь восстановить справедливость, — сказал Полежаев.

На следующий день он приехал в народный суд пятого участка и попросил судью дать ему гражданское дело по иску Иголкина к Буданцевой. Полежаев прежде всего обратил внимание на то, что Иголкин предъявил иск в суд только через год после своего возвращения, хотя безусловно он знал, что рояль находится в комнате Буданцевой, расположенной напротив. «Почему же с таким запозданием?» — подумал прокурор и стал делать заметки в записной книжке. «А почему Буданцева не пригласила адвоката?» — заметил он дальше. На стороне ее, как свидетели, выступали учителя, но никто из них не видел, когда она покупала рояль. Однако они показали, что Буданцевой надо верить, что в годы войны, оставаясь в городе, она спасала партизан, как могла охраняла имущество школы. Полежаев заметил вместе с тем много необоснованных доводов в выступлениях истца и адвоката, приглашенного Иголкиным. Обнаружить и разбить эти доводы может только опытный глаз, наблюдательный ум, житейский опыт. Обратил внимание и на то, что адвокатом выступал Василий Васильевич Кружкин.

Полежаев решил не вызывать к себе Буданцеву, а поехать к ней в школу. По просьбе прокурора директор школы вызвал Ольгу Сергеевну в свой кабинет.

— Я прокурор Полежаев, — начал было запросто он, приподымаясь навстречу учительнице, но Буданцева после пережитого на судебном процессе отнеслась к Полежаеву настороженно.

— Чем могу быть полезна? — сдержанно спросила она.

— Вас зовут, если я не ошибаюсь, Ольга Сергеевна, — словно не замечая настроения учительницы, продолжал прокурор.

— Вы не ошибаетесь, товарищ прокурор.

— Я приехал от имени своей соседки и вашего товарища по работе — Анны Васильевны Прокофьевой.

При упоминании имени Анны Васильевны глаза Буданцевой сразу потеплели.

— Так вот, Ольга Сергеевна, я хочу с вами поговорить, но говорить не как прокурор, а как друг, — продолжал Полежаев. — Поэтому прошу вас рассказать всю эту историю с роялем и вашим соседом, рассказать как можно подробнее. Вкратце я уже познакомился с материалами дела. Для меня там много неясного, начиная даже с того, почему вы не подали кассационной жалобы.

— А что мне это даст? — тихо спросила Буданцева.

— Да, вы, пожалуй, правы, при нынешних обстоятельствах это не решение вопроса, но кассационную жалобу надо все-таки написать. Тем временем я займусь изучением всех подробностей, касающихся предъявленного к вам иска. Теперь я вас слушаю, Ольга Сергеевна.

И Буданцева стала говорить. Она сидела, положив руки на стол, напротив Полежаева и тихо говорила о далеких днях войны, принесших так много страданий советским людям. Ее сестра в те дни погибла в блокированном Ленинграде, а дочь сестры — двухлетняя Аллочка была вывезена из города вместе с другими осиротевшими детьми. В 1944 году Буданцева получила с фронта от мужа сестры письмо, в котором он просил разыскать дочь и забрать пока ее к себе. Прошло еще некоторое время, и Буданцева получила еще одно письмо с фронта, но теперь оно уже было не от отца Аллочки, а от его товарищей. Письмо было кратким. В нем сообщалось, что гвардии майор Первенцев умер в госпитале после тяжелого ранения, что он оставил на имя своей родственницы, Ольги Сергеевны Буданцевой, завещание, которое по его просьбе и пересылается. Буданцева при этом вынула из своей сумочки клочок темно-синей бумаги с завещанием и запиской майора — она брала их с собой в суд — и передала Полежаеву.

«Милая, дорогая Олюшка, — говорилось в этой предсмертной записке, — я уже не жилец на этом свете, — день-два, и всё кончится, но тебя прошу — разыщи Аллочку, вырасти и воспитай ее такой же, какой была ее мать. Еще об одном прошу: с рождением Аллочки мы с Валентиной стали мечтать о том дне, когда сможем купить ей пианино. Теперь у меня собралась небольшая сумма денег — около семи тысяч рублей. Деньги эти оставляю на твое имя и уверен, что моя последняя просьба будет выполнена. А когда Аллочка подрастет, расскажи ей обо всем этом».

— В начале 1945 года, — продолжала Буданцева, — я разыскала Аллочку. Она оказалась в одном из детских домов в Восточном Казахстане. Тогда же мне удалось купить маленький кабинетный рояль в комиссионном магазине. Покупать его я долго не решалась — на вид он был совсем изношенным, но к нам с Аллочкой подошел престарелый настройщик и реставратор роялей, ставший с того дня нашим близким другом — Алексей Алексеевич Мережковский и уговорил купить его. В золотых руках Алексея Алексеевича инструмент вскоре стал как новый. Мережковский потом стал часто заходить к нам, иногда проводил с Аллочкой целые вечера за роялем. Но теперь нашего хорошего друга и светлого человека нет. Он умер два года назад и оставил на имя племянницы вот эту маленькую записку.

«Аллочка, береги свой старенький «Бекштейн». Это хороший и дорогой инструмент. Он тебе поможет стать настоящей пианисткой» —

прочел Полежаев.

— Дальше вы всё знаете, — закончила Буданцева, и на ее глазах заблестели слезы.

— Вы меня простите, Ольга Сергеевна, но еще один вопрос: какие у вас были взаимоотношения с вашим соседом до войны и после его возвращения?

Вопрос этот для Буданцевой оказался неприятным, но она ответила на него без всякого смущения, открыто смотря Полежаеву в лицо.

— До войны я его просто не знала, а когда вернулся — вначале стали добрыми соседями. Он всё чаще заходил к нам с подарками для Аллочки, стал засиживаться по вечерам, и когда я поняла, к чему всё это клонится, запретила посещать нас.

— Выходит, что, вернувшись домой, Иголкин в течение года не предъявлял вам никаких претензий на рояль и обратился в суд только в последнее время, когда вы запретили ему заходить в вашу комнату?

— Да, выходит, что это именно так, — тихо согласилась Буданцева.