Павел Маленёв - Тайна, похороненная в бетоне

Стеша будто угадал его мысли, успокоил:

— Да не кони[46] ты! За тобой — Звезда, понял?

НА КУХНЕ у повара все валилось из рук. Мойщица посуды посмеялась:

— Ты, милок, кур, что ли, сегодня воровал? Руки–то как трясутся!

— Да, ослаб на больничной бурдолаге[47], — отшутился он. А сам это время глядел в окно, боясь пропустить фуру с хлебом.

А вот и она появилась. Коневозчик, жалея лошадь, шел рядом с телегой, держа вожжи в руках, — свежий хлеб тяжел!

Повар оглянулся, как бы не спеша вышел с кухни. Метнулся по коридору к распределительному щиту, открыл его, дернул ручку рубильника вниз. Потом — три шага в сторону. На стене — разорванный провод с зачищенными в месте разрыва концами. Взялся за провода — пальцы прыгают, еле–еле одну скрутку сделал. Снова — к щиту, поднял рубильник. А из кухни уже кричат: «Света нет, надо звать электрика!»

Бородатый вернулся на место. Черпак взял, борщ помешивает, а сам все не сводит глаз с фуры. А она все ближе и ближе. Ничего такого не случается. И какое–то облегчение сошло на Бородатого.

Вдруг лошадь заржала, завалилась в оглоблях набок, упала на землю.

— Нагон, Нагон, ты что, ты что? — засуетился возчик, дергая вожжи. — Ну, вставай, вставай! — обращался он к лошади.

Он бросил вожжи, забежал к переду, стал поднимать коня за голову. Но сам вздрогнул, скрючился, да так и остался возле лошади.

Вокруг него в это время не было ни души. Даже караульных не было видно. Но через несколько минут кто–то из работниц закричал. На месте происшествия, как раз там, где недавно заключенные меняли трубу, собирались рабочие столовой. Подходил с КПП наряд солдат.

Словно обожгло Бородатого: «Провода!». Он забыл разъединить провода, хотя об этом Стеша не говорил. Осторожно он прошел к нужному месту. Провода были не только разъединены, но кто–то уже вырезал длинный кусок проводника…

В общем, если заглянуть вперед, то этого происшествия лагерю хватило для пересудов надолго. Приехавшая из краевого управления комиссия сделает заключение: «Данный несчастный случай является поражением электрическим током вследствие пробития силового кабеля 380 вольт и замыкания его на трубу водовода». Написали неграмотно, но суть отразили и дело списали.

На другой день после «несчастного случая» Боро¬датый все еще нервничал. Воображение рисовало ему картину: вот сейчас подойдет караул, возьмет его под белые руки и отведет, для начала, в карцер. Поэтому, когда возле столовой менялись «вэвэшники», подходя от КПП, душа у него уходила в пятки. Но караульные менялись и уходили, и день клонился к концу, когда к столовой, к служебному входу, подъехала машина.

Бородатый уже ждал у двери. Кто–то в машине подал ему знак подойти. Стекло опустилось, и он увидел худощавого, лет за пятьдесят пять, лысеющего человека. Сквозь очки блеснули тусклые, невыразительные глаза. Человек, подавая коробку, спросил:

— Ты — Борода…?

Повар быстро кивнул, хотя заметил, что приезжий не до конца договорил его кличку.

Передав привезённую коробку кладовщику, Бородатый направился к КПП. Колонны заключенных с работы уже вернулись, и повар подумал, что сейчас он будет наказан за опоздание. Но его, обыскав, пропустили. Только толкнули и скомандовали: «Быстро в барак!».

«Волга» в это время стояла возле КПП. Окна были открыты, и повар, пока его обыскивали, заметил, как приезжий обнимался со… Стешей. До его ушей донеслись слова пожилого очкарика: «Ничего, сынок, держи хвост пистолетом.

Пятерку тебе скостили, через месяц будешь дома, встретишься с мамой. Обещаю на сто процентов!», — говорил приежий Стеше.

Вечером к Бородатому в барак зашел Стеша и принес майонезную банку меда.

— На, папаша мне тут кое–что похавать привез.

— Это все, что я заработал, что ли? У меня же башка под топором остаётся!

— Не боись, будешь молчать — свое получишь. И надежно будешь прикрыт. На твое имя в сберкассу 50 штук положили! Но учти: и дальше будешь делать, что скажут, за отдельную плату. Понял? Пока я на месте, банковать буду я. А как выйду на волю, Звезда другого подошлет. Сколько тебе еще тянуть? Пару лет? Ну, еще поработаешь! А мы будем тебя ждать. Есть мыслишка: на фоне горбачевской перестройки можно бабки делать без всякого риска. Для начала большого дела людишек всяких соберем, они и будут сначала пахать на общак. Ну, ладно, все это еще впереди. А сейчас попробуй медку, у меня папаша — знатный пчеловод! — сказал Стеша и удалился до следующего дня.

И ВОТ, значит, когда парень в подвале — а это, если вы помните, был Стеша, — ударил Бородатого в лицо — тот не удержался на ящике и опрокинулся на пол. А когда поднимался, успел вытащить из кармана какой–то баллончик. Быстро направил струю в лицо Стеше.

Стеша заорал, заматерился, схватился за лицо руками. Он кашлял, будто задыхаясь. Из глаз потекли слезы.

— А ну, бобики, вяжи его, быстро! Пьяные мужики на миг будто оторопели, а потом кинулись на Стешу, держали его, пока Бородатый связывал ему позади спины руки стешиным же шарфом. Даже Полковник бестолково суетился вокруг, боясь ослушаться Бородатого.

ПОЛКОВНИК и без того уже бывал наказан: однажды его на два дня лишили права на долю того табака, который добывает из окурков Сортирщик. Тогда, вернувшись со своего промысла, он сдал меньше трех тысяч рублей, а, бывало, сдавал каждый день больше пяти тысяч.

— Так ведь курортный сезон закончился. Погода плохая — пассажиров мало. Да и в вагонах меня уже знают. Прижимистые все стали, меньше подают, — оправдывался Полковник.

Вообще–то его звание — капитан запаса. Но, в знак уважения, из–за того, что он, в отличие от тогда еще живого Юродивого и Стёпы, приносил Отцу самый весомый куш, его нарекли Полковником. На жизнь он не жаловался, может, потому, что говорил мало. Вот только много раз у него пытались украсть юбилейные медали, которыми его наградили, когда еще он был строевым офицером. Медали у коллекционеров стоят дорого, и приходится Полковнику носить их на шее, без колодок, конечно, как ожерелье, вместе с нательным крестом.

На День Победы, 1 мая или 7 ноября Полковник чистил пиджак, слюнявя ладонь, цеплял награды к пиджаку иголкой с красной ниткой, поскольку колодки с булавками мешали носить медали на шее, да и были давно потеряны. Прицепив награды, отпрашивался у Отца или Бородатого и отправлялся на площадь Ленина. Там пристраивался в хвост колонны ветеранов, вызывая своим внешним видом неудовольствие демонстрантов и стоящего на трибуне начальства, и гордо проходил мимо трибуны, старательно выкрикивая «Ура!» вместе со всеми. При этом его охватывали такие патриотические чувства, что появлялись слезы, и ему казалось в этот миг, что он, если бы ему скомандовали, не задумываясь отдал бы свою жизнь.

А по утрам, надев очки на резинке от трусов, засаленный солдатский бушлат, большую облезлую шляпу и взяв клюшку, он отправлялся к первой электричке. В углу рта — самокрутка из табака Сортирщика, клюшка — под мышкой. Ходит твердым шагом, прямо, будто лом проглотил, — сказываются годы военной выправки.

Но, войдя в электричку, принимает привычный, как сейчас говорят, имидж: жалко сгибает спину, мелко семенит ногами, шаркая подошвами обрезанных, подшитых резиной, валенок. Громко тюкает палкой в пол, как это делают слепые, молча держа шляпу перед собой и выжидающе останавливаясь у каждого ряда сидений.

Сердобольные люди начинают доставать кошельки. Арифметика проста. Из сотни пассажиров каждого переполненного вагона электр ички находится, как минимум, десяток сочувствующих. Каждый бросает в шляпу не меньше рубля, но чаще — по 3–5 рублей, а то и больше. Особенно щедры курортники.

«В одной электричке — 10 вагонов. Умножим хотя бы 10 рублей на 10 вагонов — уже 100. А только по одному маршруту в одну сторону в Крыму ходит до 10 электричек в день и столько же — в другую сторону. Пригородных маршрутов — 3, не считая десятков пассажирских поездов, следующих через Джанкой», — подсчитывал в уме Полковник.

У него, к тому же, есть опыт: проходит электричку только раз, потом пересаживается на встречную. И вот, если те 100 рублей помножить далее на число электричек, поездов и маршрутов, то летом шляпа Полковника ежедневно приносит более 10 тысяч рублей.

Но Отец не любит измятых рублевок, и Полковник каждый вечер меняет свою выручку на крупные купюры у буфетчицы на вокзале за один процент.

Но не всегда бизнес Полковника безопасен. Как выпьет, молчаливость изменяет ему, и он начинает рассказывать, как в милиции у него отобрали, будто бы, 20 тысяч. Хотя, может, и врет. По 20 тысяч он никогда Отцу не сдавал.

А однажды в тамбуре его сильно избил какой–то конкурент, у которого «все сгорело на пожаре». Он был молодой и сильный. Полковник сказал об этом Отцу, и черев несколько дней на тех маршрутах, на которых работал Полковник, конкурента не стало.