Фридрих Ницше - Изречения и афоризмы Ф. Ницше. Злая мудрость

Надо научиться любить себя самого – так учу я – любовью цельной и здоровой: чтобы сносить себя самого и не скитаться всюду.

Такое скитание называется «любовью к ближнему»; с помощью этого слова до сих пор лгали и лицемерили больше всего, и особенно те, кого весь мир сносил с трудом.

Особенно человек сильный и выносливый, способный к глубокому почитанию: слишком много чужих тяжелых слов и ценностей навьючивает он на себя, – и вот жизнь кажется ему пустыней!

Трудно открыть человека, а себя самого всего труднее; часто лжет дух о душе. Так устраивает это дух тяжести.

Поистине, не люблю я тех, у кого всякая вещь называется хорошей и этот мир даже наилучшим из миров. Их называю я вседовольными.

Не надо искать наслаждений там, где нет места для наслажденья. И – не надо желать наслаждаться!

Быть правдивыми – могут немногие! И кто может, не хочет еще! Но меньше всего могут быть ими добрые.

Мне жаль всего прошлого, ибо я вижу, что оно отдано на произвол – милости, духа и безумия каждого из поколений, которое приходит и все, что было, толкует как мост для себя!

Своими детьми должны вы искупить то, что вы дети своих отцов: все прошлое должны вы спасти этим путем!

Даже в лучшем есть и нечто отвратительное; и даже лучший человек есть нечто, что должно преодолеть!

Паразит – самый низший род; но кто высшего рода, тот кормит наибольшее число паразитов.

Я люблю храбрых; но недостаточно быть рубакой – надо также знать, кого рубить!

Часто бывает больше храбрости в том, чтобы удержаться и пройти мимо – и этим сохранить себя для более достойного врага!

Великие предметы требуют, чтобы о них молчали или говорили величественно: величественно, т. е. цинично и с непорочностью.

Ценности и их изменения стоят в связи с возрастанием силы лица, устанавливающего ценности.

Все, что делается в состоянии слабости, терпит неудачу. Мораль: ничего не делать.

Сила какой-либо натуры сказывается в задерживании реакции, в некоторой отсрочке ее.

Нет солидарности в обществе, где имеются неплодотворные, непродуктивные и разрушительные элементы, которые к тому же дадут еще более выродившееся, чем они сами, потомство.

Горе всем любящим, у которых нет более высокой вершины, чем сострадание их!

Все одинаково, не стоит ничего делать, в мире нет смысла, знание душит.

Возмущает низших всякое благодеяние и подачка; и те, кто слишком богат, пусть будут настороже.

Не сердитесь же на того, кто по вас поднимается на высоту свою.

Вы не должны ничего хотеть свыше сил своих: дурная лживость присуща тем, кто хочет свыше сил своих.

Толпа не знает, что велико, что мало, что прямо и правдиво: она криводушна по невинности, она лжет всегда.

Если вы хотите высоко подняться, пользуйтесь собственными ногами! Не позволяйте нести себя, не садитесь на чужие плечи и головы!

Кривым путем приближаются все хорошие вещи к цели своей. Они выгибаются, как кошки, они мурлычут от близкого счастья своего, – все хорошие вещи смеются.

Хорошие песни должны хорошо отзываться в сердцах: после хороших песен надо долго хранить молчание.

Право альтруизма нельзя сводить к физиологии; столь же мало можно это делать и по отношению к праву на помощь, на одинаковую участь: это все премии для дегенератов и убогих.

Нет солидарности в обществе, где имеются неплодотворные, непродуктивные и разрушительные элементы, которые к тому же дадут еще более выродившееся, чем они сами, потомство.

Раса испорчена – не пороками своими, а неведением. Она испорчена потому, что она истощение восприняла не как истощение: ошибки в физиологии суть причины всех зол.

Медленное выступление вперед и подъем средних и низших состояний и сословий (в том числе низших форм духа и тела), которое уже в значительной мере было подготовлено французской революцией, но которое и без революции не замедлило бы проложить себе дорогу, – в целом приводит, таким образом, к перевесу стада над всеми пастухами и вожатыми.

В традиции видят тяжкую неизбежность: ее изучают, признают (как «наследственность»), но не хотят ее.

«Будьте просты» – вот требование, которое, обращенное к нам, сложным и непостижимым испытателям утроб, является просто глупостью... Будьте естественны!

Чем вызывается к жизни мораль, законодательство: глубоким инстинктивным чувством того, что лишь благодаря автоматизму возможно совершенство в жизни и творчестве.

Быть может, я лучше всех знаю, почему только человек смеется: он один страдает так глубоко, что принужден был изобрести смех. Самое несчастное и самое меланхолическое животное – по справедливости и самое веселое.

Духовное просвещение – вернейшее средство сделать людей неустойчивыми, слабыми волей, ищущими сообщества и поддержки, – короче, развить в человеке стадное животное; вот почему до сих пор все великие правители-художники (Конфуций в Китае, imperium Romanum, Наполеон, папство в те времена, когда оно было обращено к власти, а не только к миру), в которых достигли своего кульминационного пункта господствующие инстинкты, пользовались и духовным просвещением, по меньшей мере предоставляли ему свободу действия (как папы ренессанса).

Что отличает нас, действительно хороших европейцев, от людей различных отечеств, какое мы имеем перед ними преимущество? Во-первых, мы – атеисты и имморалисты, но мы поддерживаем религии и морали стадного инстинкта: дело в том, что при помощи их подготовляется порода людей, которая когда-нибудь да попадет в наши руки, которая должна будет восхотеть нашей руки.

Мое основное положение: нет моральных явлений, а есть только моральная интерпретация этих явлений. Сама же эта интерпретация – внеморального происхождения.

Сфера действия моральных оценок: они являются спутниками почти каждого чувственного впечатления. Мир благодаря этому является окрашенным.

Проблема «равенства», тогда как все мы жаждем отличия: как раз в этом случае от нас требуют, наоборот, чтобы мы предъявляли к себе точно такие же требования, как к другим. Это – страшная безвкусица, это – явное безумие! Но оно ощущается как нечто святое, возвышенное, противоречие же разуму почти совершенно не замечается.

Самопожертвование и самоотверженность как заслуга, безусловное повиновение морали и вера в то, что перед ней мы все равны.

Ценность поступка должна быть измеряема его последствиями, – говорят утилитаристы, – оценка поступка по его происхождению включает невозможность, а именно: невозможность знать это последнее.

Мы наследники совершавшихся в течение двух тысячелетий вивисекций совести и самораспятия: в этом наш продолжительнейший опыт, наше мастерство, может быть, и, во всяком случае, наша утонченность. Мы тесно связали естественные склонности с дурной совестью.

Человек – незаметный, слишком высоко о себе мнящий животный вид, время которого, к счастью, ограничено; жизнь на земле в целом – мгновенье, эпизод, исключение без особых последствий, нечто, что пройдет бесследно для общей физиономии земли; сама земля, подобно остальным созвездиям, – зияние между двумя ничто, событие без плана, разума, воли, самосознания, худший вид необходимого, глупая необходимость...

Победа морального идеала достигается при помощи тех же «безнравственных» средств, как всякая победа: насилием, ложью, клеветой, несправедливостью.

Лицемерная личина, которую носят на показ все учреждения гражданского общества, должна показать, что они суть якобы порождения моральности, – например, брак, труд, профессия, отечество, семья, порядок, право. Но так как все они без исключения созданы для среднего сорта людей, в целях защиты последнего против исключений и исключительных потребностей, то нет ничего удивительного, что в этом случае мы видим такую массу лжи.

Алчность, властолюбие, леность, глупость, страх – все они заинтересованы в деле добродетели; поэтому-то она и стоит так твердо.

Человек, как он должен быть, – это звучит для нас столь же нелепо, как «дерево, как оно должно быть».