Борис Орлов - В окопах времени

За день мы управились. И пять медальонов все-таки нашли.

Два раза я принимал участие в подъеме захоронок. И каждый раз не по себе.

Еще страшно становится, когда поднимаешь бойца… А у него ножки маленькие, размер 35–36. И коса девичья. Вот это страшно.

А основное чувство — тоска. У меня, по крайней мере.

Особенно тоскливо было на немецком заброшенном кладбище под Демянском. Сотни могил. Зимних могил. Не глубоких.

И все вскрыты «черными».

Все обшарили и останки раскидали.

Мы собрали их в кучу, закидали землей. Постояли молча. Ну, пару сигарет положили. И понимаешь, что к немцам туда — никто и никогда не приедет. Наши хотя бы в своей земле лежат. В родной.

А эти…

А черт с ними!

Сюда их никто не звал, вот и пусть лежат там, на заброшенных немецких кладбищах.

11. ПОИСКОВЫЙ БАРДАК

На самом деле нас надо разогнать к чертовой матери. Забудьте то, о чем я писал до этого.

Мы не святые. Мы похоронная команда и не более того. А как в любой организации — в нашей среде очень много дерьма.

Помните — я писал о детях и женщинах в «Поиске»?

Так вот…

На детях делают деньги. Я уже писал об этом. Чем больше детей едет — тем больше денег выделяет государство под статью «Военно-патриотическое воспитание». Часть этих денег оседает наверху, часть доходит до организаций, часть доходит до людей.

Синявино. 2009.

Был как-то свидетелем одного забавного диалога:

— Вань, чеки на продукты дай.

— Э? Какие чеки?

— Ваня, дурку не включай. Вы продукты покупали?

— Ну…

— Товарный чек давали?

— Не… Счет-фактуру и накладную. Мы на базе!

— Давай сюда.

— Зачем?

— Мне отчитываться надо?

— Перед кем?

— Перед департаментом по делам молодежи.

— А он тут при чем? Мы собрали по пять сотен с человека, вот тут еще ребята приезжали, помогли продуктами и деньгами. Это я перед ними должен отчитываться, не перед тобой и не перед департаментом.

— Иначе финансирования больше не будет.

— И что? Это мои деньги. Это я их тратил!

— Ваня, дай чеки!

— Поздно, мать. Я с ними в сортир сходил.

Вот так!

Деньги есть. И они пилятся наверху. Не в кабинетах чиновников. В кабинетах поисковых командиров.

Знаете, как легко отличить поисковика полевого — рабочего — от парадного?

Да как раньше. По наградам.

Синявино. 2009. Захоронение.

Несут пацаны гроб с ребятами. Пацаны как пацаны. Камуфляжные, усталые… И у каждого орден Отечественной войны.

Нет, я не ослеп! Действительно — орден Отечественной войны!

Присмотрелся… Слава Богу — я ослеп. В центре, вместо серпа и молота, красное знамя и мелкими буковками название отряда.

А вот рядом идут…

Боевое Красное Знамя! Все честь по чести! Кроме «СССР» на нижнем ободке… «КПРФ». Вот так бывает.

«Орденами» и «медалями» гремим перед могилами…

Неужели не стыдно перед теми, кого хороним? Ведь большинство из них без всего перед нами. Голенькие!

А мы на них себе медальки самодельные друг другу вешаем.

Стыдно? Мне да.

У меня есть смешной почетный знак от МО РФ: «За активный поиск». Поиск чего? Может, я водку бегал искать? Или баб?

Не…

С другой стороны: «Активному участнику поиска защитников Родины, павших в 1941–1945 гг.».

И удостоверение еще есть. Я этот знак вешаю только перед журналюгами. Чтоб красивее выглядеть. В остальное время стыдно. Да и перед репортерами-то стыдно…

А многим нет.

Гремят броней золотисок на похоронах. Друг другу медальки дают. Грамоты. И все время — подбородком в небеса — да мы, да поисковики, да опасности, да наши павшие, да пока не захоронен последний солдат…

Господи, как же затерли эту суворовскую фразу.

Когда он хоронил своих пацанов под Измаилом и Кинбурном — он знал что говорил. Спросите у нас, у поисковиков — где находится Кинбурн? Да большинству — насрать, когда Измаил брали.

И большинству так же насрать, в чем разница между Гайтолово и Корсунь-Шевченковским.

Большинству — ой, клево! патрончики в костерчик покидать! Ой, клево, я бойца нашел, а мне банка сгущенки положена, да?

Тебе, блин, под задницу пнуть надо…

Со мной и легко и тяжело работать.

Я ухожу утром в девять и прихожу вечером в девять. Я работаю без выходных, бань, экскурсий и вечерних концертов.

Моя работа — копать, копать, копать. И между делом пить водку, жрать тушенку и спать в тепле.

Никогда я этого не пойму:

— Мы сегодня устали, можно нам баню сделать пораньше?

— Мы завтра едем в Питер!

— А когда будет выходной?

— Ой, я не пойду сегодня работать, у меня месячные…

Сиди дома, дура!

Приезжайте. Я покажу, как работают бабы в поиске.

И не только бабы…

Водос. 1997.

В первое утро мы проснулись под «Хорста Весселя». Во второе — под «Дойчен Зольдатен», в третье…

А в третье утро москвичи собрались и уехали.

Пятеро здоровых мужиков приехали пить водку и врубать на весь лес, пропахший толом и костями, немецкие песни.

Вот опять же… Не надо думать, что я тут такой весь из себя святой. Я тоже пью водку и пою «Лили Марлен». Кстати, хорошая песня…

Но как бы то ни было…. Главное — идти и работать. Тыкать щупом в землю. Тыкать, тыкать, тыкать…

Увы. Поисковая организация превратилась в пионерский лагерь.

Второстепенное стало первичным…

Жаль. И все чаще появляются мысли — стать черным поисковиком. Ездить самостоятельно. Хоронить самостоятельно. Обезвреживать самостоятельно.

Спасибо мне за это никто и никогда не скажет.

Да и сейчас-то никто не говорит…

Ах, да… Забыл.

Это мы говорим спасибо. Спонсорам. Ну и нам, иногда. На митингах…

Терпеть ненавижу это:

— Вы делаете такое святое дело!

Нет…

Нет!

НЕТ!

Мы не святые. Поверьте. Мы ездим туда только ради своего удовольствия. Остальные объяснения — от лукавого.

12. ПОИСКОВИКИ И МИЛИЦИЯ