Андрей Белянин - Цепные псы Империи

– Радость-то какая, Николай Бенедиктович, – сразу откликнулась нянюшка, бросаясь ко мне на грудь. – Сынок ваш, единственный, Мишенька, из самого Лондону на родину русскую прибыли!

– Михаил? – голос отца дрогнул.

Я нежно отодвинул старушку в сторону и пошел навстречу отцу.

– Ваше благородие, ну куда ж вы встали-то?! Доктор лежать приказал.

Отец, не отвечая типу с кинжалом, прижал меня к груди. Как же давно это было в последний раз…

Я осторожно обнял его за плечи, чувствуя под теплым байковым халатом повязки бинтов. Господи, да что же здесь происходит?!

– Ты получил письмо?

– Да, папа. Но я ничего не…

– Пойдем. – Он похлопал меня по плечу. – Нам надо поговорить. Я хочу успеть многое рассказать тебе. Ты должен знать…

– Что знать?

– Правду. Ты не виноват. Не виноват в смерти матери…

Наверное, в тот момент уже он поймал меня, потому как сознание ушло куда-то в бок, ноги подогнулись и в глазах потемнело. Память яркой вспышкой ударила по вискам, и видения прошлого бросились на меня, словно обезумевшие от голода черные волки…

– Смотри, Михаил, ты уже второй раз мажешь мимо центра мишени, – укоризненно выговаривал отец маленькому восьмилетнему мальчику. – А все почему? Потому что ты боишься вспышки выстрела.

– И мне приклад в плечо больно бьет.

– А ты держи ружье крепче, и приклад вжимай в плечо, – объяснял моложавый мужчина в простом сюртуке военного покроя. – Вот так. Главное, не зажмуривайся, когда спускаешь курок. Давай-ка я перезаряжу…

– Николя! Мишель! – раздался мягкий женский голос из глубины сада. – Обед готов, не задерживайтесь.

– Да, да, душечка, уже идем, – за двоих ответил отец. – Слышал, малыш? Твоя мама зовет нас. Давай, последний выстрел и за стол.

– Но я не хочу есть. Я еще поиграть хочу.

Маленький Михаил топнул ножкой. Лето, жара. Крестьянские мальчишки звали его в ночное, а сегодня пошли купать лошадей на речку. Куда как интереснее скучной стрельбы в саду, а потом еще обеда с папенькой и маменькой. Несправедливо! Вот когда он вырастет и станет взрослым…

Отец хлопнул его по спине, с показной суровостью погрозил пальцем и еще раз указал на белеющую в двадцати шагах мишень. Мальчик тяжело вздохнул, прекрасно понимая, что старших не переспоришь. Он выпрямился, вскинул маленькое ружьецо к плечу и взвел курок…

– А-а-а-а-а-а-а! – в небо неожиданно взлетел дикий женский вопль.

Миша вздрогнул и, обернувшись, нажал на спусковой крючок. Пуля ушла куда-то в сад, в сторону дома, но побледневший отец оттолкнул его и бросился за деревья. Через минуту раздался его страшный крик, более похожий на вой раненого зверя…

Мальчик кинулся к нему, но, добежав, замер, как каменный, не веря своим глазам. Его мать лежала на траве, в десяти шагах от ступеней крыльца. На ее свежей белой блузке расплывалось непонятное красное пятно. Отец стоял на коленях, гладил ее по черным волосам и, кажется, плакал…

– Папа…

– Иди в дом.

– А мама? Что с мамой?..

– Иди в дом, Михаил! – закричал на него отец.

И его лицо маленький Строгофф запомнит на всю жизнь. Как и то, что в тот страшный день он в ужасе отбросил свое маленькое ружье, понимая, что натворил своим сорвавшимся выстрелом…

…Маму мальчика хоронили тихо. Никакого расследования ее смерти не производилось, отец, как пехотный капитан и хорошо известный в здешних краях помещик, сумел все замять, договорившись с губернским начальством и церковным старостой. С сыном он практически не разговаривал, полностью уйдя в себя.

А меньше чем через месяц велел собираться и сам отвез его в столицу, передав с рук на руки незнакомым людям.

– Тебе надобно уехать, – скупо объяснил он, даже не обняв его на прощание. – Так будет лучше для всех.

– Но я не хочу уезжать!

– Все решено.

Мальчик вырывался, кричал, звал на помощь. Но двое мужчин в морской форме легко, как куренка, схватили его и быстро унесли по трапу на большой корабль. Уже в море ему сказали, что судно направляется в Лондон и впереди целых четыре года оплаченной учебы в детской школе при Оксфорде. О возвращении маленького Миши на родину речи не было…

– Ты должен понять меня, – шептал отец, лежа на кровати и осторожно сжимая мою руку.

Я сидел на стуле напротив, нянюшка принесла нюхательной соли, но страшный казак или черкес – не знаю, чем они вообще различаются, – молча сунул рюмку водки, и это помогло. По крайней мере, вернулась ясность происходящего и память. Последнее не радовало. Увы, но факт…

Мне абсолютно не хотелось ворошить угли прошлых лет, я давно и, как мне казалось, навсегда смирился с тем, что мой случайный выстрел оборвал жизнь моей матери. Единственной боготворимой мною женщины, которую я любил всем пылом своего детского сердца. Господи, что я говорю. Я пытаюсь сформулировать в мысли чувства, не просто обуревавшие меня, но составлявшие суть моей жизни!

Мама была той, без которой я не понимал собственного существования, плакал по ночам в холодной спальне мальчиков и дважды чуть не покончил самоубийством, прыгая головой вниз со второго этажа. Максимум причиненного вреда – это повреждение лодыжки, из-за чего я хромал, наверное, недели полторы. Впрочем, вспоминать сейчас обо всех моих годах жизни за границей вряд ли имело смысл…

– Ты был слишком мал тогда. Мне было страшно за тебя, и казалось, что самое правильное – это спрятать тебя подальше. Туда, где им не придет в голову тебя искать и где ты сможешь забыть обо всем.

– Но я ничего не забыл.

– У тебя смешной акцент, – отец впервые позволил себе подобие улыбки.

– Да, знаете ли, в Лондоне не так много русских, чтобы можно было в любой момент практиковать язык. Но поверьте, на английском, французском и немецком я говорю без акцента. Вы что-то хотели сказать мне, отец…

– Тот выстрел. Ты ведь думал, что ее убила твоя пуля, – он закрыл глаза и начал говорить медленно, короткими предложениями, словно каждое слово давалось ему через боль. – Но ее крик был раньше. Она умерла от удара ножа. Ее убийцам удалось скрыться. Умные люди посоветовали мне спрятать тебя. Я согласился. Я не мог тобой рисковать. Поэтому…

– Вы знали, что я виню себя, и оставили меня с этим? Вы знаете, каково это… жить столько с клеймом матереубийцы?!

– Потеряв ее, я обязан был спасти тебя. Так было лучше всем.

– Кому? Мне?! – Я кусал губы, сдерживая свою ярость.