Влад Савин - Страна Гонгури. Полная, с добавлениями

Картинка снова сменилась — будто Итин смотрел через стекло ящика, в котором менялось изображение, с цветом и звуком — как через иллюминатор воздушного корабля. Цеха и трубы заводов, плотины гидроэлектростанций, нефтяные вышки, сияние огней, блеск электросварки — где вчера были лишь лес и степи. Новые города, белые, светлые и чистые — среди тайги и пустыни. Рельсы стальной магистрали, от Байкала до Амура. Трактора и комбайны на бескрайних полях освоенной целины. Дома, машины — нового, незнакомого Итину вида.

— Трудфронт! — подумал Итин — значит, не осталось уже эксплуататоров, на всей земле! Но мы не успокоимся, после нашей полной победы — а пойдем вперед еще быстрей! И нас — никому не остановить!

— При чем тут Советы? — подумал вдруг Итин, пытаясь поймать что-то ускользающее, но очень важное — И КТО ТАКОЙ ЛЕНИН??

Гелий проснулся под утро. Выйдя из сарая, где спал вместе с половиной отряда, он запоздало вспомнил, что забыл совет товарища Итина — написать отцу. Хотя бы пару слов — жив, здоров, ждите. Застегивая ремень, он торопливо вернулся в сарай. Было темно, снаружи едва различались ограды и избы деревни. У входа внутри тускло горела керосиновая лампа, реквизированная в каком-то из домов. Гелий подгреб ворох соломы и хотел устроиться с блокнотом и карандашом. Подошел часовой, до того топтавшийся у двери.

— С огнем осторожнее — сказал он — нарочно здесь сено гребли, чтоб от огня подальше.

— Я смотрю — ответил Гелий — после уберу, как закончу. Утром обоз собрать — не до писем будет.

— Ну смотри — сказал часовой — мое дело, предупредить.

Он не уходил, переминаясь с ноги на ногу рядом. Ему было скучно ходить вокруг сарая, вглядываясь во тьму — потому что так было положено, хотя врага рядом не было и не ожидалось. Когда завтра повезут хлеб, тогда придется быть настороже — особенно если банды из леса узнают про груз. А пока — можно было поболтать с товарищем, опершись на винтовку как на посох.

— Слушай, а как тебя зовут? — спросил часовой — по настоящему. Меня — Павел.

— Гелий — упрямо ответил Гелий — я и в бумагах так выправил. Чтобы по-новому. Как в отряд вступил.

— И в билете тоже? — усмехнулся часовой — или ты не «сокол»? Как же тогда тебя взяли?

— В апреле вступил — поспешно ответил Гелий — вот.

Он достал заветную красную книжечку. Часовой привычно открыл ее — как всегда проверяют документы — прочел, и снова усмехнулся.

— Что ж ты партию в заблуждение вводишь? — сказал он — я слышал, говорил ты товарищу комиссару, что профессор твой отец, а записано — «из пролетариата».

Вступая, Гелий указал в анкете об отце — «служащий народу». Так всегда говорил отец об интеллигенции — однако всего за день до того сам Вождь в одной речи сказал «служащий всему народу класс пролетариат». Писарь в ячейке счел строку анкеты за красивую фразу, и вписал как привычно. Гелий заметил это, лишь когда получил билет — но поправлять не стал, считая даже более почетным.

— Пролетарии без испытательного срока вступают, интеллигентам же полгода положено — сказал часовой — нехорошо получилось, будто ты примазался. Может, и наш ты — а все нехорошо.

— Как из похода вернемся, как раз срок пройдет — твердо сказал Гелий — все выйдет правильно.

— Ну, смотри — заметил часовой — получается, мы с тобой в один почти день «соколами» стали. Я чуть не срезался — на вопросе, почему Союз Коммунистической молодежи, а не Коммунистический союз молодежи, как раз тогда дискуссия об этом была. Я по простоте и ответил, что звучит красиво и гордо — «сокомол», соколы, а не какая-то комса. А оказалось, как председатель наш объяснил — коммунистический союз для всех, кому коммунизм цель конечная; а если нет и не может быть у нас целей других — что же тогда, всех по возрасту годных писать? А вот если «соколы», то это уже наши — кто за партию и революцию уже сейчас хоть на смерть. А товарищу комиссару ты все же про ошибку в билете скажи — а то выйдет, что ты от партии тайну имеешь.

Он затянулся последний раз, и огляделся — ища, куда бросить окурок. В сарае все же не стал, повернулся, и вышел наружу. Гелий достал тетрадь, но пока не писал ничего, задумавшись над словами Павла. К тому же, трудно было решиться вырвать из тетради даже чистый один лист.

— Я — «сокол» — произнес он про себя — а комиссару скажу. Он поймет.

Павел не возвращался. Гелий опустил глаза и перелистнул тетрадь. Нацелился было на лист, следующий за исписанным — и стал писать прямо на нем, решив вырвать после.

— Отец, я жив и здоров. Мы идем, добывая хлеб для голодающих. Вчера был бой, один наш товарищ геройски погиб — но мы победили. Если бы ты знал, какие люди сидят сейчас рядом со мной у походного костра — как герои из романа Гонгури. Мы с радостью пойдем на фронт — добивать последнего врага. Я вернусь — после победы, теперь уже близкой, потому что с такими товарищами нельзя не победить. Жаль только времени, потраченного на войну со всякой сволочью — времени, отнятого от постройки светлого будущего, как в том романе. Но это ничего — тем быстрее мы пойдем вперед, когда враг будет разбит окончательно. Уже скоро я вернусь — перед тем, как ехать на какую-нибудь великую стройку, куда пошлет нас партия.

Он хотел вспомнить, что еще говорил Итин — потому что эти слова стали теперь и его мыслью, его верой. Еле слышный шорох заставил его отвлечься — это наружу открылась дверь. Решив, что это возвращается Павел, Гелий поднял глаза.

В дверях стоял чужой. Весь в каком-то зелено-пятнистом, лохматом. Даже лицо было замотано чем-то, чтобы не белело в темноте — виднелись только глаза в щели под низко надвинутым стальным шлемом с маскировочной сеткой. Нацелив автомат — с длинным изогнутым магазином внизу, и штыком на конце ствола — штык был не привычный четырехгранный, а клинком. Гелий глядел в остолбенении, а чужак быстро запустил руку в висящую на боку сумку такого же зелено-пятнистого цвета, достал какой-то тускло блеснувший предмет, похожий на обычную бутылку, пальцами ловко что-то с ним сделал — и бросил в глубину сарая, где в сене спали товарищи.

Ослепительно полыхнуло, хлестнув светом по глазам. Ударило обжигающим жаром. Гелий зажмурился — всего на миг. Когда же он открыл глаза — чужака нигде не было, зато совсем рядом стеной бушевало пламя.

Гелий завозился с мешком — потеряв пару мгновений, чтобы сунуть тетрадь. Схватив мешок, хотел взять винтовку — но пламя уже отрезало путь. Гелий сделал шаг назад — и вывалился наружу, спиной распахнув дверь. Пламя вырвалось вслед за ним, сарай пылал уже со всех сторон — и кто-то страшно кричал внутри, но слов нельзя было разобрать. Гелий повернулся — и оказался лицом к лицу с чужаком, тем самым, или уже другим. Гелий хотел было броситься в сторону — но чужак взмахнул прикладом, и Гелий полетел с ног; в следующий миг он уже лежал лицом в землю — чувствуя, как ему крутят за спину и вяжут руки, быстро и умело. Затем его схватили — и потащили в темноту.

Враги напали перед самым рассветом. Часовые погибли на постах, не успев поднять тревогу. Разбуженный стрельбой, товарищ Итин выбежал из дома с маузером в руке. Ночь разрывалась выстрелами, беспорядочно, со всех сторон — сухо щелкали винтовки, в ответ раздавались короткие автоматные очереди, по уставу на два-три патрона, идущие точно в цель. И это было очень плохо, потому что прошедшие фронт бойцы, даже застигнутые врасплох, должны были собираться вместе, организуя рубежи и очаги обороны — значит, враг уже ворвался в деревню. Сарай с сеном ярко пылал, и кто-то кричал внутри — однако из-под уже занявшейся огнем крыши вдоль улицы бил отрядный пулемет, длинными очередями, не жалея патронов. Врага нигде не было видно — и это давало надежду отбиться. Банды, каких много было на ничейной территории, не отличались упорством в бою — обычно же целью их было скорее уйти с захваченной добычей.

— За мной! — крикнул комиссар двоим полуодетым бойцам, выскочившим следом — помирать, так с музыкой! Айда, ребята — вперед!

Он хотел собрать людей и идти на помощь тем, кто отстреливался в горящем сарае. Затем — занять оборону у амбара с продуктами, не дав его захватить. Кто бы ни были, бандиты уйдут с рассветом; казалось несложным продержаться лишь остаток ночи до уже близкого утра.

— Ко мне, товарищи! — кричал Итин, наугад стреляя из маузера в мечущиеся по сторонам тени — врешь, гады, не возьмете!

В ответ из темноты летели пули. Один из бойцов вдруг упал, раскинув руки. Впереди рванула граната — и пулемет замолчал. Затем рухнула крыша, подняв к небу сноп искр. Стрельба в деревне тоже почти прекратилась — бой затихал. Второй боец куда-то исчез. Итин остался среди улицы один. Увидев у амбара людей, он бросился туда — но это оказались не его бойцы, а крестьяне; они пытались сломать замок и открыть дверь.